У. Уилер - Браслет певицы

– Ерунда какая-то, Флитгейл! Зачем фон Мюкку понадобилось проверять тайник, если он указал на него своему агенту? А тем более – искать её? Агент мог искать её, но барон-то точно знает, где находится тайник! – неудовольствие инспектора, конечно, было обращено вовсе не на Флитгейла, а на то, что выходило у него в записной книжице.

– Так что же, выходит, что ещё кто-то знал, или догадывался о тайнике? – медленно, словно сам себя, спросил Флитгейл.

– Выходит, что так. Чёрт побери, Флитгейл, что же это выходит? Значит… значит… ещё кто-то кроме нас знал о содержании записки.

– А что конкретно написано в записке, инспектор? Дословно? – Гай взял листок бумаги, занёс над ним карандаш и выжидательно посмотрел на Суона.

– Дословно: «Хайгейт, северо-запад, под урной».

– Вот как? Только это? Странно, – Флитгейл задумался. – Знаете, инспектор, мы часто просматриваем записи наших предшественников – охотников за кладами, путешественников. Они записывают что-нибудь вроде «справа от дерева на тридцать шагов» или «на юг от статуи фараона», в таком духе. Такие упоминания предназначены только для самого автора, который вспомнит место даже через десять лет, либо для кого-то, кто хорошо знает местность и работы, которые там производились. И знаете, что мы делаем в таких случаях? – глаза Гая загорелись. – Мы проверяем все места, соответствующие описанию, это же очевидно. Ходим от одного дерева к другому, от одной статуи – к другой. И везде проверяем.

– Но для того, чтобы вот так вот ходить от дерева к дереву, эту записку надо было сначала прочитать! То есть, некто не просто видел записку, но ещё и смог её быстро расшифровать, а потом отправиться на поиски тайника. Кто-то видел записку, но не взял? Когда? Прямо на сеансе, если он – или она – достаточно ловки, чтобы провернуть это совершенно незаметно? Или после, когда Мелисанда унесла записку с собой, но ещё не обнаружила её? Господь всемогущий, опять одни вопросы… А этот бродяга, он может точно вспомнить, когда это было?

– А было это почти три недели назад, в ночь с четверга на пятницу. Около часу ночи, приблизительно, но точно после полуночи. Он хорошо запомнил этот день, потому, что накануне нашёл кошелёк на дорожке.

– Этому можно доверять. Такие события как находка кошелька – это знаменательный день для бродяги. Но это, позвольте, было сразу после убийства Фицгилберта! Сеанс-то был в четверг! То есть, кто-то видел записку либо на сеансе, либо сразу после… Но второе маловероятно, певица ведь поехала домой. Подождите, Флитгейл, я отпустил гостей Бёрлингтона около одиннадцати… кто-то мог сразу после этого двинуться на кладбище. Было даже время заехать домой и переодеться. Секунду, секунду… Бёрлингтоны оставались в доме, это точно. За баронессой Фицгилберт прислали машину, её увезли домой. Мелисанда… её отвёз сержант Ричардс, проводил до порога. Как поехали полковник Брюстер и Урусов – нам доподлинно не известно. Полковник и Урусов. Урусов и полковник. Опять эти двое. И ведь Мелисанда… может быть всё же она была в курсе дел своего мужа?

– Знаете, ужасно неудобно, что Брюстера убили, – досадливо поморщился Гай, – нам никак не проверить, был ли он той ночью дома, и что он действительно видел на том сеансе.

– Нам было бы трудно это проверить, даже если бы он был жив. Урусова нам тоже не проверить, хотя хоть он, слава Богу, пока жив и здоров. А полковник нам уже ничего не скажет… Кстати, Флитгейл, у вас были какие-нибудь планы на нынешний вечер? – неожиданно оживился Суон.

– А что, у вас есть какая-то идея? – с готовностью откликнулся Гай.

– Нет, ничего нового. Просто я подумал, если у вас нет никаких планов, мы могли бы сейчас поехать в Управление, в мой кабинет, и вы помогли бы мне покопаться в бумагах Брюстера. Мне привезли три коробки его архива. Вы ведь привыкли иметь дело с письменными, так сказать, источниками. Заодно и поужинаем.

– Помогу вам с превеликим удовольствием, инспектор. Какие уж тут планы! Всё равно ничем не могу заниматься. А теперь поздно, миссис Грин будет опять бурчать, что я стучу ящиками и вообще…

Джентльмены вышли из дома и бодрым шагом направились от Портман-сквер в сторону Скотланд-Ярда.

– Знаете, у этого Брюстера была отвратительная привычка писать на каких-то клочках, бумажонках, обёртках… Причём всё это он хранил. Конечно, замечательно, но сейчас целое подразделение сидит и разбирается в этой куче обрывков, – ворчливо посетовал Суон. Флитгейл насупился и ответил за Брюстера:

– Ну, знаете ли, иногда приходит в голову какая-нибудь мысль, не запишешь – точно забудешь, а под рукой нет ничего подходящего. Вот и приходится хватать первое, что под руку попадётся, салфетки там всякие, обёртки. Ну, иногда, правда, эти бумажки теряются – ужасно досадно.

– Вам виднее. Вот, может быть, раз вы так хорошо это понимаете – вы и поможете мне разобраться с этими бумажками. У вас наверняка глаз намётанный!

Флитгейл с тоской подумал о той самой бумажке, на которой он три дня назад набросал перевод текста одной печати. Этот перевод просто вспыхнул у него в мозгу, как озарение, в тот самый момент, как Гай развернул находку в тесной каморке Азиатского общества; он оторвал клочок папиросной обёрточной бумаги и быстро нацарапал на ней перевод. И вот уже три дня он искал её повсюду, и не мог найти. Поэтому он горестно вздохнул и ускорил шаг.

По дороге они купили жареной рыбы с картошкой и пива, а в кабинете Суона удобно расположились за столом. На столе аппетитно, но не слишком изысканно благоухал их скромный ужин; ящики с бумагами стояли под столом, и джентльмены доставали по одной тетради или папке и с комфортом изучали их, зачитывая друг другу особо примечательные места и попивая пиво.

Надо сказать, что в основном это было довольно неприятное чтение. Финансовые расчёты Брюстера, открывавшие его южноафриканские махинации, были уже подробно изучены тем самым «подразделением», упомянутым Суоном, а джентльменам достались записные книжки и отдельные листки с личными заметками. Наброски к книге и её черновики Гай отложил в отдельную стопку – они были, как ни странно, малоинтересны. Одни и те же эпизоды путешествий полковника по колониям описывались по нескольку раз, иногда с противоречивыми подробностями, что свидетельствовало о том, что большинство их было творчески переработано полковником, и имели уже малое отношение к реальности.

Другие записи носили другой, можно сказать, личный характер. Просмотрев несколько книжек, Суон сказал:

– Все эти записи уже были уже просмотрены моими коллегами. Но в них искали упоминания о любых связях с Германией. Ну, а мы будем читать всё подряд и обо всех.

– И что же, он упоминал о Германии или бароне фон Мюкк?

– Если бы он и был нанят фон Мюкком, то не стал бы об этом писать. Он не писал особо и о своих махинациях в Южной Африке, всё же не дурак. Зато про всех остальных…

Несколько тетрадей было заполнено желчными отзывами о разных людях, саркастическими характеристиками вроде «старый маразматик Макдэвиш» или «хитрая лиса Грегори». Кто такой этот Грегори, Флитгейл не знал, а вот за старика Макдэвиша ему стало обидно.

– А что, он там пишет об участниках сеанса у Бёрлингтона? – спросил Гай, заглядывая в тетрадь.

– Да, вот здесь. Про Мелисанду фон Мюкк, про баронессу Фицгилберт, ей-богу, противно, Флитгейл, потом сами посмотрите, а вот тут… смотрите-ка… – Суон начал беспокойно листать книжицу, – тут лист вырван! Дальше сразу про какого-то доктора, с полуслова. Чёрт побери, зачем он вырвал этот лист! Смотрите, тут начато: «Барона Фиц…» и всё. Криво вырвал. Вот, у корешка: «н», «бр», «жи»…

Суон поднял книжку к самым глазам, стал смотреть на листок в косом свете от электрической лампы, ругаясь сквозь зубы и щурясь на яркий свет.

– Ничего не видно. Продавлено слабо. Чернила не отпечатались, одни точки. Ну вот…

Дальше джентльмены работали молча, глубоко раздосадованные и опечаленные. Скоро записные книжки закончились, на дне коробок обнаружился ворох разрозненных бумажек. Гай стал вынимать их и раскладывать перед собой: в основном, это были выписки из разных книг, цитаты, подобранные для книги, названия статей и какие-то наброски. Переворачивая листок за листком, Гай складывал их неровной стопкой, мысли его невольно отвлеклись от дел Брюстера и вернулись к потерянному переводу. Суон бросил свою работу и медленно попивал пиво, автоматически набрасывая очередное дерево в собственной записной книжке.

Флитгейл отложил очередной обрывок бумаги, потёр глаза, и подумал, что перевод, должно быть, в немецком словаре. На букву Т, поскольку он как раз перед этим проверял слово «Töpferscheibe», то есть – гончарный круг. Совершенно верно, свой набросок перевода он положил на раскрытый словарь, а словарь потом закрыл! Эта мысль так поразила Флитгейла, что он с изумлением уставился на листок в своей руке. На бумажке было коряво написано: «Ричард Уосли. Предубеждение против фотопортретирования среди аборигенов Австралии и Океании: по материалам третьей экспедиции Географического Общества, с.15, иллюстрация 30». «Это совсем не то…» – с удивлением подумал Гай, но тут же очнулся. Это был листок, вырванный из записной книжки, довольно небрежно, второпях, на одной стороне было написано что-то о каком-то докторе, а поверх, наискосок листа – название статьи. А текст другой стороны начинался с «…гилберт».