Крис Хендерсон - Бесплатных завтраков не бывает

Так. Ее зовут Морин Филипс. Двадцать три года. Окончила колледж. Живет с родителями, которые позволяли ему за этот колледж платить. По его словам, до встречи с ним она была совершенно шальной девкой. Поправка: не до встречи с ним, а до тога времени, когда они сблизились. Он был женат тогда, и с Марой познакомились они — он и жена — на каком-то семейном торжестве у общих друзей.

Он сразу увлекся: было в ней что-то необычное. Его супружеская жизнь медленно, но верно ползла к разводу, а Мара переспала едва ли не с каждым мужчиной из окружения Миллера. Впрочем, женщинами она тоже не гнушалась. Ну, потом она окончательно прилепилась к нему, и потом вдруг выяснилось, что с какого-то времени постель стала для нее далеко не самым главным.

— Вы меня поймите, мистер Хейджи! Они все ее использовали, все пытались только что-то получить от нее. Им всем нужно было только ее тело. А я... Я надеялся, что ей будет со мной хорошо, что я сумею вернуть ее к нормальной жизни.

Вот это замечательно. Просто великолепно. Наивен до святости. Я отложил ручку, показывая, что вопрос мой будет, что называется, не для протокола:

— Зачем вам эта женщина?

— Я желаю знать, что с ней случилось, почему она исчезла. Ни записки не оставила, ничего... Значит, что-то стряслось, а я... Мне она небезразлична, мистер Хейджи. Я... Мы собирались пожениться, намеревались, так сказать... и она...

И опять по его пухлым, уныло обвисшим искам покатились слезы. Он уткнулся лбом в ребро моего письменного стола, захлебываясь от рыданий и время от времени колотя кулаком по столешнице. Я его не останавливал. Мебель в моем кабинете выдерживала и не такое.

Когда он немного пришел в себя, как раз закипел кофейник, еще со вчерашнего дня оставленный на плите. Я поставил перед Миллером кружку, подумав, что даже такой кофе пойдет ему на пользу. И толстяк стал жадно и шумно прихлебывать эту бурду, не обращая внимания на вкус. Хорошо, что горячий, хорошо, что можно хоть на минуту отвлечься.

Потом мы опять приступили к делу. Он подробно рассказал мне о ее родителях, и я понял, что придется мне ехать в Плейнтон, штат Пенсильвания, и все проверять на месте. Меня это огорчило, ибо я решил все же принять дело к производству. Не желая, как говорится, бить лежачего я решил дать Миллеру последнюю возможность отказаться:

— Ну вот что, мистер Миллер. Врать не буду, шансов на успех немного. Найти человека в девятимиллионном городе не легче, чем иголку в стоге сена. Как правило, в делах такого рода клиент, кроме кучи счетов, мало что получает. Если вы настаиваете, если вы, подумав в последний раз, готовы ко всему, о чем я вас предупредил, — я буду заниматься вашим делом. Но сначала еще один вопрос.

Он молча ждал.

— Почему вы обратились именно ко мне? И вообще, почему вы приехали в Нью-Йорк?

Он вытер мокрое, с дорожками от слез, лицо рукавом.

— Они все сюда переехали. И если эти скоты похитили Мару, они наверняка привезли ее сюда.

Задав еще несколько вопросов, я выяснил, что большая часть того кружка, центром которого была Мара, не так давно переселилась в Нью-Йорк. Они составляли сливки плейнтонского общества, городскую элиту, изысканное сообщество дилетантов — художников, писателей, философов, — полагавших, что в провинциальной глуши дарования их пропадают втуне, тогда как Нью-Йорк, стоит только им там появиться, падет к их ногам и воздаст им должное. Все правильно. Так я и думал. Именно эта публика должна была пленить такую избалованную, испорченную, тщеславную девицу, как Мара, образ которой постепенно складывался в моем воображении. Я записал их имена и адреса, а потом спросил, нет ли у Миллера фотографии его маленькой Мары. Разумеется, есть.

Он протянул мне снимок — так ребенок протягивает ветеринару своего захворавшего щенка. И как по бесхитростным глазам ребенка можно догадаться, какие чувства он испытывает, так и в глазах Миллера прочел я все мучившие его страхи. Он боялся, что я не пойму его особых отношений с Марой, неверно их истолкую, не уделю ей должного внимания и посте всего, что пришлось мне повидать, не найду в его горе ничего особенного.

Что ж, страхи его не были безосновательны — но лишь до той минуты, когда я взял из его трясущихся пальцев снимок: черно-белый, сделанный, очевидно, в автомате — каждый матрос, носит с собою целую пачку таких. Едва глянув на фотографию, я переменил отношение к Маре. Все, о чем говорил мне до этого толстый Карл Миллер, неожиданно обрело иной смысл и предстало в ином свете.

Она была юная, нежная, мягкая, сплошные завитки и кружавчики, и косметика в стиле «маленькая девочка». Совершенное воплощение того, как, по общепринятому мнению, должны выглядеть все молодые женщины. Безупречно вычерченные и вылепленные нос, губы, скулы — все именно такое, как должно. В глазах и улыбке искрилась отлично сознающая себе цену невинность, посверкивал бесконечно далекий от вульгарности порок, который дремлет, никак не проявляясь, до тех пор, пока не узнает себе цену — в деньгах или в накале чувств.

Интересно, чем платил ей Миллер и долго ли еще собирался он это делать, и вправду ли она думала выйти за него замуж или просто поддерживала в нем эту мечту дразнящими намеками и ложью? Интересно, какого цвета у нее глаза? Какие волосы?

Впрочем, все эти размышления длились не дольше нескольких секунд. Я взглянул на своего клиента, потом снова — на маленький прямоугольный снимок, и еще одна мысль неожиданно поразила меня. Эта девушка показалась мне похожей на снег — белый, мягкий, пушистый снег, податливый и прекрасный. Как хорошо любоваться им через заиндевевшее окно, и восхищаться им, не думая о том, как легко превращается он в чавкающую под ногами черную грязь, и о том, как легко он может убить. И даже о том, какая смертельная ледяная жестокость прячется под пушистым покровом.

Потом я перевел взгляд на Миллера и сообщил, что фотография мне понадобится. Он с готовностью закивал, закачавшись на стуле. Жалко мне его стало: он был виноват только в том, что сверкающий снег ослепил его и, похоже, навсегда. Я спросил его нью-йоркский адрес и осведомился насчет аванса. На странице, вырванной мною из блокнота, он нацарапал название своего отеля. Не лучшее место в городе и даже не лучшее место в квартале. Ладно. Мое ли это дело? Не мне ж там жить!

Перешли к финансовым вопросам. Я заломил триста долларов в день, что было непомерно много. Когда-то мне платили такие деньги, но, во-первых, эти времена давно миновали, а, во-вторых, это все же были исключительные случаи. Сумма была названа, чтобы в последний раз воззвать к благоразумию Миллера. Вместо того, чтобы одуматься и отказаться, он выписал мне чек, заплатив за неделю. Чек я взял.

Говорить больше было не о чем. Миллер грузно поднял и вышел. Дверь закрылась, и я остался один — с четырьмя страничками записей на столе и с каким-то странным, саднящим чувством в душе. Даже глаза защипало. Я подумал — это от слишком яркого света или это последствие ночи. Надо было быть осмотрительней. Миллер уверен, что я взялся за его дело. Надо было сказать ему, что я бросаю частный сыск и поступаю к «Макдональдсу» помощником управляющего.

Внутренний голос опять принялся хохотать. Мне и самому стало смешно.

Я долго сидел у себя, перечитывая свои записи и поглядывая на фотографию. А Мара глядела на меня и словно бы ждала, когда я догадаюсь наконец, какого же именно оттенка ее глаза — синие? серые? голубые? Почему-то я был уверен, что не черные и не карие.

Я раздумывал, где бы мне пообедать, как вдруг сообразил, что на один из моих вопросов Миллер не ответил. Как он вышел на меня? Может быть, по наводке Рэя Тренкела? Тренкел — начальник полиции того округа, в котором среди тысяч прочих помещается и мой офис. Раньше он иногда направлял ко мне потенциальных клиентов — тех, кому государство помочь не могло, и тех, от кого он не ждал подвоха.

В благодарность за то, что не забывает, я обычно ставил ему бутылку — разумеется, когда мог позволить себе такие роскошества, — и мы ее дружно распивали. Но что-то непохоже, вряд ли это он направил ко мне Миллера. Тренкел сейчас дежурит, надо позвонить узнать, ему ли я обязан клиентом. Так я и сделал. Но ответ опередил вопрос.

— Здорово, Джек! Ну что, нашел тебя этот пентюх?

— Нашел, нашел. Решили пошутить?

— Нет! С чего ты взял? Он что, передумал? Или что?

— Ты о чем, Рэй?

— Он сказал, ему нужна помощь. Сказал, должен найти эту девку, а потому мы, мол, должны пошерстить кое-кого из наших жильцов. Сам понимаешь, я сказал, это невозможно...

— Возможно-то оно возможно, но не ради его прекрасных глаз. Верно?

— Верно. Он кто такой? Мэр, что ли? Мы и сказали: не можем. Тогда он спрашивает: «А кто может?» Понял? Смешной парень, правда? Ну, Муни ему и говорит: «Наведайтесь к Хейджи. Он за бутылку джина все вверх дном перевернет».

— Ага, — сказал я, с нежностью вспомнив лошадиную морду Муни, первого помощника Тренкела. Я им доставил бесплатное развлечение. — Молодцы, ребята.