Елена Афанасьева - Колодец в небо

А благовоспитанный мальчик-актер стремительно становился уже даже не популярным – Великим, каким в ее давних мечтах и расчетах должен был стать Алик. Жанна зашла к нему за кулисы еще раз, и еще, и еще раз. Тем более что замеченных ею в первый приход зажженных кем-то другим глаз у Андрея больше не наблюдалось. Стеклянными стали глаза. Перегорел где-то. Но горение Андрея ее волновало меньше всего. Теперь ее волновала только точность собственного расчета. Как бы она ни обманывала иллюзиями дорогих косметических салонов собственный возраст, но сорокалетие было не за горами. И, трезво поразмыслив, Жанна понимала, что ошибиться в этот раз она не имеет права.

В какой-то момент, увидев на одной из премьер буквально купающегося в обожании толпы Андрея и услышав шуршащие то в одном, то в другом углу слухи о его «баснословном контракте» и о его «невиданных гонорарах», Жанна поняла, кто в этой жизни дан ей как, может, и не последний, но наверняка главный ее шанс. Шанс на то, что она пусть не с любимым Аликом, а с другим, но все же пройдет и по каннской лестнице и протянет свою руку к «Оскару». А Алик… Алик увидит это по телевизору и все поймет.

И Жанна начала действовать. Методично и планомерно. Намеренно встречалась с бывшим однокурсником, случайно попадалась ему на глаза, давала дельные советы. В чем, в чем, а в деловой хватке отказать ей было нельзя. Случись младореформаторство мужа не в пору ее беременности и раннего материнства, встреть она этих, ставших «первым правительством новой России» ребят чуток пораньше и получи она хоть минимальное экономическое или менеджерское образование, то явно заменила бы мужа или одного из его коллег в министерском кресле.

Теперь ее деловая хватка пригодилась. Жанна легко убедила Андрея, что в его новом статусе ему просто необходим личный директор. Но не жирный еврей-администратор, умеющий лишь считать деньги, а тонкая, но практичная женщина с душой актрисы, пусть и не состоявшейся по ряду трагических личных причин.

Жанна женской своей интуицией почуяла, что она не могла не остаться в некоем дальнем углу чувственности Андрея. При всем желании он не мог не слышать все, что творили они с Аликом за шкафом. Весной он забирал свой матрас и уходил спать в закуток на большом подоконнике в убогом общежитском коридоре. Но зимой на том подоконнике образовывались наледи, и Андрею волей-неволей приходилось сосуществовать в одном с их любовью пространстве. Дрочил, поди, под ее стоны. Хотел – не мог не хотеть, если он нормальный мужик, – оказаться на месте обожаемого всегда первого и в актерстве, и в любви Алика.

Теперь Андрей навсегда опередил Алика в профессии. Осталось только осторожно внушить ему, что не только слава и актерский успех, но и блистательная некогда однокурсница по праву победителя должна достаться ему.

Внушать долго не пришлось. Вместо любви их связал расчет – материя куда как прочнее любовной.

Рассмотрев Андрея поближе, Жанна поняла, что тратить время на любовное очаровывание не стоит. Объект явно перегорел на костре каких-то собственных давних или недавних страстей. И теперь ему нужна была не истовая возлюбленная, а теплая заботливая мамочка, способная не возбуждать, а убаюкивать на груди. Возбуждений ему хватало и на сцене. На возбуждения в жизни не оставалось ни желания, ни сил. Роль жены-мамочки, а не жены-любовницы истерзанную своей обреченной любовью Жанну вполне устроила.

С Андреем она уже не мучалась мыслями об отбракованных суках, не ощущала сопротивления чужих и своих химических элементов процессу любви. Просто любви во всем случившемся не было.

То есть с супружеским сексом все было в порядке. Слухи о гомосексуальности не женившегося почти до сорока лет известного актера оказались не более чем слухами. «Грязными технологиями» и «черным пиаром», как стало принято в это время говорить. Но ни той необъяснимой химии любви, которую она испытывала в их общежитской комнатенке с Аликом, ни химии отвращения, которую у ее организма вызывал Петруччо, ни полного нарочитого отсутствия любых химических реакций, как это было с младореформаторским мужем, в ее отношениях с Андреем не было.

Все было спокойно и просто. Без эксцессов. Но с бесконечными телевизионными интервью, парным ведением сборных концертов и обложками глянцевых журналов, где новоявленная семейная парочка – не без ее хорошо организованного промоушна – являлась миру свою идеальность. Новоявленную идеальность, если и не Ромео и Джульеты (Тристана и Изольды, Мастера и Маргариты, возможны варианты), то оживших Кена и Барби – непостижимой, оттого и вожделенной мечты девочек из шахтерских городков, какой в глубине души оставалась и она сама. Тристан и Изольда тем девочкам не по зубам, а Кен и Барби в самый раз.

В итоге небольшой, но кропотливой и каждодневной работы Жанна получила все, что хотела. И каннские лестницы, и обложки таблоидов, и регулярное мелькание в светской хронике, и даже красную дорожку на оскаровской церемонии. Фильм, в котором снялся Андрей, был выдвинут на «Оскар» и даже вошел в номинацию каклучший иностранный фильм года. «Оскара» не получил, но возможность покрасоваться на вожделенной дорожке жене исполнителя главной роли предоставил.

Покрасовалась. А после полночи с друзьями они куролесили по Лос-Анджелесу – такому знакомому и совсем чужому городу. Оказалось, что у оскаровских номинантов совсем другой город ангелов, чем у безработной посудомойки или у девушки-крупье пусть даже из дорогого казино.

В гостиницу возвращались уже часов в пять утра. Едва крикнув водителю название отеля и ввалившись на заднее сиденье такси, Андрей с режиссером продолжили спор о разности европейского и американского кинопотребления, а она, перевозбужденная, все разглядывала из окна этот не давшийся ей город. Потом взглянула на затылок водителя и замерла. Из-под коротко стриженного ежика волос лос-анджелесского таксиста проглядывало родимое пятно в форме страны Австралии. Точно в том месте, где под модными прическами теперь пряталось пятнышко у ее дочки Насти.

Жанна почувствовала, что у нее в горле пересохло. И вспотели руки. И застучало в висках.

Осторожно, словно ступая в ледяную воду, перевела взгляд с родимого пятна таксиста на висевшее на лобовом стекле зеркало заднего вида. И увидела глаза Алика.

Как доехала до отеля, как с трудом отвязалась от жаждавшего еще продолжить режиссера, как довела до номера и уложила Андрея, она не помнила. Помнила только, как, плотно прикрыв дверь в спальню и включив воду в душе, через вторую дверь, ведущую из ванной комнаты не в спальню, а в прихожую, выскользнула из номера. И, не дожидаясь лифта, побежала по бесконечной лестнице вниз. И выскочила на почти пустую и бесконечно красивую в лучах восходящего солнца улицу.

Такси стояло поодаль от роскошного отеля, на другой стороне авеню. Вышедший из машины Алик, прислонившись к капоту, смотрел на нее. Она впервые видела его постриженным так коротко. Всегда дороживший роскошной шевелюрой, он даже после тюрьмы умудрился выйти с нужными для героя-любовника прядями темных волос. Ночному лос-анджелесскому таксисту эти пряди были ни к чему, и, коротко постригшись, он впервые обнажил то родимое пятно, которое Жанна не смогла заметить у любимого за все долгие годы их страсти.

Забыв о иных, нежели в России, нормах поведения на здешних дорогах, Жанна перебежала пусть еще не запруженную автомобилями, но вполне широкую авеню в самом неположенном месте. Прыгнула на переднее сиденье:

– Едем!

Доехать удалось только до небольшого парка, в котором в этот ранний час еще не было первых любителей утренних пробежек. Больше терпеть они не могли.

Едва перебравшись на заднее сиденье, оба словно с цепи сорвались. С цепи этих, проведенных друг без друга долгих лет, с цепи собственных несбывшихся мечтаний.

Ничего более фантастического и прекрасного с ней не случалось со времен их общежитского безудержного секса, невольным соучастником которого становился дремавший за поставленным поперек комнаты шкафом ее нынешний муж.

Алик любил ее долго и истово. Так истово и так долго, что в сладчайшем, томящем, уволакивающем в небо финале она чуть не заорала на весь предутренний Лос-Анджелес: «Дочь! У нас с тобой есть дочь! Сама того не подозревая, я родила тебе дочь!».

Теперь-то она знала, что девочка ее с родимым пятнышком Австралии была дочкой Алика, а не Володи, на первую ночь близости с которым она списала тогда собственную чудом случившуюся беременность.

На что еще ей было тогда списывать. Жили они с Аликом, жили, ничуть не предохраняясь, и она не беременела, а после единственной ночи с младореформатором обнаружила, что все уже случилось. Ей и в голову не пришло вспомнить, что перед ночью с Володей был обязательный предвечерний секс с Аликом, который никогда не отпускал ее в казино, предварительно не поиздевавшись, и не трахнув – «чтоб других не хотелось»!