Лоренс Блок - Грехи отцов наших

После ухода Хэннифорда я еще некоторое время просидел в баре. Перехватив мой взгляд, Трина принесла еще одну чашку кофе с коньяком.

— Твой приятель не очень-то прикладывался к своему виски.

С этим я охотно согласился, однако что-то в моем тоне насторожило ее; она опустилась на стул, где только что сидел Хэннифорд, и на секунду прикрыла ладонью мою руку.

— Неприятности, Мэт?

— Я бы так не сказал. Просто наклюнулось дельце, которым мне совсем не светит заниматься.

— А что тебе светит? Остаться тут и напиться?

Я усмехнулся.

— Ты когда-нибудь видела меня пьяным?

— Ни разу, — призналась Трина. — Так же, как никогда не видела, чтобы ты чего-нибудь не пил.

— Стараюсь придерживаться золотой середины.

— Но тебе же это вредно!

Почему-то захотелось, чтобы она снова дотронулась до моей руки. Пальцы у нее длинные, тонкие, прохладные.

— А что в этом мире полезно?

— Кофе и выпивка — странное сочетание.

— Разве?

— Алкоголь опьяняет, а кофе трезвит.

— Кофе еще никого не отрезвлял. Немного будоражит, прогоняет сонливость, вот и все. Добавь в кофе побольше алкоголя — и получишь самого настоящего недремлющего и бдительного алкаша.

— Ах вот ты кто! Недремлющий алкаш, так?

— Я — ни то, ни другое. Потому и пью.

Спустя час я отправился в сберегательный банк, где попросил пятьсот долларов записать на мой счет, а оставшееся по чеку Хэннифорда выдать наличными. В этом году я зашел к ним впервые, и они решили поинтересоваться набежавшими процентами. Компьютер в мгновение ока выдал результат, однако получившаяся сумма не стоила даже столь незначительной траты времени.

С Пятьдесят седьмой улицы я вернулся на Девятую, потом мимо бара Армстронга и больницы поднялся к Собору Святого Павла. Служба только что завершилась, и я немного постоял, пропуская десятка два прихожан, неспешно тянущихся на улицу. Войдя, я опустил в ящик для пожертвований четыре пятидесятидолларовых банкноты.

Я постоянно жертвую на церковь, сам не знаю почему. Это уже вошло в привычку, как и само посещение церковных служб, к которым я пристрастился сразу же, как только переехал на жительство в отель.

Да и вообще в храмах мне нравится, я частенько захаживаю туда, когда надо над чем-нибудь поразмыслить в тишине и спокойствии. Вот и сейчас я опустился на скамью и просидел никак не меньше двадцати минут. А может, и все полчаса.

Итак, две тысячи долларов перешло ко мне от Кэйла Хэннифорда, две сотни — от меня в церковную кассу Собора Святого Павла. Я не утруждаю себя вопросами, что делают церковники с денежными пожертвованиями. Может быть, покупают на них одежду и провизию для нуждающихся, а может, снабжают комфортабельными «линкольнами» своих священников. Мне нет никакого дела до этого.

Католикам от меня перепадает больше всего. Не потому, что я питаю к ним особое пристрастие, а просто их храмы позже закрываются. У протестантов они по большей части работают только в выходные да по праздникам.

И еще одно преимущество есть у католиков — обычай зажигать свечи. Поднявшись со скамьи, я направился к выходу, но прежде зажег три свечи. За упокой души Венди Хэннифорд, которой суждено навеки остаться двадцатичетырехлетней; за Ричарда Вэндерпола, которому никогда не исполнится двадцать один; и, конечно, за Эстреллиту Риверу, навсегда оставшуюся семилетней.

Шестой полицейский участок располагался на Западной Десятой улице. Эдди Келера я застал в его кабинете за чтением каких-то отчетов. Мое появление его ничуть не удивило. Отложив бумаги в сторону, он кивнул на стул напротив себя. Я уселся и потянулся через стол пожать ему руку. При этом две десятки и одна пятерка перекочевали из моей ладони в его.

— По-моему, тебе не мешает купить новую шляпу, — небрежным тоном заметил я.

— Это точно. Вот от чего никогда не отказываюсь, так это от новых шляп. Как тебе Хэннифорд?

— Бедняга! Он в полной растерянности.

— Еще бы! Все случилось так быстро, что он никак не может прийти в себя. Такое любому трудно переварить. Фактор времени — великая вещь. Прошла бы неделя, месяц в конце концов; дело дошло бы до суда, а разбирательство может иногда длиться целый год или того больше. Вот тогда ему было бы легче свыкнуться с тем, что произошло. А тут — бац-бац, одно за другим: мы упрятали убийцу за решетку, прежде чем Хэннифорд узнал, что его дочь мертва. Дальше — больше. Не успел он глазом моргнуть, как парень взял да и повесился. Так что Хэннифорд просто не успел очухаться. — Келер бросил на меня задумчивый взгляд и добавил: — Как я понимаю, ты вытянул из старика кругленькую сумму, а?..

— Почему бы и нет?

Он выудил из пепельницы окурок сигары, сунул его в рот и закурил. В сущности, он мог позволить себе распечатать новую сигару. Шестой участок всегда был завален делами, а Келер занимал неплохую должность. И к тому же непыльную. Вполне мог Хэннифорда отправить домой, а не давать мои координаты в надежде получить от меня двадцать пять долларов. М-да, от старых привычек не так просто избавиться.

— Возьмись за дело, приятель, порыскай по окрестностям, порасспрашивай соседей погибшей. Словом, раскачай Хэннифорда на сотню-другую за день, да еще приплюсуй дополнительные расходы. Тебе ведь ничего не стоит за пару часов выполнить работу, на которую у других требуется не меньше месяца. Не мне тебя учить.

— Я бы хотел просмотреть дело Венди, если ты не против, — сказал я.

— К чему тебе рыться в бумагах, Мэт? Ничего нового ты там все равно не обнаружишь. Мы закрыли дело, не успев толком его открыть, сам понимаешь. Надели на парня наручники еще до того, как выяснили, что он натворил.

— Люблю соблюдать формальности.

Глаза его сузились — совсем чуточку. Возраст у нас почти одинаковый, но я в свое время ушел в армию, а когда сменил форму на штатское, он уже заканчивал полицейскую академию. Сейчас Келер выглядел намного старше меня: щеки одрябли, да и двойной подбородок наметился. Сидячая работа тоже сделала свое дело — я заметил, что он стал раздаваться вширь.

Надо сказать, выражение его глаз не пришлось мне по душе.

— Пустая трата времени, Мэт. Зачем тебе это?

— Будем считать, что такой у меня метод работы.

— Но ты же знаешь: папки с делами разрешается давать в руки только правомочным сотрудникам полиции.

— Знаешь, — сказал я, глядя в потолок, — лучше в своем гардеробе иметь две шляпы. Кстати, еще я бы хотел переговорить с офицером, который произвел задержание.

— Ладно, это можно устроить. Я сведу вас вместе, а там уж его дело — отвечать на твои вопросы или нет.

— Естественно.

Через двадцать минут я остался в его кабинете один. Мой бумажник полегчал еще на двадцать пять долларов, зато теперь передо мной на столе лежала желанная папка. Совсем тоненькая, она не стоила таких затрат, да и подколотые в ней материалы содержали мало нового.

Я внимательно прочитал отчет дежурного полицейского патрульного Льюиса Пэнкау, время от времени возвращаясь к самому началу: «Продвигаясь в западном направлении по обычному пешему маршруту…» — а потом к последнему абзацу — «…и подозреваемый был мной задержан и доставлен в тюрьму для заключения под стражу». Полицейский жаргон воистину неистребим.

Снова перечитав рапорт Пэнкау, я сделал кое-какие пометки в своем блокноте. Если перефразировать его сообщение общепринятым человеческим языком, дело обстояло следующим образом. В восемнадцать минут пятого Льюис, проходивший по Бэнк-стрит, услыхал какие-то крики, и тут же к нему подбежали двое прохожих, сообщившие, что по Бетьюн-стрит носится какой-то безумец в окровавленной одежде. Пэнкау обежал вокруг ближайшего дома и на указанной улице обнаружил «означенного нарушителя, личность которого была установлена на месте. Одежда Ричарда Вэндерпола, проживающего в доме 194 на Бетьюн-стрит, находилась в беспорядке и была покрыта красной жидкостью, по виду напоминающей кровь. Означенный Вэндерпол выкрикивал нецензурные выражения и демонстрировал прохожим интимные места».

Пэнкау вполне благоразумно надел наручники на нарушителя общественного порядка и, выяснив его адрес, отвел подозреваемого в квартиру, в которой тот проживал совместно с Венди Хэннифорд, где и нашел хозяйку, «по всей вероятности, убитую; без одежды, с глубокими ранами на теле, нанесенными каким-то острым орудием».

Затем Пэнкау позвонил в отделение, и закрутился обычный полицейский маховик. Прибывший на место происшествия медик подтвердил предположение Льюиса — Венди была мертва. Фотографы сделали пару снимков забрызганной кровью квартиры и великое множество снимков тела.

По фотографиям трудно было судить о том, как Венди выглядела при жизни. А умерла она от полной потери крови. Права была леди Макбет: никому не дано угадать, сколько крови может потерять человек, умирая. Иногда от прямого попадания ломом в сердце на рубашке выступает лишь крохотная капелька. Вэндерпол, однако, искромсал грудь и бедра девушки, перерезал ей горло — словом, труп несчастной буквально плавал в луже крови.