Валерий Введенский - Приказчик без головы

– А звать вас, простите?

– Княгиня Тарусова, Александра Ильинична! – Сашенька гордилась и титулом мужа, и его звучной, из глубины веков, фамилией.

– Княгиня? – присвистнула Поликсена Георгиевна.

– Да!

– Простите, ваше сиятельство, сдано все подчистую.

– А на первом этаже, говорят, свободна!

Александра Ильинична не лукавила. До визита к домовладелице она долго стучалась в квартиру Антипа Муравкина, но там никто не открыл. Одноглазый дворник, лениво лузгавший семечки во дворе, пояснил, что на другой день после ареста мужа несчастная Маруся с грудным младенцем съехала. Дворник даже вещи помогал ей на подводу грузить, но вот нового адреса за ненадобностью не выяснил. Но если барыне потребно, знать его может домовладелица, к коей и направил.

– Свободна! – подтвердила Поликсена Георгиевна. – Только ведь дворницкая. Вашему сиятельству вряд ли подойдет.

– Так ведь я не жить. Бюро задумала открыть. По найму женской прислуги.

– Понимаю, ваше сиятельство, понимаю! – понимающе улыбнулась Живолупова.

Радость была вызвана сразу двумя обстоятельствами.

Во-первых, не ошиблась, как всегда, с одного взгляда просветила посетительницу насквозь: барынька перед ней гулящая, гнездышко для встреч подыскивает!

Во-вторых, порадовалась, что форточки в муравкинской квартире распахнуты. Поганец-архитектор чего-то не учел, и весь смрад от выгребной ямы шел почему-то в эту квартирку. Дворники там жить отказались наотрез! И сдать сию квартиру долго не удавалось. Потому и пустила оборванцев за два рубля в месяц.

Кто же знал, что Антип убийца?

– Так можно поглядеть? – запросилась Александра Ильинична, надеясь, что пройдоха-домовладелица разговорится.

– Нужно! – усмехнулась Живолупова. – Глядите, кровать какая! – подмигнула она, показывая сумрачную комнатенку окнами во двор-колодец.

Изрезанный обеденный стол, лет этак двадцать служивший в соседнем трактире, гармонировал с уродцами-табуретками, покосившимся по старости шкапом, не крашенными сроду половицами и облетевшей штукатуркой. А вот огромная кровать не вписывалась, казалась краденой. Досталась она Муравкиным от самой Живолуповой. После одного из кавалеров (те у Поликсены Георгиевны не задерживались, каждого буквально сразу начинала подозревать в корысти) завелись клопы. Новомодные средства и переклейка обоев не помогли. Пришлось избавляться от мебели. Кровать, как главное обиталище мерзких тварей, сплавили несчастным Муравкиным.

– Отличная! – подтвердила Александра Ильинична.

Дышать приходилось через раз, форточки не спасали.

– Самое то! – Убедившись в выводах, Живолупова подмигнула: – Останетесь довольны. Дорого не запрошу: десять рубчиков в месяц.

Сашеньку мутило от запаха, но, продолжая игру, задумчиво протянула:

– Десять? Так дорого…

– Зато место тихое! Днем и вовсе никого. Жильцы по службам разбегаются. А семьям до вас дела нет. Коли боитесь, по очереди заходите! – поучающе посоветовала Живолупова.

– Я бюро хочу открыть! – напомнила Сашенька, но переубедить домовладелицу не получилось.

– А чтоб вам не мешали… ну-у-у, работать вам успешно, на окна портьеры пристройте. Темные! У меня после Дондрыкиной как раз такие остались. Могу уступить.

Живолупова вела речь об аспидно-черных муаровых занавесках. Никто из жильцов подобную страсть на окна не желал. Даже Муравкины! Любая комната с этими портьерами превращалась в склеп.

– Я подумаю, – сказала Александра Ильинична, прохаживаясь по крошечной комнатке, и вдруг огорошила домовладелицу: – А правда, что здесь человеку голову отрубили?

«Вот мерзавец! – подумала Живолупова о Кутузове (так прозвали дворника из-за одноглазости). – Погоди у меня! Еще раз рот откроешь – сам сюда переедешь!»

Вслух же заверещала:

– Вранье! Вранье! Наглое вранье! Смотрите сами, ваше сиятельство, – кабы голову рубили, кровь на полу осталась бы! Так ведь?

– Не знаю, – пожала плечами Сашенька. – Мне рубить не доводилось.

– Как же? А петуху? – удивилась Поликсена Георгиевна и тут же ехидно улыбнулась: – Ну да, ну да, вы ж княгиня!

Сама Живолупова выросла в многодетной поповской семье, работу знала любую.

– Как Маруська съехала, послала я кухарку свою Нюрку уборку здесь учинить. А сама спустилась приглядеть. Нигде даже пятнышка не нашли. Богом клянусь!

– Странно!

Как-то у Тани носом кровь пошла. Девушка постеснялась признаться и залила паркет. Клавдия Степановна потом с большим трудом пятна вывела.

– Может, корыто подставляли?

– Какое корыто? Откуда у нищих корыто? – Поликсена Георгиевна упорству клиентки огорчилась. И, по обыкновению, прибавила напору: – Голову не здесь рубили!

– Откуда вам знать? – подзадорила Живолупову Сашенька.

– Ей-богу! Маруська клялась! Я ведь, как Антипа арестовали, выгонять ее пошла. Она в ноги! Не было, говорит, здесь Сидора. Где, говорит, Антип убивал его, не знаю.

– Вы нарочно так говорите, – продолжила провокацию Тарусова.

– Сами у ней спросите! – поддалась на нехитрую уловку Живолупова.

– И спрошу! Куда, говорите, переехала?

– Я почем знаю? Она же скаженная! В ногах сперва валялась: не выгоняйте, Христа ради, а на другой день сбежала, до свиданья не сказала.

Тут Поликсена Георгиевна соврала. Маруся заходила, вот только деньги (а у Муравкиных до конца года было оплачено) Живолупова возвращать отказалась.

– Адресок, если можно!

– Справиться о квартирке хотите? Но имейте в виду – меньше десятки не уступлю! Хоть бы и двадцать душ тут зарубили, а цена меньше не будет. И так в убыток!

– Адресок…

– Да не знаю я! – призналась Поликсена Георгиевна. – Не сказала Маруська. В полицию обратитесь, к околоточному нашему. Климент Сильвестрович наверняка знает.

– Что ж, так и поступлю.

– И… не тяните! – вслед уже закричала Живолупова. – У меня желающих, как у черта рогов!

Климент Сильвестрович словно с ярмарочного лубка сошел. Ни дать ни взять Илья Муромец! Высокий, крепкий, лицо волевое, однако располагающее, а ежели улыбнется – то и вовсе добродушное. И сразу видно, что мужик хозяйственный. Домишко пусть маленький, но с цветущим палисадничком, а внутри все чисто-опрятно, и не скажешь, что холостяк обитает.

По дороге Сашенька размышляла: как же интерес свой к Марусе объяснить? Предлог, придуманный для Живолуповой, для полицейского не годился: не нравится квартира – не снимай.

Авантюрная мысль пришла уже на пороге дома Климента Сильвестровича. Дмитрий Данилович Тарусов, будучи до определенного момента государственным служащим, своим именем статьи подписывать не мог, потому в газетах использовал псевдонимы. Под одним из них, «М. Законник», равным образом могли скрываться как мужчина, так и женщина. Возникал, конечно, резонный вопрос: да разве это возможно, дама-репортер? Поразмыслив, Александра Ильинична придумала ответ. Девушки нынче на женских курсах обучаются, правдами-неправдами в университеты проникают, значит, после окончания где-то служат? Иначе зачем? Почему бы одной такой не пристроиться в газету?

А Климент Сильвестрович не удивился, даже обрадовался:

– Про меня напишете? Ух ты!

– Обязательно! – пообещала Сашенька. То есть Машенька – представилась Тарусова Марией Никитичной.

– А в каком номере? – деловито поинтересовался околоточный Челышков.

– На следующей неделе, когда процесс над Муравкиным начнется.

– Понятно! Вы… это… присаживайтесь, – Климент Сильвестрович обмахнул и без того блестевший чистотою стул. – Обязательно этот номер куплю! Матрене Ипатьевне покажу…

– Ваша жена? – вежливо поинтересовалась Тарусова.

Челышков вздохнул:

– Невеста! Который год добиваюсь! А она ни в какую! Чаю? Самовар-с только вскипел.

Сашенька-Машенька не отказалась.

– Муравкиных знал. И Антипа, и Сидора, – аппетитно прихлебывая из блюдца, начал рассказ Климент Сильвестрович. – Сидора лучше. Он пятый год здесь. То есть был здесь, царствие небесное! – околоточный перекрестился. – Что о нем рассказать? Выпить любил, как и все приказчики. Живут, бедолаги, словно в тюрьме, купцы их только по воскресеньям выпускают. Как тут не напиться? Но буйным не был, нет! А вот потрепаться любил. Что надо, что не надо, как помелом. Потому и карьера стопорилась. А мечтал-то ни много ни мало в купцы выбиться! Он даже старшим приказчиком по случайности стал… Когда Пашка Фо пропал…

– Пашка кто?

– Пашка Фо!

– Китаец? – удивилась Сашенька.

– Да нет! У него на руке всего четыре пальца имелось, большой ему в детстве косой отсекло. Вот англичанин, поставщик осетровский, и прозвал его на свой манер. На аглицком «фо» значит «четыре».

– А-а-а!

– А как англичане «три» говорят, я, барышня, повторять не стану, – засмеялся в усы Челышков. – Неприлично!

– Сама знаю, – холодно заметила Сашенька. – Так, говорите, пропал этот Пашка?