Тихая гавань - Андрей Бармин

Он взял в сарае два ведра и пошел к колодцу, который находился на соседней улице, метрах в ста от его дома.

Улица была пустынна, на пути к колодцу был всего один жилой дом — старая покосившаяся глинобитная хата, в которой жила бабка Марина, совсем древняя, помнившая не только последнего русского царя, но и его дедушку. Родственников у нее не было, держала она курочек пару десятков и кроликов, Косматкин иногда таскал ей воду или помогал покосить траву для кроликов., за это получал благодарность яйцами, от которых пытался отказываться, но бабка была непреклонна. Он дошел до колодца и начал поднимать колодезное ведро. Цепь была хорошо смазана, и ручка крутилась свободно, так что свои ведра он наполнил быстро. Вот нести их было тяжелее. Сказывался возраст, но деваться было некуда.

За полтора часа он натаскал воду в большой бак во дворе, под которым был установлен очаг из кирпичей, набросал туда дров, раздул огонь и достал папиросу. Ему надо было дождаться, когда закипит вода, поэтому в комнату он не пошел.

Вернулась хозяйка, вся раскрасневшаяся и немного важная от осознания того, что раздобыла информацию:

- На рассвете их немчура похватала. Налетели, как стервятники, в полутьме и подергали из дома.

- Оперативно сработали, - меланхолично заметил Космтаткин и вздрогнул, как будто эту фразу произнес не он, но хозяйка не обратила на нее внимание и продолжала делиться новостями:

- Это все из-за «безглазика» очередного. Вот и разъярились немцы.

«Безглазиками» горожане называли мертвых немецких офицеров с выколотыми глазами. В маленьком городке скрыть такое было невозможно, хотя Косматкин думал, что немцы предпочли бы «замолчать» данную информацию, но новости распространялись стремительно.

- Пятый «безглазик»-то уже, на мумию, говорят похож...А, это же Татьяна, сказывала. А расстреляют их в обед уже.

- Расстрел? Не виселица?

- Расстрел, панов Жаботинских всех от мала до велика забрали — отца и троих сыновей.

- У них же старший в полицаи собирался? - удивился Косматкин.

- Не помогло, там пан Мирослав очень уж Гитлера поносил в кабаке в прошлом месяце. А народ нынче подлый пошел: донесли Зайберту.

- Да, жаль их. Хорошее семейство было, дружное.

- А, может, немцы все же стрелять-то не станут. Попугают, в кутузке подержат и отпустят?

- Вряд ли.

- Ох, горе-то какое, - Косматкин смотрел на нее и думал, что хозяйке на самом деле плевать на судьбы своих знакомых и соотечественников, у нее не было детей, муж давно умер, а жизнь ее состояла из собирания слухов и пересказов другим людям. В этом она немного походила на него: тоже бездетного и бесполезного для мироздания. Но он хотя бы старался не лезть к другим людям в душу.

- Где экзекуция проходить будет?

- На площади возле вокзала.

«Черт», - про себя выругался Косматкин, - «завтра придется там все чистить. Трупы скорее всего оставят до завтра, чтобы горожане полюбовались на гнев немецких хозяев. Завтра трупы уберут, конечно, работники госпиталя, но площадь вычищать придется ему и Анжею. Но была вероятность, что и трупы придется таскать им.

- Смотреть пойдете, пан Дмитрий?

- Я? Нет, увольте, мне такие зверства не по нутру.

- Так не на зверства смотреть, а поддержать невинных хоть взглядом, - попыталась оправдать свое любопытство хозяйка, но Косматкин понимал, что совсем не в сочувствии дело.

- Ну, сходите, пособолезнуйте. Я такое не выдержу.

- Вот вы все равно не так давно к нам в город приехали, а я-то многих с детства знаю. Кое-кого, почитай, на руках нянькала порой.

- Да, конечно, - Косматкин отвернулся , чтобы сдержать желание отправить хозяйку подальше матерными словами,. - Вам кипяток не понадобится? Я бак полный нагрел, мне одному многовато будет.

- Ой, нет, не сегодня. Я сегодня ничего делать не смогу, из рук валиться все будет. Завтра подогрею. Дрова же есть наколотые?

- Да, есть.

- Ну, пойду, перекушу пока, а то потом кусок в рот не полезет.

Хозяйка скрылась в доме, а Косматкин облегченно вздохнул. Сегодня она просто вывела его из себя: порой ее разговоры даже развлекали его, но сейчас наигранное сострадание и сочувствие просто бесили. Она и с рынка прибежала, беспокоясь, как бы немцы не повязали его и не лишили ее квартиранта, так как вряд ли она найдет нового постояльца в подвальную комнату, а он платил исправно.

Он подумал, что скоро немцы все же решат расстрелять и его: как не крути, единственный русский в городе, да еще и без семьи. От подозрительного человека лучше избавиться самым простым способом. А еще он понял, что не особо боится смерти. Ну, убьют и убьют. Все равно не понятно, ради чего он продолжает жить. Мелькнула шальная мысль устроить германцам какую-нибудь пакость, но за это потом накажут непричастных. Раз Зайберт решил перейти к расстрелам, то теперь явно не будет церемониться. С другой стороны, немцы как-то должны были отреагировать на убийства своих солдат. Зачем убийцы выкалывали глаза Косматкин не мог понять, хотя пытался: какой-то тайный знак, предупреждение? Но логика получалась странная.

Вода в баке упорно не хотела закипать, и он подбросил в топку несколько сухих поленьев, которые моментально разгорелись. Он сходил в комнату и взял кусок черного хлеба, присыпал его солью и принялся медленно разжевывать подсохший мякиш. После стирки надо будет отварить картошку и дойти до Смалинского, соседа который держал свиней, купить немного соленого сала. Жена Смолинского работала в госпитале на кухне, поэтому таскала объедки и ими кормили свиней. У очень немногих жителей городка была такая возможность. Смолинский продавал соседям мясо и сало вдвое дешевле, чем крестьяне привозили на рынок, и за это Косматкин был ему весьма благодарен.

Он дожевал хлеб, запил водой из кружки и вернулся к закипающему баку., прихватив грязное белье и одежду. Во двор выглянула хозяйка, но, увидев, что он возится с корытом, решила не мешать.

Госпиталь был большим, он состоял из пяти трехэтажных корпусов, построенных в начале века из красного кирпича, с железной крышей и множества мелких хозяйственных и административных построек. Корпуса были выстроены в линию, за ними располагался довольно внушительный и ухоженный парк, территория была огорожена каменной стенкой чуть выше полутора метров. Возле центральных ворот стояла будка охраны из крепких бревен. Там постоянно дежурили два солдата с оружием, которые проверяли документы