Тайна Святой Эльжбеты - Погонин Иван

— Слушаюсь!

Тараканов вскочил, развернулся через левое плечо и направился к дверям кабинета.

— Постойте.

Тараканов остановился и повернулся к начальству.

— Я знаком с Дмитрием Дмитриевичем Кобеко. И надо ж такому случиться, что он мне про вас рассказывал. И кое-какое впечатление о вас у меня сложилось. Так вот, я буду вас отстаивать, хоть генерал губернатор на вас очень зол.

Всю следующую неделю сыскное отделение в полном составе занималось ликвидацией банды торговцев оружием. Из сарая Ганны было изъято двадцать пять винтовок и восемнадцать пистолетов. Все оружие было разобрано, винтовки сняты с ложей. Стволы, затворы и другие оружейные детали были аккуратно уложены в сундуки с потайным дном. Сверху в сундуках находился парафин в брикетах — один из наиболее распространенных экспортных товаров Галичины. Кавказцы ни в чем не сознавались, хотя допрашивали их в соответствии с военным положением. Поговорили со столяром. Тот не запирался и рассказал, что заказчика на сундуки с двойным дном к нему привел его знакомый — пан Штерн, владелец магазина подержанных вещей на Жолкевской улице. Штерна арестовали. Под угрозой немедленного расстрела он сознался во всем. Оказывается, еще задолго до войны Штерн снабжал оружием и взрывчатыми веществами русских революционеров. В начале 1907-го в галицийской столице стала действовать тайная школа «бомбистов», которую эсдеки были вынуждены перевести за границу из Киева, спасаясь от преследования охраны. Руководил «школой» Мы кола Бородонос. На обучение во Львов прибывали слушатели со всей Российской империи: из Западного края, из Великого княжества Финляндского, с Урала. В своем доме Бородонос оборудовал учебный класс, где под присмотром инструкторов будущие террористы осваивали теорию и практик)'. Учебный курс длился два месяца. Слушатели школы учились рассчитывать объемы взрывчатки, необходимые для подрыва различных объектов, изготавливать корпуса бомб. На практических занятиях будущие террористы делали химические и ударные взрыватели, пироксилин, тринитротолуол. Австрийская полиция на деятельность русских революционеров смотрела сквозь пальцы. Как и всем соседям России, Габсбургам было на руку ослабление Москвы. Из-за границы во Львов прибывали и партии оружия, которые в дальнейшем переправлялись в Российскую империю. Большая часть этого оружия сначала попадала в магазин пана Штерна. К нему по старой памяти и явились гости с востока. Хоть и боялся пан Штерн сурового наказания, но предложенное кавказцами вознаграждение было так заманчиво, что он решил рискнуть. Он обратился к своим старым агентам, и те занялись добычей оружия. Его воровали со складов, покупали у интендантских чиновников, меняли на денатурат у подвыпивших солдат.

Целыми днями и ночами все сыскное отделение в полном своем составе производило бесчисленные обыски и аресты. Тараканов спал по два-три часа в сутки, да и то не на квартире, а в служебном кабинете, на сдвинутых стульях. Только тридцать первого декабря дознание и арестованных у них забрали военные власти. Начальник сыскного отделения перекрестился и пошел домой, спать.

Он съел приготовленный Мартой ужин, запер за отпросившейся на ночь кухаркой дверь, разделся и завалился на кровать.

Проснулся Тараканов от ощущения, что кто-то пристально на него смотрит. Тараканов нашарил рукой спички и зажег стоявшую у постели фотогенную лампу.

Рядом с кроватью на табурете сидел Хаузнер. В руках он держал армейский «наган». Ствол револьвера был направлен в лицо коллежского секретаря.

— Доброе утро, герр начальник! С наступившим вас русским Новым годом. Я пришел, чтобы доложить, что ваше задание я выполнил. И сразу хочу сказать, Мощинского я не убивал. Что же вы Новый год не празднуете?

— Устал как собака, не до праздника, — ответил Тараканов. — Да и какой праздник в одиночестве и без вина. Можно мне встать и одеться? А то я не совсем удобно себя чувствую.

— Дайте слово, что не станете ни кричать, ни нападать на меня, во всяком случае, пока не выслушаете, и вставайте. Я даже отвернусь, пока вы будете одеваться.

— Слово.

Хаузнер спрятал револьвер за пазуху, встал и отвернулся к стене. Тараканов вскочил с кровати, быстро натянул шаровары и надел тужурку.

— Можете повернуться. Чаю?

— С удовольствием. Извините за наглость, но я бы и от ужина не отказался.

Тараканов посмотрел на висевшие на стене часы. Они показывали половину пятого утра.

— Какой тут ужин, завтракать впору. Я даже не знаю, есть ли у меня что-нибудь из съестного. Пойдемте на кухню, посмотрим.

На кухне они нашли полдюжины яиц и ку сок ветчины.

— Яичницу с ветчиной будете? Ой, простите…

— Буду, буду. Я, герр начальник, два дня почти ничего не ел, поэтому мне не до кашрута.

Тараканов подкинул в плиту пару поленьев, ловко приготовил яичницу, порезал хлеб, согрел чайник.

Дождавшись, пока непрошеный гость уничтожит поздний ужин, Тараканов спросил:

— Если вы к убийству не причастны, чего ж тогда в окно сиганули?

Хаузнер отодвинул тарелку и отер губы салфеткой.

— Я подумал, что на свободе у меня будет больше шансов доказать свою непричастность. А находясь в руках ваших заплечных дел мастеров, я мог признаться в чем угодно — в убийстве эрцгерцога, например. Человек слаб.

— А как же на месте преступления оказался ваш пистолет?

— Его туда подложил мой недоброжелатель. Человек, который хотел, чтобы в убийстве заподозрили меня. Это единственно возможное объяснение.

Давайте, пан Тараканов, я расскажу все по порядку. Когда наши войска покидали город, я пошел к своему начальнику — господину Рейнляндеру. Я сказал ему, что не собираюсь уходить из Лемберга, надеюсь на скорое возвращение в город солдат его королевского величества, и попросил разрешения на время оккупации поступить на службу в русскую полицию. Дело в том, что я никогда не брал взяток и поэтому денег, даже самых небольших, не скопил. А ничего другого, кроме как ловить преступников, я делать не умею. А лембергские обыватели остаются подданными его величества, даже находясь под чужой властью. И их надо продолжать защищать от всякой криминальной мерзости. Господин надворный советник мне это разрешил, обязав заниматься исключительно уголовным розыском и отстраняться от выполнения любых заданий, прямо или косвенно связанных с политикой.

— Вы думаете, что его разрешение вам поможет в том случае, если австрийцы вернутся?

— Кхм. Сейчас я в этом сомневаюсь, но что делать — прошедшего не вернешь. — Хаузнер тяжело вздохнул. — Ну так вот. Я действительно не сдал один из имевшихся у меня пистолетов, и именно по той причине, о которой говорил господину следователю. Ну а также из-за того, что уже 3 сентября хотел поступить на службу в русскую полицию и считал, что пистолет мне на этой службе пригодится. Ведь вы же мне оружия не собирались давать?

— И мысли такой не было.

— Вот видите! А выполняя ваши задания, я оказывался в разных местах, в том числе и в таких, в которых без оружия появляться не рекомендуется. Поэтому пистолет я иногда брал с собой.

— Когда вы обнаружили, что он пропал?

— После Рождества. Видите ли… — Еврей замялся. — У меня есть одна отвратительная привычка — в вине я не знаю меры. Я могу не пить месяц, два, год, но если начинаю, то не останавливаюсь до тех пор, пока не свалюсь без памяти. Помните, я угощал вас ландвейном?

— Прекрасно помню.

— Так я потом сутки пил. Пришел домой, заперся и уничтожил все свои запасы. То же самое было и на Рождество. Начали мы с приятелями вечером двадцать четвертого, а очнулся я дома утром двадцать пятого.

— Вы и Рождество празднуете?

— Да, за компанию согласился. Так вот, очнулся я дома — лежал в одежде на полу, входная дверь была открыта.

— А кто-нибудь из тех приятелей, с кем вы начинали вечер, не мог взять пистолет?

Хаузнер пожал плечами:

— А зачем он им? Да и не знали они, что я пистолет не сдал. И потом, я его на виду не держал, прятал. — Голос его звучал неуверенно.