Валерия Вербинина - Фиалковое зелье

Вообще с некоторых пор в жизни Антуанетты все безнадежно запуталось, потому что Иоганн Ферзен, встревоженный успехами недотеп, посулил ей большие деньги, если она сумеет втереться к ним в доверие. Пришлось Полине Степановне скрепя сердце подчиниться и, шпионя за коллегами, не упускать из виду собственные интересы. К тому же ей приходилось попеременно изображать не только Антуанетту, но и ее ворчливую тетку, и в конце концов Полина пришла к выводу, что в образе вредной тетушки Евлалии она прямо-таки отдыхает душой. По крайней мере, никто не отваживался писать тетушке любовные письма на 12 страницах, как Добраницкий, и не пытался сделать ей предложение руки и сердца в самый неподходящий момент, как Балабуха. Владимир Гиацинтов писем не писал и предложения – пока – делать не собирался, но он был так мил, так красноречив, так поэтичен! У него был открытый счастливый смех, как у ребенка, и его прозрачные глаза, когда он видел ее, наполнялись трепещущим светом… Такие глаза не лгут, они не могут солгать, даже если их обладатель захочет этого. Полина Степановна чувствовала, что Владимир неравнодушен к ней, более того – что он всерьез увлечен ею. С ее точки зрения, игра зашла слишком далеко, слишком! И вдруг – о счастье – это охлаждение, намек на то, что он не питает в отношении ее серьезных намерений! Бог ты мой, да она готова была его расцеловать! Вот только примитивная ловушка, в которую он замыслил поймать заговорщиков…

«Нет, Сандерсон, конечно, не попадется на такую тривиальную наживку. И Берга им не поймать… – Полина Степановна уже давно догадалась, кто является осведомителем заговорщиков внутри посольства. – В сущности, это не имеет никакого значения. Даже если секретаря схватят, не так уж много он знает…»

Она встряхнулась, прошлась по комнате, зябко обхватив себя руками, хотя вечер был теплый, и тут уловила своим острым слухом звон колокольчика у дверей. Полина Степановна спустилась вниз. Верная Маша уже шла отпирать.

– Кто? – шепотом спросила «Антуанетта».

Маша поглядела в щелку и, повернувшись к хозяйке, выразительной мимикой и несколькими жестами изобразила солидного толстяка с тростью. Служанке удалось передать даже цилиндр, венчавший голову гостя.

Не удержавшись, Полина Степановна прыснула и тотчас же зажала себе рот рукой, чтобы не выходить из образа.

– Сандерсон?

«Немая» горничная энергично кивнула и жестом спросила, пускать ли его в дом. Следует признать, что в искусстве пантомимы плутовке Маше не было равных.

– А ну-ка, отойди, – шепнула «Антуанетта», подходя к двери.

Маша сделала испуганные глаза и указала на голову своей госпожи. Полина Степановна, покосившись в зеркало, заметила, что черный парик сидит на ней криво, и быстро поправила его.

– Ваше лордство, – подала она голос, не отпирая двери, – это вы?

– Я, мисс, – ответил англичанин. – Просто шел мимо и вижу, что ваши окна еще светятся.

Да-с. Никогда не следует недооценивать наблюдательность профессионального разведчика. «Уж не собирается ли он тоже объясниться мне в любви? – встревожилась Полина. – Ну-ка, проверим… Когда Розалия познакомила нас два месяца назад, Сандерсон покраснел, засопел и пожал мне руку так, что чуть ее не оторвал. Терпеть не могу эту английскую манеру рукопожатия, вместо французского поцелуя ручки даме. Медведь! Потом Сандерсон на протяжении пяти… нет, шести встреч молчал и пожирал меня глазами. Когда я уронила веер, он его подал, да так ловко, что сломал одну из пластин. – Она покачала головой. – И как я могла тогда не обратить на это внимания? Сломанный веер – это нешуточный признак, с которым не поспоришь. Конечно, два месяца знакомства – слишком мало, чтобы делать предложение, да только этих англичан сам черт не разберет. То они сто лет запрягают, да так никуда и не едут, то запрягают в пять минут и мчатся так, что никакая тройка не догонит. Конечно, я сразу же поняла, что он ко мне неравнодушен… и хотя Сандерсон тот еще молчун, в конце концов он все-таки расхвастался и рассказал мне, что только благодаря ему наследник Наполеона проведет остаток жизни в форте Ам. Интересно, не скажет ли этот молчун и сегодня что-нибудь интересного?»

– Сударь, – строго спросила у двери Полина Степановна, в то время как Маша, стоя в стороне, давилась от сдерживаемого смеха, – вам известно, что такие поздние визиты, сделанные даже с самыми лучшими намерениями, могут привести к самым непредсказуемым последствиям? В конце концов, моя тетушка может подумать бог весть что!

Англичанин вздохнул и пробормотал несколько слов по-английски, из которых Полина явственно разобрала только «старая ведьма» и «чертова перечница».

– У вас доброе сердце, мисс Антуанетта! – жалобно воззвал Сандерсон. – Неужели вы не впустите меня?

Тут лицо мадемуазель приняло такое ироническое выражение, что Маша фыркнула и поспешно зажала рот передником.

– Расскажите мне что-нибудь интересное, и тогда я решу, что делать, – сказала бессердечная Полина Степановна. – К примеру, почему вы ночью ходите по улицам, дорогой сэр?

Как уже говорилось выше, Сандерсон был профессионалом высочайшей пробы, и он совершенно точно знал, почему нельзя упоминать о том, отчего именно этой ночью он собирается бодрствовать. Однако он беседовал не с кем-нибудь, а с мисс Антуанеттой, которая, бедняжка, едва-едва вылечилась от чахотки на Мадейре и теперь тосковала в обществе своей черствой зловредной тетки, которая наводила оторопь даже на видавшего виды англичанина. Мисс Антуанетта оказалась для заговорщиков очень полезной – она сумела отвлечь настырного Гиацинтова с его товарищем от расследования, она была так мила, так воздушна, так кокетлива и в то же время достаточно глупа (или умна), чтобы не задавать лишних вопросов. В сущности, можно было не скрывать от нее размах дела, потому что выдать их она никак не могла – хотя бы потому, что приходилась сводной сестрой Розалии Рихтер по отцу (о чем, по правде говоря, знали очень немногие). Несколько раз Сандерсон видел, как Розалия обращается со своей незаконной сестрой, и у него поневоле возникло впечатление, что графиня порой бывает чрезмерно сурова. Впрочем, Розалии было 32 года, а Антуанетте – всего 20, так что неудивительно, что графиня не слишком жаловала свою родственницу, хоть и признавала ее полезность.

– У меня есть особые причины, – сказал наконец англичанин. – И потом, этой ночью у нас будет собрание.

– Как! – воскликнула Полина Степановна. Будь Сандерсон по эту сторону двери, он сразу же увидел бы, как его собеседница переменилась в лице; однако она тотчас же взяла себя в руки. – А Розалия ничего мне не говорила! Какие же вы нехорошие! И что вы собираетесь предпринять? Я тоже хочу принять участие!

При этих словах англичанин несколько опомнился.

– Но, мисс Антуанетта… Уверяю вас, вы ничем не сможете нам помочь!

– Ах, вот какого вы обо мне мнения! – возмутилась дверь. – Вы, Джеймс… вы, сэр, жестокий человек! Вы ничуть не лучше моей тетушки, да хранит ее Бог, которая всегда хотела, чтобы я ушла в монастырь… И в вас совершенно нет жалости к бедной девушке, которая стоит одной ногой в могиле…

Бедный Сандерсон даже понятия не имел, что тетушка Евлалия мечтала упечь свою племянницу в монастырь. Экспромт Полины оказался на редкость удачным: англичанин преисполнился самого искреннего негодования и тотчас же записал тетушку в исчадия ада.

– Право же, мисс Антуанетта, если вы так хотите, я могу все вам рассказать, – смиренно промолвил он. – Я только думал… по правде говоря, я был уверен, что вам это не будет интересно. Обыкновенная встреча… впрочем, на нее должен явиться не вполне обыкновенный человек…

Дверь заскрежетала и отворилась. На пороге стояла мадемуазель Антуанетта, улыбаясь самой лучистой, самой очаровательной из всех своих улыбок.

– Ну вот, наконец-то я узнаю вас, сэр, – приветливо сказала она. – Прошу вас, заходите, только осторожно, потому что тетушка уже спит, а если она проснется, у меня будут неприятности. Мария! Мария! Чего ты ждешь? Неси свет!

Она проводила Сандерсона в гостиную. «Немая» Мария шла впереди, неся подсвечник. Тени, причудливо извиваясь, карабкались по ступеням лестницы, скользили по стенам.

– Итак, – сказала мадемуазель Антуанетта, когда они с Сандерсоном остались в комнате одни, – так что же вы затеваете, дорогой Джеймс?

Август Добраницкий переживал блаженное время.

Он только что чудом избегнул смертельной опасности, и друзья, эти чудесные, великодушные друзья, полностью взяли на себя заботу о нем. Целыми днями он спал, а когда просыпался, ему приносили поесть и выпить, после чего он начинал зевать и вскоре вновь засыпал. Все время рядом с ним неотлучно находился гигант Балабуха, готовый в случае чего сокрушить врагов, которые вздумали бы явиться за его, Августа, головой. Под такой охраной можно было жить, не тужить. Август и не тужил.