Лоуренс Блок - Восемь миллионов способов умереть

— Расскажите.

— Мне захотелось развести огромный костер. Собрать все эти маски, сложить их в кучу посреди комнаты, плеснуть бензинчика и поднести спичку. Уйти, как уходили викинги, и унести с собой все свои сокровища. Я об этом уже не раз думал. Но можно и по-другому. Распродать все это барахло. Дом, деревяшки, машину. На первое время, думаю, денег хватит.

— Наверное.

— Ну, а потом что делать?

— А что, если вам заняться торговлей?

— Вы что, с ума сошли, дружище? Чтобы я торговал наркотой? Да я даже сутенером больше не могу быть, а, сутенерство — дело куда более чистое, чем наркотики.

— Да нет, не наркотиками.

— Чем же тогда?

— Африканскими масками, скульптурой. У вас же их, насколько я знаю, много, и все наверняка ценные.

— Да уж! Мусора не держу.

— Вы говорили. Так вот, почему бы вам не использовать вашу коллекцию хотя бы для начала? И потом: вы ведь уже здорово поднаторели в этом деле, насколько я понимаю?

Он нахмурился.

— Я и раньше об этом подумывал, — сказал он после паузы.

— И?..

— Я дилетант. Хотя и с приличным багажом. Плюс ко всему у меня есть чутье, ну, знаете, нечто такое, чему не научит ни колледж, ни книжки. Но для того, чтобы стать дельцом, этого, черт побери, мало. Нужны манеры, надо уметь вести себя в обществе, нужно изменить стиль жизни. В общем, все изменить.

— Но вы же в свое время изобрели Чанса?

— И что с того?.. А, понял! Вы хотите сказать, что я с таким же успехом могу изобрести и ниггера — торговца предметами искусства, да?

— Разве нет?

Он на секунду задумался.

— А знаете, может, и получится, — сказал он наконец. — Надо все обдумать, взвесить.

— Время у вас есть.

— Масса времени!.. — Он пристально посмотрел на меня; в карих глазах затанцевали золотистые искорки. — Сам до сих пор не пойму, почему нанял именно вас, — сказал он. — Нет, клянусь Богом, не пойму! Может, хотел выглядеть благородным и добрым; эдаким суперсутенером, решившим отомстить за смерть шлюхи. Если бы я знал тогда, к чему это приведет...

— Возможно, эта трагедия помогла спасти несколько жизней, — сказал я. — Может, это послужит вам утешением.

— Но ведь не удалось спасти ни Ким, ни Санни, ни Куки!

— Ким — не удалось. А Санни покончила с собой, ушла из жизни добровольно. А что касается Куки, то Маркес, выследив ее, все равно бы убил. И продолжал бы свое черное дело, если бы я его не остановил. Нет, рано или поздно полиция бы на него вышла, но к тому времени на его счету было бы еще несколько жертв. Такие сами не останавливаются. Это ведь извращенцы. Знаете, когда он вышел из ванной с мачете в руке, у него была эрекция.

— Что, серьезно?

— Абсолютно.

— Так, значит, он вышел на вас... он сексуальный маньяк!

— Ну, лично я больше испугался ножа.

— Да уж, — заметил он. — Вас можно понять.

Он хотел отблагодарить меня, дать что-то вроде премии, Я сказал, что не вижу в этом необходимости, что он и так был достаточно щедр, но он настаивал, а когда люди упорно требуют, чтобы я взял у них деньги, особой охоты спорить с ними у меня, как правило, не возникает, Я сознался, что «изъял» из квартиры Ким браслет из слоновой кости. Он рассмеялся и заметил, что совсем забыл об этой вещице и что моей даме подарок понравится: это и будет частью моей премии, а еще — некоторая сумма наличными и два фунта кофе, приготовленного по его особому рецепту.

— А если вам понравится этот кофе, — добавил он, — так и быть, подскажу, где раздобыть такой же.

Он отвез меня в город. Я мог бы поехать и на метро, но он настоял на своей услуге, заметив, что и сам все равно собирался на Манхэттен, навестить Мэри Лу, Донну и Фрэн и обсудить с ними планы на будущее.

— Надо же попользоваться машиной хотя бы напоследок, — сказал он. — Может, придется загнать ее, чтобы наскрести денег для нового дела. Может, и дом тоже придется продать, — он покачал головой. — Хотя не хотелось бы. Мне нравится здесь жить.

— Но можно начать дело, взяв государственный кредит.

— Издеваетесь, что ли?

— Да нет, я серьезно. Вы же принадлежите к нацменьшинству. И множество всевозможных контор только и мечтают, как бы ссудить вам деньги.

— Это мысль! — заметил он.

Остановившись у входа в гостиницу, он сказал:

— Эта колумбийская задница, никак не могу запомнить его имя...

— Педро Маркес.

— Да, точно. Так он под этим именем зарегистрировался в вашей гостинице?

— Нет. Оно значилось в его удостоверении личности.

— Так я и думал. Он успел побывать Ч. О. Джоунсом и М.Д. Риконом. Интересно, какую же прхабель он изобрел, вселяясь в вашу гостиницу?

— Мистер Старудо, — ответил я. — Томас Эдвард Старудо.

— Т. Э. Старудо. Testarudo! Какое-то испанское ругательство?

— Нет, не ругательство. Просто слово.

— А что оно означает?

— Упрямый, — ответил я. — Упрямый или тупоголовый.

— Что ж, — заметил он, улыбнувшись. — Здесь у нас, безусловно, не может быть к нему претензий.

Поднявшись к себе, я положил пакет с кофе на туалетный столик, потом проверил, не прячется ли кто-нибудь в ванной. И тут мне стало стыдно: веду себя, как какая-нибудь старая служанка, заглядывающая под кровать. Со временем эта настороженность пройдет. И револьвера я уже с собой не носил. Тем более что он теперь не заряжен. Согласно официальной версии получил я его от Деркина, для самообороны. Деркин даже не поинтересовался, откуда у меня эта игрушка. Думаю, ему было наплевать.

Я сидел в кресле и смотрел на пол, на то место, где упал Маркес. На ковре еще остались следы кровавых пятен и мела, которым обычно очерчивают контуры тела.

Интересно, смогу ли я теперь спать в этой комнате? Можно попросить перевести меня в другую. Но здесь я прожил уже несколько лет и как-то привык. Даже Чанс заметил, что она мне подходит, эта комната. И, наверное, так оно и было.

Как же я чувствую себя после того, как убил человека?

Я думал об этом и решил, что чувствую себя прекрасно. Ведь я почти ничего не знал об этом сукином сыне. Говорят, понять — значит простить. И, может, если бы я знал всю историю его жизни, то понял бы, откуда возникла в этом человеке жажда крови. Но прощать его вовсе не обязательно. Это дело Господа Бога, а не мое.

И еще, оказывается, я вполне способен спустить курок. И не было никаких рикошетов, промахов, осечек — ничего. Была удача! Четыре выстрела — и все, как один, прямо в грудь. Прекрасно провел расследование, ловко расставил ловушки, замечательно стрелял!

Я спустился и вышел на улицу. Завернул за угол, подошел к «Армстронгу», заглянул в витрину и прошел мимо. Дальше, по Пятьдесят восьмой, потом снова за угол и еще полквартала. Добрался до «Фэррела», вошел и остановился у стойки.

Народу не так уж много. Музыка из автомата: какой-то эстрадный баритон в сопровождении гитар.

— Двойную порцию «Эли Тайм»! — сказал я. — И отдельно содовой.

Я спокойно стоял, ожидая, пока бородатый бармен нальет мне виски и воду, а затем придвинул оба стакана. Положил на стойку десятку. Он взял ее и принес мне сдачу.

Я посмотрел на виски. В густой янтарной жидкости плясали световые блики. Я потянулся к стакану, и тут мягкий, тихий внутренний голос прошептал: «С возвращением».

Я отдернул руку. Оставив стакан на стойке, выбрал из сдачи двадцатицентовик. Подошел к телефону, бросил монетку в отверстие и набрал номер Джен.

Нет ответа. Длинный гудок.

«Тем лучше, — решил я. — Я свое обещание сдержал». Конечно, я мог и не туда попасть, или же просто телефон барахлит. Такое случается.

Я снова бросил монету в отверстие и еще раз набрал номер. Двенадцать долгих гудков.

Нет ответа. Длинный гудок.

Ну, что ж, все правильно. Я достал монетку и вернулся к бару. Мелочь до сих пор лежала там. Целы были и два стакана — с водой и виски.

Й я подумал: «А зачем?»

Дело сделано, расследование успешно завершено. Убийца уже никогда никого не убьет. Я все сделал правильно, как надо, и очень гордился своей ролью во всем этом процессе. Я не нервничал. Не волновался. В депрессии не пребывал. Да Бог ты мой, вообще чувствовал себя просто замечательно!

А на стойке бара, прямо передо мной, стояло двойное виски. И пить его мне не хотелось. Да я и думать забыл о поддачах, и вдруг пожалуйста: стою себе здесь со стаканчиком...

Что со мной происходит?

Если я сейчас выпью, то или умру на месте, или все снова кончится больницей. Может быть, я там проваляюсь всего день, а может, неделю или месяц, но мне будет конец! Я это знаю. И не хочу умирать, и не хочу лежать в больнице, и тем не менее опять торчу в этой забегаловке и передо мной стоит виски.

Потому что...

Что — потому что?

Потому...

Я оставил виски на стойке. Оставил там и сдачу. И вышел.

Ровно в половине восьмого я сбежал по ступенькам в подвальное помещение собора Святого Павла, где проходило собрание. Взял чашку кофе, печенье и уселся поудобнее.

Я только что не сорвался. Целых одиннадцать дней держался — и вдруг без всякой на то причины зашел в бар и заказал спиртное! И едва не выпил это виски, еще минута — и опорожнил бы стакан. И по ветру те одиннадцать дней, что дались мне с таким трудом. Да что со мной происходит?