Ростислав Самбук - Крах черных гномов

— Я вернусь, Катруся, — как можно бодрее произнес Петро.

— Конечно, вернешься, — оторвалась от него Катруся, стараясь выглядеть веселой. Петро понимал, чего стоит ей эта показная бодрость, и снова нежно обнял девушку.

— Ждать меня будешь?

Катруся ничего не ответила, только посмотрела с укором. Горячей ладонью гладила его щеку, потом потрогала пальцами губы, подбородок, будто не верила, что это действительно он, и эти морщинки возле губ — его, и прямые густые брови, и крутой подбородок — его… Боялась: отнимет руку — и Петра не станет. Но разве может такое быть? Как же нескладно все устроено в мире!

Петро знал: через полтора часа он должен будет уйти. Полтора часа — до смешного мало…

Почему-то Петру стало жаль себя. Впервые за все время пожалел, что приходится так быстро уезжать. Почему именно завтра, а не через педелю или месяц? Он невольно подумал об этом. Понимал: мелкая эта мыслишка, но не мог избавиться от нее. Это сердило его, нарушало душевное равновесие, не давало возможности сосредоточиться и сказать Катрусе все, что хотелось сказать.

Девушка поняла его, вернее, почувствовала что-то и сказала вдруг:

— Не волнуйся, милый, все будет хорошо…

Эти простые слова сразу развеяли все сомнения Петра. Да, он просто волнуется, он не может не волноваться — это естественно и до глупости просто. Ему больно расставаться с Катрусей, и он еще не знает, как это сделать…

…Карл Кремер потер подбородок пальцами, обтянутыми тонкой лайкой. Теперь уже все позади. Далеко-далеко. Лучше оставить мысли о Катрусе. Сейчас он не может позволить себе даже такой малости. Мысли его, как и он сам, должны быть «солидными» и «степенными».

Петро вспомнил слова Левицкого, сказанные на прощание:

— Неосторожное движение, слово, мимика — все может выдать тебя. Все будет зависеть от того, насколько ты влезешь в шкуру Кремера. Раньше рядом были друзья-подпольщики, Катря — все-таки легче. Теперь же ты будешь один — Кремер и только Кремер. Даже сны тебе должны будут сниться, — улыбнулся Левицкий, — «коммерческие». Всякие там векселя, банковские операции…

Милый Иван Алексеевич! Я все помню… Но вы так и не знаете, о чем я подумал, расставаясь с Катрусей. Она помогла мне тогда. Своей душевностью, своей верой в меня.

Теперь я спокоен и внимательно слежу за дорогой, а мыслями там — за тысячи километров отсюда. Никогда не забыть мне прощальный взгляд Катруси… Но не волнуйтесь, Иван Алексеевич, это не помешает мне; вспомните, ведь и вы любили когда-то…

И хотя я не смогу до конца выполнить ваших пожеланий, «коммерческие» сны не будут мне сниться, по я буду осторожным и смелым, расчетливым и настойчивым. Я не отступлю ни на шаг и при необходимости пойду на любой риск, иначе я не смогу возвратиться к Катрусе с фальшивинкой в душе. И сколько потребуется — я буду носить личину Кремера, считать марки, торговать бриллиантами, улыбаться фрау Ирме и поддакивать Вайгангу.

Я буду делать все…

«Все ли? — подумал Петро. — Обманывать, быть жестоким, коварным? Может, не хватит духа?…»

Карл Кремер снял шляпу, вытер вспотевший лоб платочком, улыбнулся самодовольно. Лицемерие, коварство, хитрость — без этого любой коммерсант обанкротится через месяц. И кто станет уважать Карла Кремера, если он не окажется хитрым, ловким?!

Шоссе извивалось между лугами, чувствовалась близость реки. «Скоро город», — решил Карл. Действительно, за поворотом открылась панорама Дрездена. Кремер никогда не бывал здесь, но ему показывали несколько фильмов, сам он просматривал многочисленные фотографии города, поэтому и узнал его сразу. Над домами возвышался старинный королевский замок, а дальше — неповторимые контуры дворца Цвингер…

Автобус спустился с пригорка — дворец скрылся за домами; въехали в пригород.

Заметив будку телефона-автомата, Кремер попросил кондуктора остановить машину. Сверился с записью в блокноте и, не торопясь, набрал номер. Ответили сразу.

— Позовите господина Рудольфа Рехана! — произнес тоном приказа.

Возле входа в пивную, обняв столб фонаря, стоял здоровенный эсэсовец. Он посмотрел на Ульмана пустыми, осовелыми глазами, сплюнул и вдруг предложил:

— Д-давай выпьем… Я сегодня д-добрый и угощаю…

Но сразу же забыл про Ульмана, погрозил кулаком фонарю:

— Д-долго т-ты еще будешь качаться, сволочь?…

Фридрих обошел эсэсовца и толкнул массивную дверь. В нос ударил тяжелый запах пива, крепкого табака и человеческого пота. Пышная официантка чуть не зацепила Ульмана подносом, заставленным высокими кружками, сердито взглянула на него, но, узнав, приветливо улыбнулась.

— Принеси мне пива, Лиза, — попросил Ульман и начал пробираться в уголок, к столику, занятому железнодорожниками.

— Ты слыхал, Фридрих, о несчастном случае? — встретил его вопросом рыжий, длинный как жердь помощник диспетчера Петер Фогель.

Ульман пожал плечами.

— Неужели не слыхал? — обрадовался тот. Видно, ему очень хотелось рассказать: он дернул себя за ус, отодвинул кружку и перегнулся через стол к Ульману. — В самом деле не знаешь? Утром погиб Рапке…

Ульман снял с подноса у Лизы кружку. Отпил половину и только тогда взглянул на Фогеля:

— Кто выдумал этот вздор?

— Но он же не врет, — сказал сосед Фогеля, — сегодня утром Рапке попал под поезд…

— Да ну?! — ужаснулся Ульман.

— Насмерть… — скороговоркой начал Фогель. — Я думаю, он не заметил вагонов… Утром такой туман был…

— Точно, утром в двух шагах ничего нельзя было разобрать, — подтвердил Ульман. — Когда я шел домой…

— Вот-вот… — перебил его Фогель. — Рапке, наверное, переходил колею, когда на него вагоны наехали. Бедняга и крикнуть не успел. Его зацепило буфером и бросило прямо под колеса…

— Ты рассказываешь так, будто стоял рядом. Откуда такие подробности?

— Все это теперь не имеет уже значения. — Машинист Клаус Мартке постучал кружкой по столу. — Лиза, пива!.. Рапке все равно не воскресить! — Ульману показалось, что Клаус как-то странно глянул на соседний столик, где дремал плохо одетый мужчина. — Жаль Рапке, хороший был товарищ и честный работник…

— Ты преувеличиваешь, Клаус, — начал было Ульман, но Мартке не дал ему договорить:

— Помолчи, Фридрих, дай мне закончить. Мы с Рапке долго работали вместе, и я сожалею, что он попал именно под мой поезд…

— Какое это имеет значение, Клаус! — Фогель отодвинул пустую кружку, позвал официантку. — Мы все слышали, что ты подавал сигналы. Твой эшелон растянулся метров на двести, а в этом проклятом тумане и за десять шагов ничего не было видно. Ты не виноват, даже тот, из гестапо, признал…

— При чем тут гестапо? — насторожился Ульман.

— А, да ты же ничего не знаешь! — обрадовался Фогель. Наклонился к Фридриху и зашептал: — Сперва приехал обычный следователь, составил акт, допросил свидетелей. Все как водится. А вечером прибыли двое в штатском. Снова допросы, осмотр места происшествия. Диспетчер сказал мне, что они из гестапо. Интересно, что им было нужно?

Ульман незаметно переглянулся с Мартке. Клаус высоко поднял брови, указывая на одинокую фигуру за столиком. Встал и пошел через зал в туалет. Фридрих двинулся за ним.

В туалете никого не было. Мартке начал мыть руки, став таким образом, чтобы наблюдать за дверью.

— Осторожно, Фридрих, — предупредил тихо, — тот, за столиком, по-моему, из гестапо. Присмотрись: куртка замасленная, как у нашего брата-железнодорожника, а вид сытый. Да и не встречал я его никогда раньше.

— Значит, зашевелились… — Ульман потянулся за полотенцем. Вытирал руки медленно. — Мы решили верно. Рапке стал агентом гестапо, и Штурмбергер погиб из-за него. Хорошо, что у старика Гейслера верный глаз, и он сразу разгадал, с кем встречался Рапке по вечерам. Теперь необходима особая осторожность. Штурмбергер намекнул Рапке, что на узле существует подпольная организация, и гестапо постарается распутать клубок. Предупреди товарищей: пока — никаких встреч. Возможно, гестаповцы знают больше, чем мы думаем.

— Ты не оставил следов? — Заметив удивление Ульмана, Мартке пояснил: — Ну, с этим Рапке…

— Все могут подтвердить, что я ушел домой за полчаса до того, как это случилось. Даже вахтер. А он наци…

— Собаке — собачья смерть! — Выходя, Мартке столкнулся в дверях с человеком в замасленной куртке. Агент притворялся пьяным, но глаза смотрели трезво. Ульман вешал полотенце и не видел, как гестаповец окинул его изучающим взглядом. Обернувшись, нарочно толкнул агента, вежливо извинился и направился в зал.

Пришел Курт Гейслер. тот самый рабочий, у которого был убит сын, и Фогель вцепился в него, рассказывая о смерти Рапке. Ульман незаметно перевел разговор на другоe. Этот Петер Фогель — страшный болтун, нельзя поручиться, что он не выкинет какой-нибудь глупости. Тем более гестаповец снова «клюет» за соседним столиком.