Вокалистка - Сергей Павлович Бакшеев

— Я и сейчас слышу, как жена Курашвили зудит ему на ухо. — Сана заговорила строгим женским голосом: — Уймись, больше не пей! Ты на ногах не стоишь, как ты домой поедешь? — И тут же перешла на мужскую речь с пьяным бахвальством: — Не кипятись, Цыпа моя бархатная. Сидеть за рулем легче, чем ходить.

— Шутишь? — только и мог выдавить Антон.

— Тебе повторить, о чем ты шептался с Жанной? — И она засипела: — Туда-сюда, туда-сюда.

Пораженный Самородов наполнил стаканы. Они выпили и закусили. Сана закрыла глаза, надавила пальцами на виски и прислушалась. Потом беспомощно опустила руки и улыбнулась:

— Сейчас я слышу только того, кто рядом. И мне хорошо.

— Ты — чудо! — выдохнул Антон, осторожно обнял девушку за плечи и шепнул: — Диво дивное.

Сердце девушки учащенно забилось — неужели это происходит с ней? Ее — дефектную — обнимает славный парень, о котором она не смела и мечтать. Он поражен ее способностями, благодарит ее, шепчет ласковые слова, а его губы приближаются к ее губам.

— Нет! — Сана испуганно отвернулась.

Антон отстранился, убрал руку и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

Она испугалась еще больше, но ничего не могла сказать. Он снова предложил ей выпить, она затрясла рукой, опасаясь, что отключится из-за спиртного, как тогда у костра. Сана догадывалась, чего хочет Антон, но понятия не имела, как себя вести в такую минуту. Антон выпил, отблеск лампочки от стакана коснулся ее лица, и Сана сообразила, что ей мешает.

— Выключи свет, — попросила она.

Он встал, щелкнул выключателем, а когда в кромешной темноте вернулся к кровати, выставив вперед руки, Сана перехватила его ладонь. С минуту их сцепленные пальцы с нарастающей силой сжимали друг друга на весу, а потом опустились. Его рука оказалась на ее колене, стиснула, поползла выше, задирая платье, и девушка непроизвольно сжала ноги, боясь и трепеща одновременно. Другая его рука погладила ее волосы, спустилась на спину, скользнула подмышку и коснулась пальцами груди, вызвав сладкий озноб.

А потом он как-то быстро раздел ее, продолжая ласкать, словно у него не две, а восемь рук, и сам оказался раздетым. Она раскрылась перед мужским напором и не противилась любым ласкам, кроме одной — Сана не позволяла целовать себя в лицо, чтобы его губы, не дай бог, не угодили на ее проклятый шрам. Она не стыдилась своего тела, прятала только лицо. Пусть грудь у нее небольшая и прощупываются ребра, зато кожа нежная, особенно там, на бедрах между ног — наслаждайся, она стерпит неминуемую боль, ведь он так сильно хочет ее. Ну почему злой рок заклеймил ее на самом видном месте?

После того, как скрипучие пружины панцирной кровати преодолели пик неистовой железной песни и устало затихли, Антон пробыл у Саны недолго. Он сел, допил настойку, оделся и вышел.

Прощальными его словами были:

— Спасибо, Уголек.

Сана была уверена, что он благодарит ее за выступление. Не за постель же? Что она может, ведь близость с мужчиной для нее впервые. Следующий спектакль «Москва-Париж» через неделю, Смирницкие восстановят голоса, и ее помощь не понадобится. Все вернется на круги своя — место Антона на самом верхнем этаже театра, а ее — в подвале.

Следующее утро для Саны выдалось безрадостным — снова халат, ведро и швабра. Вчерашнее выступление, шальные глаза Антона, его благодарность и ласки представлялись далеким сном или плодом ее фантазии. А если это случилось по правде, то никогда уже не повторится. Кому нужна страхолюдина, которая боится собственного отражения в зеркале.

После любого праздника грязи остается больше, чем в будний день, а если гуляли артисты с дармовой выпивкой, оттирать приходилось не только пол в буфете, но и стулья, столы, а кое-где и стены.

Сана в десятый раз меняла грязную воду в ведре и полоскала вонючую тряпку. Она открыла кран, струя воды с шумом ударила в цинковое дно — чистый звук был отдушиной в ее нудной работе. Подспудно она слышала, как пробуждается театр, хлопают двери, заходят сотрудники, но не оживляла звуковой поток в конкретные образы. И так ясно, что ее ждет разнос от начальства. Лучше отключиться, чем то и дело прислушиваться к поступи директорских ботинок.

Однако первыми на мокрый пол в буфете ступили ноги в модных кроссовках. Сана скосила взгляд, увидела расклешенные джинсы и узнала вошедшего, не поднимая глаз.

— Вот ты где. А я тебя ищу, Уголек, — говорил Самородов, быстро приближаясь к ней.

— Не топчись, дай высохнуть! — вырвалось у нее, а на душе потеплело: Антон вернулся к ней.

— Тебя лишили премии — это нечестно, — возмущался звукооператор. — Ты спасла директорскую задницу от провала, а Лисовский, гнида…

— Я спасала тебя, — призналась Сана.

— И пьяницу Смирницкого ты выручила, а теперь за ним убираешь. Это чудовищно! — Антон взял девушку под локоть. — Мы должны восстановить справедливость. Я знаю, как.

Сана по привычке выворачивала голову вправо, а Антон заглядывал ей в глаза, не смущаясь уродливого шрама. Он говорил эмоционально, но тихо, по-заговорщицки:

— Помнишь, как вчера Курашвили разговаривал с женой? Он директор мясокомбината. Эта такая должность, где без махинаций никак. Он стопудово ворует! В любой момент к нему могут прийти с проверкой, и тогда, если не даст взятку — тюрьма.

Сана пожала плечами: что ей с того?

— Это прелюдия, — продолжил Антон. — Для нас самое главное, что Курашвили ищет нового водителя и называет жену, помнишь, как?

— Цыпа моя бархатная.

— Вот-вот! Это наш шанс!

— Ты о чем, Антон? — прямо спросила Сана.

Она ждала, что он будет вспоминать вчерашний вечер, снова похвалит ее, а может, принесет подарок, ведь у него столько классных штучек для женской красоты. Но мысли Самородова вертелись вокруг директора мясокомбината.

— Представь, сегодня у Курашвили проверка из прокуратуры. Выявили хищения, прищучили так, что не отвертеться. Все — прощай свобода! Единственный вариант, дать много денег, чтобы замять это дело. И он звонит жене.

— Пусть звонит. Зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Еще не догадалась? — Антон подмигнул. — Потому что бархатной цыпе голосом перепуганного Курашвили должна позвонить ты, Уголек.

— Я!? — окончательно растерялась Сана.

— Тише, нас могут услышать. — Антон отвел Сану за колонну и продолжил: — Это первая часть моего плана, а дальше я стану новым водителем Курашвили.

— Ты уйдешь из театра? — испугалась Сана.

Антон растолковал ей свой план — дерзкий, почти безумный, а она слушала его и радовалась: он не уходит, она нужна