Тайна Святой Эльжбеты - Погонин Иван

— И семинарии, и школы сейчас закрыты. Я читал в газетах, что их откроют только после подготовки русского педагогического кадра.

— Поищите преподавателей и инспекторов, наведайтесь в Дирекцию народных училищ. Ну не мне вас учить работать, Леопольд Моисеевич!

— Слушаюсь.

— Пока результата не будет, ко мне можете и вовсе не являться, но как только что-то узнаете — сообщайте немедленно, в любое время дня и ночи.

Без стрельбы не обошлось. Сыскные, вместе с чинами Лычаковского участка, обложили дом Ганны-коцюхи со всех сторон, дождались, когда туда из гостиницы приедет Вадиджанян, после чего предложили кавказцам сдаться. В ответ прозвучал залп из нескольких винтовок. Осада продолжалась четыре часа. Пришлось привлечь войска. Фронтовик-поручик, командир комендантской роты, оценив обстановку, приказал своим бойцам установить на крыше соседнего дома пулемет, лично к нему приложился и дал по окнам дома длинную очередь. После этого крикнул:

— Господа бандиты! Сдавайтесь, а не то я вас гранатами закидаю!

— Сидаемса! — закричали из дома.

Все-таки в военном положении были свои преимущества.

Когда он вышел на Казимировскую, к участку подкатил автомобиль. Из него вылез военный следователь Хомяков и поприветствовал Тараканова. Вместе со следователем приехало трое дюжих унтеров.

— Уходите или возвратились, Осип Григорьевич?

— Хотел домой отлучиться, пообедать.

— Не могли бы вы ненадолго задержаться? У меня к вам есть серьезный разговор, касаемый убийства Мощинского.

— Конечно-конечно, прошу.

Тараканов отвел нежданного гостя в свой кабинет.

— Чаю?

— Спасибо, пил уже. А чай, извиняюсь, не водка, его много не выпьешь.

Вошедшие вслед за Хомяковым в кабинет начальника сыскного унтеры заулыбались.

— Вы, братцы, в коридоре постойте, — приказал им капитан. Когда за унтерами закрылась дверь, обратился к Тараканову: — У вас, говорят, жидовин служит?

— Да. Бывший инспектор криминальной полиции Хаузнер. Он мне очень сильно помогает в розысках.

— Это хорошо, что помогает, а вот то, что вы циркуляры родного министерства нарушаете, вот это плохо. Евреям воспрещена государственная служба.

— Так он не на государственной службе состоит, он у меня по вольному найму.

— Осип Григорьевич! Вы прекрасно поняли, что я хотел сказать. Да и кроме министерских циркуляров существует и прямой приказ генерал-губернатора о запрете приема на службу иудеев.

— Господин капитан! Я сюда поставлен преступления раскрывать, а без здешних кадров мне сделать это было бы крайне затруднительно.

— А вам никто не запрещал подбирать себе местных сотрудников, вот только к выбору их вы должны были относиться гораздо тщательнее. Ладно, с этим мы еще разберемся. Скажите лучше, где сейчас ваш Хаузнер, или, как вы его ласково называете, Леопольд Моисеевич?

— Ну коль вы осведомлены о том, что я обращаюсь к пану Хаузнеру по имени-отчеству, вы должны быть осведомлены и о том, что ему здесь появляться не рекомендуется. Я встречаюсь с ним и даю ему поручения или в кавярнях, или у себя на квартире. Сейчас он как раз такое поручение и выполняет, как выполнит, так ко мне и придет доложить.

В это время дверь в кабинет открылась и вошел Хаузнер.

Хомяков, видимо, изучил его фотографическую карточку, потому что сразу узнал инспектора.

— Опа! На ловца и зверь бежит! — воскликнул он и, обращаясь к Хаузнеру, спросил по-немецки: — Господин инспектор?

— Да. С кем имею часть?

— Капитан Хомяков, следователь военно-окружного суда. Ребята, а ну-ка сюда идите! — крикнул Хомяков унтерам.

Те зашли в кабинет. Один из них встал у двери, второй подошел к Хаузнеру, третий — к Тараканову.

— А я, собственно, за вами, пан инспектор. Не догадываетесь, по какому поводу? — Хомяков достал папиросу и, не спрашивая у хозяина кабинета разрешения, закурил.

— Нет, — ответил Хаузнер.

— Ну как же! А я думал, сразу сообразите. Да ведь и сообразили, а? Наверняка сообразили! Что, нет?

Ну будет вам, будет. Хорошо, не хотите сознаваться, не надо. Я вам сам расскажу. Господин Хаузнер, известно ли вам о существовании приказа начальника сорок второй пехотной дивизии генерал-лейтенанта фон Роде от третьего сентября минувшего для вас тысяча девятьсот четырнадцатого года?

— О сдаче оружия? Я его выполнил. В этот же день я отнес свой «парабеллум» в Ратушу.

— Ой ли? Ой ли, Леопольд Моисеевич? Мне кажется, что это не так. Ведь австрийцы — это же немцы, а немцы — нация педантичная. Везде любят орднунг. Все учитывают, все записывают. А бежали они с Галичины так быстро, что все свои документы побросали. И стоило мне в бумажках вашего полицай президиума покопаться, как я быстро установил, что у вас было два револьвера, простите — пистолета. «Парабеллум» и «браунинг», двадцать пятого калибра. Маленький такой, для тайного ношения. Один вы сдали, а другой — оставили.

Хаузнер побледнел.

— Оставил, признаюсь. Обстановка в городе тогда была тревожная. Старая власть ушла, новая еще не закрепилась. По улицам страшно было ходить. Вот я в целях самообороны…

— Где сейчас этот пистолет?

— У меня его украли.

— Кто?

— Я не знаю. Он пропал у меня из дома, при неизвестных мне обстоятельствах.

— В вашем доме была кража? Вам взломали дверь?

— Нет. Дверь не ломали. Следов кражи не было. Пистолет просто исчез.

— Исчез. Старый сыскной волк, и не оправдания, а какой-то детский лепет! Вот он, полюбуйтесь! — подполковник достал из кармана шинели найденный Таракановым на чердаке пистолет и продемонстрировал его всем присутствующим. — Номерочек на нем есть, и номерочек этот с тем, что указан в полицейском реестре, полностью совпадает. Что же это вы, Леопольд Моисеевич, номерочек не догадались спилить? Одни проколы!

— Откуда у вас пистолет?

— Осип Григорьевич нашел его на чердаке дома невинно убиенного Мощинского. Нашел и мне передал. А когда я его у себя в кабинете в спокойной обстановке осмотрел, то понял, что где-то мне упоминание об этом пистолете уже попадалось — калибр у него маленький, приметный. Я напряг остатки своих мозгов, господа, и — эврика! — вспомнил! В сентябре мне поручили описывать документы, изъятые в австрийской полиции. Мы тогда с жандармами там следы возможного шпионства искали. И именно в этих документах я читал о таких пистолетах. Я поехал в ВЖУ, поднял списки оружия и по номеру установил, что найденный на чердаке пистолет принадлежит вам, Леопольд Моисеевич. И каково же было мое удивление, когда я узнал, что вы и сейчас по полиции изволите служить, и не где-нибудь, а именно в том сыскном отделении, к которому был прикомандирован покойный Мощинский. Вот, собственно, и все. Ну-с, будете сознаваться, господин Хаузнер?

— А куда мне деваться? — Хаузнер встал с табуретки, неожиданно схватил ее в руки, бросил в окно и тут же кинулся следом.

Cкалон перечитывал рапорт Тараканова несколько раз. Все это время коллежский секретарь стоял, вытянувшись во фрунт. Наконец градоначальник отложил рапорт, снял пенсне и устало потер глаза.

— Садитесь.

Осип Григорьевич нерешительно присел на краешек стула.

— Надобно, конечно, вас было сразу в тюрьму посадить, но не могу. Сначала мне оружейную банду полностью ликвидируйте. Господин Тараканов, ох, господин Тараканов! Ну зачем, зачем вы взяли жида на службу? Ведь у вас там какой-то поляк подвизался? Нельзя было им одним ограничиться?

— Хаузнер принес очень много пользы делу. С его помощью раскрыт ряд краж и грабежей, ликвидировано несколько подпольных шинков и притонов разврата. Да и в открытии банды кавказцев он сыграл не последнюю роль.

— Господин коллежский секретарь! Вы кого защищаете? Австрийского шпиона? Вы в своем ли уме?

— Я не защищаю, ваше превосходительство, я просто докладываю…

— Вот что. Я назначаю по вашему делу дознание. Его будет проводить мой офицер для поручений. По итогам дознания будет принято решение. От службы я вас отстранять не буду, потому как заменить вас некем. Так что идите и служите. Пока.