Борис Акунин - Алтын-Толобас

Корнелиус покосился на удивительного арапа. Всё знает, даже про овсейкино пьянство!

Министр-канцлер внимательно рассматривал фон Дорна, что-то прикидывал. Чего ждать от этого осмотра, было неясно, но чутье подсказало поручику – сейчас, в сию самую минуту, решается его судьба, и от такого соображения Корнелиус стиснул зубы, чтоб не застучали.

– Ну гляди, Ванька. – Матфеев потер веки (пальцы у боярина были сухие, белые, с перстнями). – На тебя полагаюсь. Разъясни капитану, что к чему, а я в Грановитую, Думу сидеть.

Повернул аргамака, взял ходкой рысью в сторону заставы. Дворяне свиты заспешили садиться в седла, ливрейные скороходы припустили быстрее лошадей. Остался подле Корнелиуса один арап Ванька. Тоже рассматривал, да еще внимательней, чем министр. Глаза у черного человека были большие, круглые, с белками в красных прожилках.

Фон Дорн встал повольнее – все ж таки не перед канцлером, но шляпу пока не надевал.

Чтоб не молчать, сказал:

– Я не капитан – поручик, боярин путал.

– Артамон Сергеевич никогда ничего не путает, – медленно, негромко проговорил Ванька. – Он до всякой мелочи памятлив, всё помнит и к оговоркам привычки не имеет. Раз сказал «капитан», стало быть. Корней, ты теперь капитан и есть. И не просто капитан, а начальник Матфеевской мушкетерской роты.

Про эту роту фон Дорн, конечно, слышал. Царская лейб-гвардия, состоит на канцлеровом довольствии. Там простой мушкетер получает жалованья больше, чем обычный полковой поручик, да живут по-барски, на всем готовом. В Матфеевскую роту из русских берут только дворян не последних родов, а так служат все больше швейцарцы, немцы и шотландцы. Статные молодцы, один к одному, Корнелиус не раз видел их и на Красной площади, и у ворот Матфеевского дворца что на Покровке. Смотрел на выправку, на серебрёные кирасы. Завидовал.

Поэтому так и затрепетал от араповых слов, не поверил счастью. Ему, лямочнику солдатскому, в Матфеевскую роту и прапорщиком попасть – великая удача.

– Зови меня Иваном Артамоновичем, – продолжил благодетель. – Я боярину крестник и в доме его дворецкий. Что скажу, то и будешь делать. Житье тебе отныне при Артамон Сергеевичевых палатах. Роту свою с урядником отошли, сам со мной ступай, принимай новую команду.

– А что прежний капитан? – спросил фон Дорн, все-таки опасаясь подвоха.

– Митрий Веберов помер, – спокойно ответил Иван Артамонович. Четвертого дня видели, как он вечером тайно из палат Иван Михалыча князь Милославского выходил, где Митьке быть незачем. А поутру, как ему мушкетеров на караул к царицыному терему вести, споткнулся Митька на ровном месте, да на нож и упал. Горлом. Молитвы – и той прочесть не успел. Всё в руце Божьей.

Арап перекрестился коричневой рукой с белыми ногтями.

– Смотри, Корней. Будешь верен и по службе исправен, высоко взлетишь. А заворуешь, на посулы зложелателей польстишься, будет и с тобой, как с Митькой, псом неблагодарным. Примешь смерть от этой вот руки, в чем клянусь тебе Господом нашим Иисусом Христом, Пророком Магометом и богом Зитомбой.

Про бога Зитомбу Корнелиусу слышать не доводилось, но на руку Ивана Артамоновича он посмотрел снова, теперь еще более внимательно. Рука была жилистая, крепкая, внушительная.

– Только воровать тебе незачем, – сказал арап уже добрее. – Человек ты сметливый, я давно к тебе присматриваюсь. Сообразишь, в чем твоя выгода. Сорок рублей жалованья тебе месячно, да стол от боярина, да полный наряд, да награды за службу. Ты держись Матфеева, капитан. Не прогадаешь.

Тут новый фондорновский начальник улыбнулся, и зубы у него оказались еще белей, чем у Корнелиуса. Спросить бы, чем так начищает? Не иначе толченым жемчугом. На влажных от слюны резцах Ивана Артамоновича волшебно блеснул луч осеннего солнца, и капитан фон Дорн вдруг понял: никакой это не арап, а самый что ни на есть благовестный ангел, ниспосланный Господом с небес в воздаяние за все перенесенные обиды и неправды.

– Так, – резюмировала Алтын Мамаева, дослушав историю, которую Николасу за последний час приходилось излагать, стало быть, уже во второй раз (отчего рассказ не сделался хоть чуточку более правдоподобным). – Одно из двух: или ты полный придурок, или ты мне лепишь горбатого.

Николас задумался над предложенной альтернативой. С первым вариантом было ясно, но что такое «лепишь горбатого»? Исходя из логики, это выражение должно было означать «говоришь неправду».

– Я леплю горбатого? – переспросил Фандорин, сделав обиженное лицо. Вы хотите сказать, что я гоню туфту?

– Сто пудов, гонишь, – сурово ответила Алтын. – Лохом прикидываешься.

Значит, про «горбатого» угадано верно, понял Николас. А «лох» – одно из самых употребимых новорусских слов, означает «недалекий человек», «дилетант» или «жертва обмана». Очевидно, от немецкого das Loch[9]. Интересна этимология выражения про «горбатого». Почти не вызывает сомнения, что оно недавнего происхождения и связано с Михаилом Горбачевым, который у русских заработал репутацию болтуна и обманщика. Надо будет потом записать.

– Я полный придурок, – сказал Николас. – Однозначно. Сто пудов.

Магистр сидел на кухне микроскопической студио, куда чудесная избавительница доставила его прямо с Софийской набережной. В машине на вопрос: «Куда вы меня везете?» она ответила непонятно: «В Бескудники». Помолчав, добавила: «Надо тебя спрятать. А то оторвут башку, так я и не узнаю, что ты за хрен с горы. А ну давай колись, не то сейчас назад на набережную отвезу».

И Николас стал колоться. Во-первых, потому что испытывал к свалившейся с неба Алтын Мамаевой благодарность. Во-вторых, он вовсе не хотел, чтобы она отвезла его обратно на набережную (хотя угроза, надо полагать, была произнесена не всерьез). И, в-третьих, не было причины скрытничать. Очень возможно, что мисс Мамаева знала о происходящем куда больше, чем он.

Кололся он всю дорогу до вышеназванных Бескудников, которые оказались спальным районом, сплошь состоявшим из грязно-белых панельных параллелепипедов, и потом, пока поднимались пешком на девятый этаж (лифт почему-то не работал), а заканчивать пришлось уже на кухоньке, за чашкой кофе, который хозяйка сварила быстро и деловито – точно так же, как вертела руль своего автомобильчика. Слушала она не хуже, чем мистер Пампкин: молча и сосредоточенно. Не перебивала, вопросов почти не задавала (только один раз – спросила, кто такой боярин Матфеев), лишь время от времени косилась на рассказчика, будто проверяла, не врет ли.

Теперь, в мягком свете красного абажура Николас смог разглядеть девушку со странным именем как следует.

Черные, коротко стриженные волосы; черные же глаза, пожалуй, слишком большие для худенького, скуластого лица; широкий решительный рот; нос короткий и немного вздернутый – вот как выглядела хозяйка бескудниковской квартиры. И еще она была какой-то очень уж маленькой, особенно по сравнению с параметрами Фандорина. Не то черная, стремительная ласточка, не то небольшой, но отнюдь не травоядный зверек – соболь или горностай.

Вот в чем необычность этого лица, сообразил Николас: за все время девушка ни разу не улыбнулась. И, если судить по жесткому рисунку рта, она вряд ли вообще когда-нибудь раздвигает губы в улыбке. Правда, Фандорин читал в одной статье, что средний русский за свою жизнь улыбается в три с половиной раза реже среднего европейца, не говоря уж о вечно скалящихся американцах. В той же статье было написано, что русская угрюмость вызвана иным поведенческим этикетом – меньшей приветливостью и ослабленной социальной ролью вежливости, однако Николас не видел большого греха в том, что улыбка в России не утратила своего первоначального смысла и не превратилась в пустую, ничего не значащую гримасу. В спорах с клеветниками России магистр не раз говорил: «Если русский улыбается, стало быть, ему на самом деле весело, или собеседник ему действительно нравится. А если улыбаемся мы с вами, это всего лишь означает, что мы не стесняемся своего дантиста». Неулыбчивость маленькой хозяйки маленькой квартиры подтверждала эту теорию. Девушке не было весело и Николас ей не нравился – вот она и не улыбалась.

Это ладно, пускай. Но то, что Алтын Мамаева, получив все интересующие ее сведения, не сочла нужным дать гостю необходимые объяснения или хотя бы толком представиться, было огорчительно.

– Я очень благодарен вам, – уже не в первый раз сказал Николас. – Вы появились там, на набережной, вовремя, однако…

– Еще бы не вовремя, – рассеянно перебила она, сосредоточенно размышляя о чем-то. – Тайминг был супер. На пару секунд позже, и тот урод тебя точно кокнул бы. Видел, какая у него железяка была в руке?

– Неотчетливо. – Фандорин передернулся, отгоняя ужасное воспоминание, и вежливо, но твердо напомнил. – Вы еще не объяснили мне, как и почему…