Станислав Гагарин - Ловушка для «Осьминога»

Оказавшись в объятиях сына, Мариэтта Алексеевна заплакала.

– Я вернулся, мама, – тихо сказал он.

Рутти Лаймесон не смог бы и себе самому объяснить, почему он выбрал такой путь возвращения из России. Чего проще – сел в самолет в Пулково и через несколько часов в Новом Свете. Нет, он попросил у консула «кадиллак» и в этой, роскошной машине ре­шил добираться до Хельсинки, а уж оттуда лететь домой.

«Домой, – усмехнулся Рутти, когда черная, сверкающая лаком машина перемахнула через мост лейтенанта Шмидта и по правому берегу Невы принялась выбираться на Карельское шоссе. – Что теперь на­зывать моим домом?»

Для того чтобы перегнать «кадиллак» обратно, консул отправил вместе с гостем одного из сотрудников, не имевшего, судя по всему, никакого отношения к ведомству, в котором работал Рутти Лаймесон.

«Из чистоплюев, – подумал Рутти, презрительно поглядывая на худого остроносого парня с пышной шевелюрой, который аккуратно вел мощную машину, не стараясь обогнать верткие „жигуленки“, обходившие их слева. – Небось, учился в Гарварде на папенькины деньги…»

«Чистоплюй» платил пассажиру той же монетой – он не вступал в разговор, не развлекал анекдотами из местной жизни. Во-первых, парень был воспитан в старых добрых традициях, по которым молодой человек в обществе старшего обязан помалкивать до тех пор, пока его о чем-либо не спросят. Он и в самом деле закончил Гарвардский университет, происходил из состоятельной бостонской семьи. А во-вторых, Ричард Янг давно почуял, что этот джентльмен, которого он везет в Хельсинки, – человек из Лэнгли. Не было че­ловека с именем Фрэнсис Дрейк в списках кадровых дипломатов, которые ежегодно публикует госдепартамент и куда не поленился заглянуть этот дотошный очкарик.

Между дипломатами и цэрэушниками всегда существовала взаимная неприязнь. Поэтому в салоне царила гнетущая тишина, и Дик Янг даже не сказал своему пассажиру, что заметил белый «мерседес» с московским номером, который следует за ними, как привязанный, с самой набережной Невы.

«Если пасут нашего гостя, то это его забота», – решил молодой дипломат.

Когда они подъехали к остаткам взорванного форта на бывшей линии Маннергейма, белый автомобиль заметил и сам Рутти Лаймесон.

– Остановите, – сказал он водителю, и это было первое слово, которое он произнес на пути от Ленинграда.

Ричард Янг повиновался.

День был на редкость солнечным. Грубые обломки серого, местами покрытого лишайником бетона по обе стороны дороги резко контрастировали с осенним великолепием красок.

Рутти Лаймесон и Ричард Янг вышли из машины и, будто сговорившись, посмотрели на затормозивший белый «мерседес». Из него вышел молодой еще мужчина, тоже подошел к остаткам «несокрушимой» когда-то твердыни. Это был Колмаков, который не мог себе отказать в желании посмотреть в обычной обстановке на знаменитого в своем роде шпиона и диверсанта.

Рутти Лаймесон пристально рассматривал его.

«Где я мог видеть этого человека? – размышлял он и вдруг узнал в нем русского специалиста по морскому бизнесу, который интересовался деятельностью фирмы „Эвалд Юхансон и компания“. – Он такой же специалист, как из меня японская гейша, – подумал Рутти Лаймесон, разгадав, что этому человеку поручено проводить его до границы.

– Так проходит слава мира, – сказал по-латыни Ричард Янг, кивнув на остатки дота.

– Что вы можете знать об этом, молодой человек? – сердито – настроение у него разом испортилось – ответил Рутти Лаймесон.

– Но и вы, судя по возрасту, не могли участвовать в этой заварушке? – усмехнулся дипломат. – Не так ли?

«Зато в ней участвовал мой отец», – хотел осадить молодого пижона бывший руководитель «Осьминога», но промолчал и направился к машине.

– Природа есть отрицание абсолютной идеи, – сказал Ричард Янг, усаживаясь за руль, – но это отрицание носит диалектический характер… Видите, как природа вбирает в себя то, что подвергается отрицанию, я имею в виду эти остатки. Не понимаю, почему русские до сих пор не уберут их… – Он медленно тронул «кадиллак» с места. – А если продолжить эту мысль, то, опираясь на Гегеля, можно утверждать, что природа и влечет нас к себе, потому что дух чувствует собственное присутствие в ней… И вместе с тем она отталкивает нас как нечто чуждое, в котором наш дух не находит себя. Не так ли, мистер Дрэйк?

– Пожалуй, вы правы, – отозвался Рутти Лаймесон.

«И в самом деле, – подумал он, – разве сохранился дух моего отца в этих камнях?»

Тут он со страхом подумал, что и в себе самом он вдруг не ощущает отцовского духа, который помогал ему бороться с ненавистными рюсся. Целую жизнь отдал Рутти Лаймесон этой борьбе, скольким людям принес он смерть. И ради чего? Не из-за этих же кусков бетона, которые лишь повод поупражняться в цитировании Гегеля таким вот гарвардским молокососам…

Он почувствовал, как заныло под левой лопаткой и прижался этим местом спины к мягкому сиденью «кадиллака». Потом ощутил, как свело судорогой кисть левой руки, и принялся сжимать ее в кулак. Подумал, что надо бы принять какую-нибудь таблетку, но сердце никогда не беспокоило его прежде, и он не имел при себе никаких лекарств. Конечно, в машине была аптечка, но гордость не позволила обратиться к Ричарду Янгу.

Когда подъехали к Кронборгу, боль отпустила. Молодой дипломат предложил перекусить в ресторане «Старая башня», но Рутти Лаймесон отказался.

– Пообедаем на той стороне. Предпочитаю финскую кухню…

До КПП Клюквенное было уже недалеко. Дважды оглядывался Рутти Лаймесон и видел, как белый «мер­седес», будто привязанный, двигается за ними.

На контрольно-пропускном пункте пассажир и водитель вышли из машины и передали контролеру пограничного наряда документы.

Белый «мерседес» подкатил следом. Из него вышел мужчина, которого Рутти Лаймесон видел в Ухгуилласуне и совсем недавно у остатков линии Маннергейма. Человек этот не собирался предъявлять документы. Он просто стоял и молча смотрел на Рутти Лаймесона. Затем к нему подошел подполковник в зеленой фуражке, и этот из белого «мерседеса» сердечно пожал пограничнику руку.

«Что это значит?» – подумал Рутти Лаймесон, и безотчетный страх сжал ему сердце.

Офицер-пограничник, это был Артем Логинов, заговорил с пассажиром белого автомобиля, и Лаймесон вдруг узнал в нем русского подполковника, с которым встречался на финской границе по поводу похищения со столба советского герба.

– Старый знакомый, – сказал меж тем Логинов Колмакову. – Погоди-ка, я скажу ему пару ласковых слов на прощание…

– Не стоит, – проговорил Колмаков. – Для нас он сейчас дипломат с иммунитетом. Неприкосновенная персона.

– А я с ним вежливо… Про старую встречу напомню. Хотя он делает вид, будто встретил меня впервые.

Артем Логинов надвинул на лоб зеленую фуражку и медленно направился к Рутти Лаймесону

«Рюсся! – вдруг с ужасом подумал резидент. – Тот самый рюсся с ракетницей… Это он!»

Контролер пограничного наряда окликнул его, чтоб передать проверенные документы, но Рутти Лаймесон не слышал его. Безотчетный страх сковал, пронизал его существо.

«Он идет за мной… – билось в его мозгу. – Идет за мной, идет за мной… Сейчас меня арестуют!»

Непостижимым образом Рутти Лаймесон вдруг забыл, что никакие «зеленые фуражки» ему не страшны, он вне их досягаемости, и этот офицер может разве что пожелать ему доброго пути. Он видел только ту ночь на заставе и русского солдата с ракетницей, которая выплюнет сейчас жаркое пламя и оно отправит его на тот свет… Повинуясь животному страху, он повернулся и побежал к небольшому мосту, который делила надвое государственная граница.

Удивленный Логинов остановился.

– Куда вы, мистер Дрэйк? – растерянно крикнул Ричард Янг.

– Стойте! – подал голос контролер. – Ваши документы…

Рутти Лаймесон, подгоняемый необъяснимым ужасом, изо всех сил бежал в сторону Финляндии.

Подполковник Логинов кивнул старшему наряда, и прапорщик Бычков быстрым шагом направился следом.

А Рутти Лаймесон все увеличивал скорость. Вот он добежал до моста… Еще немного – и он пересечет белую полосу, за которой Финляндия, за которой свобода. Никаких других мыслей не было у него. Только одна – позади опасность, впереди – свобода.

Финские пограничники, привлеченные шумом на советской стороне, неторопливо направились к мосту, навстречу бегущему к ним человеку, поправляя на всякий случай оружие.

Часовой у шлагбаума приподнял ствол Калашникова и хотел дать предупредительную очередь в воздух, но Логинов остановил его.

Рутти Лаймесон споткнулся на середине мостика. Падал он медленно, по ставшей его второй натурой привычке группироваться в падении. На асфальте сделал судорожное движение, будто пытался ползти, и замер на белой полосе перетащив половину тела на финскую уже землю.