Алистер Маклин - Цирк

— Увы, мой друг, это цена славы. Но вы можете замаскироваться. — Фосетт с удовлетворением оглядел свою полковничью форму, — например, переодеться подполковником, не правда ли?

В служебном лимузине, ничем не выделявшемся в транспортном потоке, Пилгрим и Фосетт направлялись к центру Вашингтона. В машине они сидели на заднем сиденье, а впереди, рядом с водителем, устроился седой лысоватый мужчина с совершенно незапоминаюшейся внешностью.

— Не забудьте, Мастерс, вы должны оказаться на сцене первым, — напомнил мужчине Пилгрим.

— Буду первым, сэр.

— Вы подобрали слово?

— Да, сэр. «Канада».

Уже смеркалось. Сквозь легкий моросящий дождик показалось здание с высоким куполом, украшенное множеством мигающих цветных лампочек, образующих замысловатый узор. Фосетт что-то сказал водителю, и машина остановилась. Мастерс, держа в руке свернутый журнал, молча вышел и мгновенно смешался с публикой, которая уже начала собираться возле цирка. Этот человек был просто создан для того, чтобы растворяться в толпе. Машина проехала еще немного и остановилась в непосредственной близости от входа. Пилгрим и Фосетт вошли в здание.

Широкий проход вел к местам для зрителей, расположенным амфитеатром. Полотняные цирковые шатры остались в прошлом, по крайней мере для больших цирковых трупп. Им на смену пришли зрительные залы и павильоны, рассчитанные не менее чем на десять тысяч зрителей. Большинство из них было гораздо вместительнее. Только для того, чтобы свести концы с концами, цирк вроде этого должен был иметь не меньше семи тысяч посадочных мест.

Справа от прохода можно было бросить взгляд за кулисы, где в клетках рычали львы и тигры, беспокойно переминались с ноги на ногу слоны, лошади и пони, где прыгали шимпанзе. Тут же продолжали оттачивать свое мастерство жонглеры. Им, как и концертирующим пианистам, для поддержания квалификации нужно постоянно тренироваться. И над всем этим царил ни с чем не сравнимый, незабываемый запах цирка. В глубине кулис располагались помещения администрации, а за ними — артистические уборные, напротив которых, в дальнем углу, был широкий проход на арену, слегка изогнутый, чтобы взоры зрителей не могли проникнуть за кулисы.

Слева от прохода доносились звуки музыки, и это играл явно не Нью-Йоркский филармонический оркестр, как было объявлено. Музыка — если ее вообще можно было так назвать — была пронзительной, грохочущей, с резкими звуками трубы и звоном литавр. При любых других обстоятельствах она могла бы стать испытанием для барабанных перепонок, но на площадках аттракционов всегда звучала именно такого рода музыка, то ли по традиции, то ли потому, что она была здесь вполне уместна.

Пилгрим и Фосетт прошли в одну из дверей, ведущих на открытую площадку, на которой размещались разные аттракционы. Она занимала весьма небольшое пространство, но недостаток размеров с лихвой возмещался количеством предлагаемых увеселений. От множества подобных ей площадок эта отличалась тем, что в одном из ее углов находился ярко раскрашенный павильон, сделанный, очевидно, из фанеры. К нему-то и направились Пилгрим и Фосетт.

Над дверцей павильона висела интригующая надпись: «Великий менталист». Пилгрим с Фосеттом уплатили по доллару за вход, вошли и встали в сторонке, чтобы не привлекать к себе внимание. Все места уже были заняты — «Великий менталист» пользовался популярностью.

На маленькой сцене стоял сам Бруно Вилдерман. Он был чуть выше среднего роста и довольно широк в плечах. Но его фигура не выглядела впечатляющей из-за того, что он был с головы до пят закутан в необъятных размеров яркий наряд китайского мандарина с громадными пышными рукавами. Смуглое лицо с орлиным носом, обрамленное длинными черными волосами, было умным и довольно приятным, но ничем не примечательным. Встретив Бруно на улице, вы вряд ли обернулись бы ему вслед.

— Вы только посмотрите на его рукава! В них можно спрятать не одну пару кроликов! — вполголоса сказал Пилгрим.

Но Бруно не собирался показывать фокусы. Он полностью сосредоточился на роли менталиста. Голос артиста был негромким и проникновенным. В нем чувствовался легкий иностранный акцент — такой легкий, что невозможно было определить, какой язык для Бруно родной.

Менталист попросил женщину из публики задумать предмет и шепотом сообщить его своему соседу. Затем артист уверенно назвал задуманный предмет вслух, и публика убедилась, что он оказался прав.

— Подсадка! — не поверил Пилгрим.

Бруно пригласил трех добровольцев из зала подняться на сцену. После некоторого колебания вышли три женщины. Усадив их за стол, артист дат дамам по листку бумаги и по конверту и попросил изобразить какой-нибудь простой символ, а затем вложить листок в конверт. Пока все трое выполняли его просьбу, Бруно стоял лицом к аудитории. Когда все было готово, он повернулся к столу, держа руки за спиной, и внимательно изучил конверты, лежащие на столе. Через несколько секунд он сказал:

— В первом — свастика, во втором — вопросительный знак, в третьем — квадрат с двумя диагоналями. Вы не могли бы показать рисунки публике?

Дамы достали листки из конвертов и подняли их вверх. Это и в самом деле оказались свастика, вопросительный знак и квадрат с двумя диагоналями.

Фосетт наклонился к Пилгриму и спросил:

— Ну что, все три — подставные?

Пилгрим задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил.

Бруно обратился к зрителям:

— Некоторые из вас могут подумать, что у меня в зале есть помощники. Но не могли же все прийти сюда только потому, что я всем заплатил, — я просто не в состоянии этого сделать. Хочу разрешить ваши сомнения. — Артист поднял вверх бумажный самолетик. — Я многое умею, но даже мне не под силу управлять движением этого самолета. Этого никто не умеет. Надеюсь, что человек, которого он коснется, любезно согласится подняться на сцену.

Бруно запустил свое незамысловатое изделие в публику. Самолетик кружился и пикировал самым непредсказуемым образом и вскоре закончил полет, приземлившись на плечо юноши лет восемнадцати. Молодой человек нерешительно поднялся и прошел на сцену. Артист ободряюще улыбнулся юноше, протянул ему листок и конверт и сказал:

— Я попрошу вас сделать очень простую вещь. Напишите на листке три цифры и вложите его в конверт.

Затем Бруно повернулся лицом к публике. Молодой человек что-то написал и вложил листок в конверт. Бруно обернулся. Он не стал рассматривать конверт и тем более дотрагиваться до него. Вместо этого он попросил юношу:

— Пожалуйста, сложите написанные вами цифры и назовите сумму.

— Двадцать.

— На вашем листке в конверте цифры семь, семь и шесть.

Молодой человек достал листок из конверта и показал его публике. Там были две семерки и шестерка.

Фосетт посмотрел на Пилгрима, который впал в глубокую задумчивость. Было ясно: если Бруно не гений, то он либо непревзойденный фокусник, либо невероятный плут.

Затем Бруно объявил самый сложный номер своей программы — демонстрацию уникальной зрительной памяти. Он обещал назвать слово, местонахождение которого на двух листах любого раскрытого журнала опишет один из зрителей. Язык текста не имеет значения.

Мастерс опередил даже самых шустрых добровольцев — он оказался на сцене раньше, чем артист закончил объяснения. Бруно удивленно вскинул брови, взял предложенный ему открытый журнал, несколько секунд смотрел на него, затем вернул владельцу и вопросительно посмотрел на Мастерса.

«Зритель» тут же отозвался:

— Левая страница, второй столбец, ну скажем, седьмая строчка сверху, слово посредине строки, — и посмотрел на Бруно с победной улыбочкой.

— Канада, — произнес Бруно.

Улыбка исчезла. Невзрачное лицо Мастерса отразило крайнюю степень неподдельного изумления. Он пожал плечами и пошел прочь.

Фосетт с Пилгримом вышли. Фосетт спросил:

— Ну что, вы же не думаете, что у этого парня есть осведомитель в ЦРУ? Убедились?

— Убедился. Когда начинается представление в цирке?

— Через полчаса.

— Давайте посмотрим, как этот парень ходит по канату. Если там Бруно хотя бы вполовину так хорош, как здесь, тогда он тот, кто нам нужен.

Выставочный павильон, вместивший три арены цирка, был полон. Приятное оживление вносила музыка, на этот раз гораздо более приемлемая и исполняемая великолепным оркестром. Воздух был словно наэлектризован волнением и нетерпеливым ожиданием многочисленных юных зрителей, привезенных в эту чудесную сказочную страну их бабушками и дедушками. Все вокруг блестело, но это была не просто дешевая мишура, а неотъемлемая часть чуда, которое зовется цирком.

На фоне серовато-коричневого песка трех арен ослепительная радуга цветов привлекала глаз не меньше, чем музыка — ухо. Вот на арены вышли и пошли по кругу слоны в нарядных чепраках. На слонах сидели прекрасные девушки в ярких нарядах. Казалось, в одежде артисток и в убранстве животных были использованы все мыслимые цвета. А в центре арены клоуны соревновались друг с другом в нелепости костюмов и гримас. К ним присоединились акробаты и целая процессия артистов на ходулях.