Тайна Святой Эльжбеты - Погонин Иван

— А Хаузнер знал обо всем этом?

— Нет, — поляк недоуменно посмотрел на Тараканова. — С чего вы решили?

— Он же допрашивал Янека при мне, переводил его показания. Неужели он не признал в нем вашего сына?

— Хаузнеру Янека раньше видеть не доводилось. Он в уголовной полиции служил, я в наружной. Мы до войны с ним шапочно знакомы были, только по службе общались. Я, например, вообще не знаю, есть ли у него дети или нет.

— Понятно. Хоть это радует. А как вы про Лейвер догадались?

— А так же, как и вы. Когда городовой принес вам билеты в Дрогобыч, я понял, что вы продолжаете расследование убийства Кравчук и что вы нашли в Дрогобыче что-то интересное. Методы сыска во всем мире одинаковые. Всюду проверяют знакомых и друзей жертвы и преступника. Я стал думать, как мне найти знакомых Катерины, и додумался ровно до того, что и вы, — посетил семинарию. Семинария расположена на территории моей части, поэтому с тамошним инспектором я знаком много лет. И когда он рассказал мне о визите пана Хаузнера и о его расспросах, я понял, что на правильном пути. Я кинулся на вокзал, дал взятку дежурному по станции, и он посадил меня на паровоз военного эшелона. Так что в Дрогобыче я был раньше вас. Хочу открыть вам еще одну тайну. Именно через Дрогобыч идут все наши каналы связи с австрийским командованием. Именно через этот город я переправил за линию фронта и Янека, и пани Олешкевич. Я встретился со своими людьми, и они установили за вами слежку. Потом мы организовали на вас засаду, потом перетащили за линию фронта. Все очень просто.

— А как у вас оказался пистолет Хаузнера?

— У этого пропойцы можно было забрать все, что угодно. Он неплохой человек, этот еврей. Только слишком хорошо вам служит. Старается чересчур. Мы с ним сдружились и вместе праздновали Рождество. С нами пили еще трое общих приятелей — из фартовых. Хаузнер напился, и я потащил его домой. А там он похвастался пистолетом. Мы выпили еще бутылку, и он вырубился. Пистолет я забрал, Хаузнеру он ни к чему, а мне всегда мог пригодиться. И пригодился. Я как думал: если он вспомнит про пистолет, то я скажу, что забрал его себе, так как боялся, что он по пьяной лавочке начнет из него палить. А если не вспомнит, то и говорить ничего не буду. Я слышал от коллег, что Хаузнер запойный пьяница, а у таких людей на период опьянения наступает амнезия. Хаузнер не вспомнил, и пистолет остался у меня. Пани Олешкевич — тоже одна из пассий сына. Именно с ее помощью мы заменили Катерину — Анна сразу же согласилась раздвинуть ноги за идею. Впрочем, она согласна раздвигать их за что угодно и даже за просто так. Курва, одним словом. У ее папаши денег — куры не клюют, а она у моего Янека работать подвизалась. Из любви к искусству, так сказать. Подложил я ее под чиновника, он остался доволен, и все у нас с ним наладилось, и до сих пор ладится. Перед Новым годом Аннушка мне про другого чиновника — интендантского — рассказала, мол, из наших, из поляков, русофоб, готов бороться с русскими захватчиками. Меня такой кадр заинтересовал — ведь интенданты поставками в действующую армию ведают, а по количеству и составу таких поставок много о противнике можно узнать. Последил я за ним немного, с дворником его дома пообщался, вижу, все вроде чисто — чиновник каждый день в штаб на службу ходит, дворник его паном интендантом называет. Ну и назначил я пану коллежскому регистратору встречу в новогодний вечер. В пять я уже был у дома Мощинского, прошел через другой подъезд, на чердаке спрятался, дождался, пока они приедут. Встретились, мы, поговорили, вроде обо всем договорились. Я уж уходить решил, прощаюсь, а интендант револьвер достал и руки вверх поднять требует. Вы, говорит, арестованы, господин шпион. Хорошо, что Анна в это время сзади него стояла. Она его сзади по голове ударила. Несильно, но мне этого хватило. Чиновник отвлекся, револьвер в сторону отвел. А я, перед тем как в квартиру войти, пистолет с предохранителя снял и патрон в ствол загнал, на всякий случай. Ну, я и выстрелил… Естественно, что Анну надо было срочно увозить из города. Поэтому на другой день я на службу не пошел — сказался больным, а сам рано утром с Олешкевич в Дрогобыч поехал, передал ее верным людям и назад вернулся.

— А как же вы без пропусков по Галиции передвигаетесь?

— Почему без пропусков? С пропусками. Причем самыми настоящими. У меня их много, успевай только фамилии вписывать. И стоило мне это очень недорого, — поляк ухмыльнулся.

— Пистолет выкинули, чтобы на Хаузнера подозрения перевести?

— И не думал. Я его нечаянно выронил. Ударился о балку, он из руки и выпал, а искать времени не было, торопились мы с госпожой Олешкевич. К тому же я у Мощинского револьвер позаимствовал.

Поляк достал из кармана пиджака спички и раскурил потухшую трубку.

— Вот и конец моей исповеди. Убивать я никого не хотел, так обстоятельства сложились. Я присягу своему государю давал… Будь вы на моем месте, вы бы наверняка так же поступили.

— Я вам как на духу скажу, пан Хмелевский, — предложили бы мне сейчас с вами местами поменяться, не стал бы. Ей-богу. Как с этим жить-то потом?

Хмелевский насупился.

— А что мне оставалось делать? Правильно я поступил, — сказал Хмелевский, но никакой твердости в его голосе не было.

За окном послышался шум мотора. Поляк отодвинул занавеску.

— Пора нам прощаться. Экая несправедливость: мне пешком идти за линию фронта, а вам вон такси подали.

В хату вошел офицер с тремя звездочками на петлицах и двое солдат. Тараканову освободили руки, велели надеть шинель и фуражку, а когда оделся, опять завели руки за спину и сковали их наручниками.

Его посадили сзади, справа — за шофером. «Форд», модель Т, на такой я водить учился», — подумал Тараканов, поудобнее устраиваясь в кресле. Шофер крутанул ручку, и машина завелась. В это время на крыльцо вышел какой-то военный и что-то крикнул шоферу. Тот хлопнул себя по лбу и направился в сарай.

Вчера утром у Тараканова оторвалась пуговица на рукаве сорочки. Пришивать ее было некогда — из-за ночной беседы с Хаузнером коллежский секретарь проспал и опаздывал на службу, поэтому рукав он прихватил булавкой.

Сейчас он отстегнул эту булавку, пропустил ее иголку между зубцами одного из колец наручников, надавил на замок, и наручник открылся. Этому фокусу его научил Мотя Тамбовский в 1908 году.

Пленник резко поднял руки над головой и со всей силы опустил их на кепи конвойного солдата, схватил его за шинель и рывком выбросил из машины, потом кубарем перекатился на водительское сиденье, спокойно, как на занятиях, наполовину выжал педаль сцепления, перевел рычаг ручного тормоза в крайнее переднее положение, выжал педаль до конца и дернул на себя рычаг дроссельной заслонки. Машина резко рванула с места и помчалась по хорошо чищенной шоссированной дороге. Из сарая выбежал шофер с канистрой бензина в руках, вслед за автомобилем помчалось несколько всадников.

Офицер посмотрел на водителя. Тот вытянулся:

— Там бензина не больше чем на пару километров, господин гауптман!

Ещё в самом начале 1915 года с французского фронта в Карпаты, в район Горлицы, были переброшены четыре германских корпуса. Они вместе с шестым австро-венгерским корпусом и 11-й кавалерийской дивизией образовали 11-ю армию, командующим которой был назначен один из наиболее способных германских военачальников — генерал Август фон Макензен.

Передвижения неприятельских войск не остались незамеченными для русского командования. Из 3-й армии в штаб Юго-Западного фронта начали поступать тревожные известия о подвозе неприятелем войск и тяжелой артиллерии. Генерал Радко-Дмитриев на основании донесений своих агентов и наблюдений с самолетов докладывал командующему фронтом Н.И. Иванову о том, что на его фронте сосредоточивается очень сильная германская ударная группа.

Однако генерал Иванов не доверял донесениям Радко-Дмитриева и сосредоточил все свои силы на левом фланге фронта, так как полагал, что именно здесь немецко-австрийские войска начнут наступление.