Питер Чейни - Этот человек опасен

— О'кей, — ответила Конни, — но меня тошнит при виде этой милой женщины, и от того, что ты выносишь ее капризы, вместо того, чтобы угостить ее хорошей оплеухой, когда она слишком широко разевает свой рот. Я отлично знаю, что хотела бы с ней сделать. Я сделала бы с ней то же самое, что я сделала с Лотти Фрич там, на Найтсбридж.

— У тебя еще будет для этого время, — ответил он.

Конни встала, я последовал за ней.

Мы поднялись на два этажа выше и оказались в коридоре. У окна, прислонившись к стене, стоял какой-то тип. Он курил сигарету. Конни взяла у него ключ, открыла дверь, и мы вошли.

Комната была красива и хорошо меблирована. Миранда смотрела в окно, которое было забрано решеткой. Руки ее были связаны за спиной веревкой.

Она выглядела неплохо, только немного побледнела, и так посмотрела на меня, как будто я был лужей пролитого пива.

— Ну вот и она, Лемми, — сказала Констанция, — вот она наша наследница. Ей хотелось познакомиться с гангстерами, и она их узнала… Вот так!

Она протянула мне ключ.

— Запри дверь, когда уйдешь, Лемми, хорошо? Я пойду приведу себя в порядок, а если тебе захочется немного пошутить с ней, можешь не стесняться. Она ничего не может сделать, ей остается только быть разумной, вот и все.

Она бросила на меня один из тех взглядов, которые так много говорят, и ушла.

Я подождал, пока звуки ее шагов замерли вдали, достал портсигар и предложил Миранде сигарету.

Она кивком согласилась. Я сунул ей сигарету в рот и дал прикурить.

— Что ж, Лемми, — сказала она, — я этого и искала, и у меня нет оснований для жалоб, но вы меня предали. Я не знаю почему, но никогда не могла себе представить, что вы можете быть замешаны в подобные истории…

Я посмотрел на нее и понял, что она, вероятно, уже выплакала все свои сомнения.

— Все ваши дружеские отношения и любезности были просто ширмой, как я это теперь понимаю, — продолжала она. — Вы заставляли меня верить вам для того, чтобы, в конечном счете, привести сюда, и теперь, я предполагаю, вы заставите заплатить за мою голову?

— Почему бы и нет, — ответил я. — Ведь вы знали, что я гангстер, не так ли? А потом, чего же вы ждали другого?

— Не знаю. Я, без сомнения, поступила, как дура, и, вероятно, закономерно, что когда ведешь себя, как дура, то это так и заканчивается.

— Совершенно точно, Миранда. Но почему вы хотите, чтобы было по-другому? Люди, которые играют с огнем, кончают тем, что обжигаются и, что гораздо хуже, заставляют гореть и других!

— Это значит!…

— Это ничего не значит. — Я вытащил лезвие безопасной бритвы и перерезал веревки, которыми были связаны ее руки.

— Теперь попробуйте сохранить ваше хладнокровие и помолчите. Сейчас не время забрасывать меня вопросами. Делайте то, что вам говорят, и быть может, появится ничтожный шанс на спасение, потому что, судя по обороту, который принимают тут дела, при малейшей оплошности мы оба получим право на носилки в местный морг. Только не воображайте, что отсюда будет легко выбраться. Даже если ваш старик десять раз заплатит назначенный за вас выкуп, он все равно больше не увидит свое сокровище Миранду по той причине, что Сигелла решил покончить с вами, как только получит выкуп и с вами закончат развлекаться все члены шайки, которым вы понравились. Это, между прочим, не очень приятно, потому что все эти люди хорошим манерам учились не в Оксфорде.

Она растерянно смотрела на меня, и, должен сказать, что видел ее в таком состоянии в первый раз.

— Что вы хотите сказать, Лемми Кошен?

Я, между прочим, покончил с веревкой, и она начала растирать свои распухшие руки.

— Я не могу понять, Лемми…

— В этом нет необходимости. Все, что от вас требуется, это молчать и слушать, прежде чем я потеряю терпение и стану трясти вас за уши. Я вынужден был явиться сюда только для того, чтобы узнать, где вы находитесь. И если бы не это, я бы ни за какие деньги и близко не подошел к этому дому смертников. Теперь слушайте внимательно.

Мне нравится жизнь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы продолжать жить. Но один неверный шаг — и мы с вами будем готовы для скромного гроба.

Потом я рассказал ей, что я из Федеральной полиции, и в настоящий момент английские полицейские уже окружили дом и ждут от меня сигнала. Они знают, что малейшая наша оплошность приведет нас к гибели.

И тут она начала плакать. Именно этот фокус и выкидывают девчонки, когда момент для этого совсем неподходящий.

Она успокоилась быстро и так смотрела на меня, как будто я был падающей башней в Пизе, а потом кинулась ко мне.

— Только не это, сестренка, — сказал я. — Не смешите меня. Если я нахожусь здесь, то только потому, что в этом состоит моя работа, и мне за нее заплатят. А я страшно зол, что мне приходится заниматься такой полоумной, как вы.

Тогда она замолчала и стала вытирать глаза носовым платком, размером с почтовую марку. Я ломал себе голову над тем, что же сейчас делать, потому что совершенно не знал, с чего мне начинать.

Следовало бы узнать, удалось ли Херрику и его людям обнаружить этот дом? Местность здесь такая, что приблизиться незаметно почти невозможно. Сигелла, наверное, расставил везде своих людей сторожить, да и ночь была так светла, что вряд ли можно было приблизиться к дому, оставаясь незамеченным.

Миранда кончила всхлипывать. Я вынул свой пистолет и положил под матрац ее постели. Мы разговаривали с ней так тихо, что карауливший в коридоре не смог бы нас услышать, какие бы огромные уши у него ни были. Но все-таки я подошел к двери и поинтересовался, что он делает. Он любовался окрестностями, стоя у окна, и поэтому я решил, что он тут выполняет две задачи: караулит Миранду и одновременно наблюдает за окрестностями.

— Теперь, — сказал я Миранде, — хорошенько вбейте себе в голову следующее: под матрацем у вас револьвер, и он единственный, что есть у меня. Не пользуйтесь им зря, а только в исключительном случае, стреляйте только наверняка, иначе будет плохо.

Я сейчас спущусь к Сигелле и скажу, что вы согласились быть благоразумной и делать все, что вам скажут. После этого я постараюсь устроить так, чтобы выйти под каким-нибудь предлогом из дома, чтобы встретить полицейских, которые должны быть где-то поблизости. Если же сразу после моего ухода услышите выстрелы, значит со мной все кончено, хватайте револьвер и воспользуйтесь им, чтобы проложить себе дорогу из дома. Когда выйдите, идите по тропинке до холма, за которым большая дорога, и там вы, безусловно, встретите кого-нибудь. Там должна быть полиция.

— Хорошо, Лемми. Я знаю, что все, что могла бы я сейчас сказать, ничего не значит, но я нахожу вас замечательным и докажу это, если когда-нибудь у меня будет возможность…

— Согласен, — сказал я, — совершенно согласен. И, если хотите, можете уговорить старого ван Зелдена поставить мне один или два монумента в стиле колонны в честь Нельсона где-нибудь в районе 42-й стрит.

Сказав это, я вышел.

Закрыв дверь, я сделал вид, что запираю ее. Я снял со своей связки ключ, не от комнаты Миранды, прошел по коридору и отдал его типу, который сторожит у окна.

Я подумал, что где-то видел уже этого типа и стал вспоминать где.

Потом я спустился в салон. Сигелла сидел за столом, курил и листал какие-то документы. Конни сидела в углу и просматривала журнал мод.

Сигелла поднял голову.

— Ну, как поживает девочка, Лемми? Она, наконец, одумалась и стала благоразумной?

— Все идет отлично, — улыбнулся я. — Она немного нервничает, вот и все. И ты бы тоже нервничал, если бы был на ее месте, не сомневаюсь в этом. Я говорил с ней, она меня выслушала, будь спокоен. Она уверила меня, что будет выполнять все распоряжения. Я убедил ее, что делать это необходимо, если только она хочет увидеть свой родной городок.

Он покачал головой.

— Что бы она ни делала, она никогда больше не увидит свой городок.

Он снова улыбнулся, и я уверяю вас, что дорого дал бы за то, чтобы бейсбольным ударом стереть его улыбку.

— Когда получим выкуп и притаимся где-нибудь в уголке, я снесусь с одним типом в Аргентине, которого хорошо знаю и который за небольшую плату избавит нас от Миранды. И это будет самым лучшим концом нашего дела. Когда старик ее так и не дождется, ему можно будет сказать, что она отправилась в Буэнос-Айрес. Мы не могли запретить ей этого. Можно будет устроить, будто она отравилась по собственному желанию. И если он будет настаивать и интересоваться, что могло с ней произойти, это будет уже его дело.

Я взял из коробки сигарету и закурил.

— Ты считаешь, что это действительно необходимо? А что мешает нам бросить девочку после того, как деньги будут получены? Если ее нигде не увидят, это приведет к неприятностям.

— Не говори таких вещей, Лемми! Ты воображаешь, что я позволю ей пойти и рассказать о нас во всех углах планеты? Она знает нас, она знает про наши дела, и если ты думаешь, что я буду рисковать тем, что меня поджарят из-за крошки, которую я увез и которая может меня узнать, ты серьезно заблуждаешься на мой счет. Будет лучше отправить ее в Аргентину, чем убить, потому что я думаю, что по истечении восьми дней она будет очень довольна, если ей удастся пустить себе пулю в лоб. Тип, к которому мы ее отправим, не имеет себе равных в искусстве уговорить девочку покончить жизнь самоубийством.