Сара Уотерс - Тонкая работа

— Что? — переспросила я.

Она не ответила, даже не взглянула на меня, только снова перевернула страницу и стала читать дальше:

— «Я едва ли сознавал, что делаю: все пришло вдруг в движение — губы, языки, руки, ноги, бедра, плечи, все части тела сливались в едином сладостном порыве».

Теперь настала моя очередь краснеть.

— Что? — произнесла я шепотом.

Она еще пролистала несколько страниц и снова стала зачитывать:

— «Моя дерзкая рука вскоре нашла ее тайное сокровище, несмотря на робкие протесты, которые благодаря жарким поцелуям удалось утихомирить до еле слышного нежного, в то время как пальцы мои нащупывали ход в сокрытое лоно любви...»

Она остановилась. Слышно было, как гулко стучит ее сердце. Мое тоже затрепетало. Я спросила, все еще не до конца понимая:

— Это книги твоего дяди?

Она кивнула.

— И они что, все такие?

Она снова кивнула.

— Все-все? Ты точно знаешь?

— Абсолютно.

Я взяла у нее из рук книгу и посмотрела на буковки. По мне, книга как книга, ничего особенного. И я положила ее на стол, потом пошла к полкам и взяла другую. На вид такая же. Тогда я вытащила еще одну, в ней оказались картинки. Да, такое мало кому доводилось видеть. На одной были изображены две нагие девушки. Я посмотрела на Мод, и сердце мое болезненно сжалось.

— Ты все знала, — сказала я. Это первое, о чем я тогда подумала. — Ты говорила, что ничего такого не знала, а сама...

— Я и не знала, — ответила она.

— Да знала ты все! Заставила меня целовать себя. Сделала так, что мне хотелось этого снова и снова! А сама все это время приходила сюда и...

Голос у меня сорвался. Я вспомнила те времена, когда стояла у двери библиотеки и слушала издалека ее голос. Я представила, как она читает джентльменам — и Джентльмену — вслух, а я в это время сижу и уплетаю пироги с миссис Стайлз и мистером Пеем. Я прижала руку к сердцу. Оно сжалось в комочек, и было обидно до слез.

— О, Мод! Если бы я знала! Подумать только, что ты... — Я заплакала. — Что ты и твой дядя... Ой! — Я поспешно прижала ладонь к губам. — Мой дядя! — Эта мысль была нелепей всего. — Ох...

И выпустила книгу из рук, как словно она меня обожгла.

Больше я ничего не могла сказать. Мод стояла не шевелясь, опираясь о край стола. Я вытерла слезы и пристальней посмотрела на ее пальцы в чернильных пятнах.

— Как же ты выдержала?

Она не ответила.

— А он-то каков, — сказала я, — вот сволочь! Неудивительно, что провонял под конец, и мало ему! Да, но ты опять здесь, с этими книгами!..

Я посмотрела на ряды книг — как же захотелось мне порушить все эти полки! Шагнула ей навстречу, чтобы обнять ее, но она сделала отстраняющий жест. Гордо вскинула голову.

— Нечего меня жалеть, из-за него. Он уже мертв. Но я — по-прежнему такая, какой он меня сделал. И навсегда такой останусь. Часть книг пропала — испорчены или проданы. Но я-то здесь. И посмотри сюда. Ты должна знать все. Видишь, как я зарабатываю на жизнь?

Она взяла со стола листок бумаги — это на нем она писала, когда я вошла. Чернила еще не высохли.

— Я как-то раз спросила одного дядиного знакомого, нельзя ли мне написать для него что-нибудь. А он послал меня в дом призрения для благородных дам. — Она невесело улыбнулась. — Говорят, дамы не должны писать подобные вещи. Но я же не дама...

Я все еще не понимала. Посмотрела на листок бумаги в ее руке. И сердце мое на миг оборвалось.

— Ты пишешь такое!

Она молча кивнула. Лицо ее было серьезным. Не знаю, какое лицо сделалось у меня. Думаю, я вся пылала.

— Такие же книжки! — не унималась я. — Просто не верится! Конечно, когда я искала тебя, всякое себе представляла... А ты сидишь тут, одна во всем доме...

— Я не одна. Я же тебе сказала: мне прислуживают, приходят Уильям Инкер и его жена.

— Сидишь одна и сочиняешь подобные книжки!

— А почему бы нет? — ответила она с вызовом.

Я растерялась.

— Но так же не годится, — сказала я наконец. — Такая девушка, как ты...

— Как я? Таких, как я, больше нет.

Я помолчала. Посмотрела на листок в ее руке. И спокойно спросила:

— Это приносит деньги?

Она зарделась.

— Немного, — ответила она. — Но достаточно, если писать быстро.

— И тебе... тебе это нравится?

Она еще гуще покраснела.

— Мне кажется, у меня получается... — И закусила губу. — Ты меня ненавидишь за это? — спросила она, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Ненавидеть тебя?! — воскликнула я. — Да будь у меня сто причин тебя ненавидеть, я все равно...

«Люблю тебя», — хотела я сказать. Но не сказала. Зачем? Если она такая гордая, то и я могу быть гордой... А впрочем, не нужно было ничего говорить, потому что она все явственно прочла на моем лице. И глаза ее просияли. Она прикрыла их ладонью. Над бровью появилось новое чернильное пятно. Я не выдержала, отвела ее руку и стала, послюнив палец, стирать чернила с ее лба. Я терла и терла, думая лишь о том, чтобы отмыть ее белую кожу, она же, стоило мне коснуться ее, застыла и больше не шевельнулась. Движение моей руки стало замедленным, как во сне. Палец скользнул по виску и ниже, по щеке. Потом все лицо ее оказалось под моей ладонью. Она закрыла глаза. Щека ее была гладкой — не как жемчуг, теплее жемчуга. Она чуть повернула голову и прижалась губами к моей ладони. Губы были мягкие. Над бровью еще оставался темный след, но, в конце концов, подумала я, это всего лишь чернила.

Когда я поцеловала ее, она содрогнулась, а мне показалось, я теряю сознание... Мы оторвались наконец друг от друга. Она поднесла руку к сердцу. Бумажный листок выпорхнул из ее пальцев и плавно опустился на пол. Я подошла, наклонилась, подняла его и расправила.

— Что тут написано? — спросила я, разглаживая листок на столе.

— Здесь написано о том, как я хочу тебя... Вот, например.

Она взяла в руки лампу. В комнате стало темнее, было слышно, как хлещет дождь по стеклу. Но она подвела меня к камину, усадила, сама села рядом. Шелковые юбки ее взметнулись и опали. Она поставила лампу на пол, расправила на коленях листок. И стала показывать мне слова, которые на нем написала, — одно за другим.

Квартал на южном берегу Темзы. (Здесь и далее прим. перев.).

Известный в Лондоне театр с долгой историей; до середины XIX века назывался цирком. Примечателен тем, что в представлениях участвовали дети, а в кульминационные моменты на сцену выпускали дрессированных животных.

Лондонский квартал к северу от центральной части города.

Ирландская баллада «Sullivan's John» о несчастной судьбе паренька, который полюбил дочь лудильщика.

Уайтчепел — один из беднейших районов лондонского Ист-Энда.

Имеется в виду дразнилка из «Стихов Матушки Гусыни», но нельзя сказать, что речь там идет о воре, просто, наверное, Сью в детстве всех по привычке считала ворами. Стишок этот в переводе звучит так:

«Синими мундирами» называли полицейских.

Smith по-английски означает «кузнец».

Фешенебельный район лондонского Вест-Энда.

Коктейль с яйцом.

Имеется в виду поэма Джона Китса «Канун Святой Агнес», где юный влюбленный, презрев опасность, прокрадывается тайно в спальню к своей любимой, пока она спит.

Персонажи популярной пьесы английского драматурга Джона Гея (1685-1732) «Опора нищих», по мотивам которой была написана пьеса Бертольта Брехта «Трехгрошовая опера».

Евангелие от Иоанна, 4:34.

Фешенебельный район центральной части Лондона.

Цитата из детских «Стихов Матушки Гусыни». В переводе О. Седаковой этот стишок звучит так:

Лорд-мэр Лондона, живший в конце XVIII века; о том, как он из бедного стал богатым и прославился, сложена народная сказка.

Район в западной части Лондона.

Перекресток, принятый за точку отсчета как центр Лондона.

Одна из главных улиц в центральной части Лондона.