Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

Призоров облегченно вздохнул, осушил бокал воды, который опять пытался подать княгине. Только Грушевский с неприятным чувством взирал на Тюрка. Иван Карлович все еще сидел в своем углу и внимательно смотрел на женщину, обнимавшую своих вновь обретенных детей.

— Пойдемте, Иван Карлович, — холодно и недружелюбно проворчал Грушевский. Он твердо решил покончить со своим компаньонством. Ничто больше не заставит его продолжать общение с таким черствым, таким бездушным… — Да прекратите же так пялиться на несчастную мать, это, в конце концов, неприлично!

— Я смотрю не на нее, — задумчиво проговорил Тюрк.

— На кого же тогда, черт бы вас побрал?!

— На убийцу княжны.

Тихий голос Ивана Карловича прогремел в гостиной, как гром среди ясного неба. Головы всех присутствующих повернулись к нему.

— Кто он? — тихий и строгий голос раздался в полной тишине. Никто больше, чем княгиня, не имел права задать этот вопрос.

Возможно, у всех остальных сразу же родилось множество вопросов, возражений и реплик недоверия. Первый непроизвольный порыв князя был закрыть столь болезненную и щекотливую тему. Призоров, со своей стороны, испугался осложнений по службе, и не мудрено, ведь он уже везде растрезвонил о благополучном завершении расследования. Дети затаили дыхание в предчувствии непонятных их младенческому разуму взрослых проблем и волнений. Они, скорее, повиновались своим инстинктам, как щенки или котята затаиваются, испуганные рычанием.

Максим Максимович слишком часто воочию убеждался в невероятной Тюрковской интуиции и широте его познаний (благодаря которым, возможно, и считали несчастного Ивана Карловича сумасшедшим), чтобы так вот походя отбросить эти обвинения в убийстве. К тому же призрак прекрасной княжны, знакомой ему по портрету и многочисленным словесным описаниям, в числе которых первым и самым ярким был рассказ Коли, казалось, тоже присутствовал в этой роскошной гостиной.

Еще один человек почти с те же жаром, что и княгиня, уцепился за эти слова. Князь. Официальная версия смерти княжны, сообщенная Призоровым синоду, ничем не отличалась от той, которую он изложил ее родителям. Несчастный случай, вследствие отравления, шока от пулевого ранения и попытки удушения жизнь княжны закончилась в холодных водах озера в имении Свиблово. Но подозрения, подспудно подогреваемые женой, мистически настроенной после столь многочисленных потерь, вновь ожили в сознании отца княжны, щедро приправленные идеей о неизбежной кровной мести за смерть родных и другими подобными обычаями. Воинственный огонь вспыхнул в гневных очах князя, который по случаю посещения кладбища был облачен в костюм горских князей с серебряными газырями на груди и кобурой на поясе.

— Что вы имеете в виду, Иван Карлович? — осторожно спросил Тюрка Грушевский.

— Парижская графологическая школа, вполне возможно, опять со мной не согласится, — так же задумчиво качая носком сиявшего ботинка, медленно проговорил Тюрк. — Но.

— Что но? — едва сдерживаясь, переспросил Максим Максимович, боясь вспугнуть голосом мысль Тюрка и в то же время изнемогая от нетерпения.

— Эту записку определенно написал убийца. Причем убивавший неоднократно и на протяжении многих лет.

Слова, сказанные сухим голосом Тюрка, прозвучали в гостиной, как удар грома в наэлектризованном предгрозовом воздухе.

— Бог с вами, Иван Карлович, — испугался Грушевский. После всех пережитых волнений с этим нездоровым человеком, того и гляди, приступ падучей мог приключиться. — Господа, князь Тюрк болен, не обращайте внимания на то, что он говорит!

— Потрудитесь объясниться, милостивый государь! — Лаурсаб Алексеевич как раз не обратил внимания на взволнованный лепет Максима Максимовича. Казалось, именно эти возмутительные слова, произнесенные монотонным голосом, трескучим и малоприятным, как голос самой судьбы, он ожидал услышать с того самого ужасного утра, когда исчезла его дочь.

— Нет, умоляю, — прошептала княгиня, обнимая своих детей и словно заслоняясь от жестоких слов слабой рукой.

— Судя по почерку, этот человек — своего рода клещ. — Тюрк говорил тихо, словно болтая сам с собой. — Маленький, незаметный, слабый настолько, что, убей его кто невзначай, никто бы и не заметил. Он затаивается и ждет, когда рядом с ним окажется человек с горячим сердцем и страстной натурой, который мог бы стать его хозяином. У кого есть то, чего нет у клеща, по принципу замещения — например, благородство, семья или, в конце концов, просто деньги. Паразит незаметно приручает хозяина и заставляет его делать то, что ему нужно, вести себя определенным образом. Присваивает через подчинение себе его чувства и желания, его жизнь.

Князь взглянул на княгиню и твердой рукой вынул из кобуры револьвер. Призоров всполошился бы, не будь он всецело поглощен тем, что говорил Тюрк. Княгиня деревенела все больше и больше с каждым новым утверждением Ивана Карловича. Она лишь слегка вздрагивала от каждого слова, как человек в бессознательном состоянии вздрагивает от ударов плетью.

— Клещ по-своему заботится об организме-носителе. Делается постепенно необходимым ему, жизненно важным. Но в действительности он приносит не только вред, но зачастую приводит к гибели. Скажите, ваше сиятельство, — обратился Тюрк к полумертвой княгине, — как случился пожар, в котором погиб ваш брат?

— Огонь вспыхнул от упавшей на ковер лампы! — вскричал взволнованный князь. — Зачем вы мучаете ее, заставляя вспоминать столь болезненные…

— Но сначала вы гневались, не так ли? Из-за какой-нибудь мелочи, ерунды, как это обычно бывает у несдержанных детей. У вас, например, отобрали любимую игрушку, — предположил Тюрк. — Да, именно так, вероятно, и было. И лампа не сама упала, это вы сбросили ее на пол. В вашем почерке есть чувство вины, огромный груз сожалений, который вы несете с детства. Вас вытащили из огня, может быть, спасли чудом. И таким же чудом дверь за вами закрылась, обрекая оставшегося ребенка на страшную смерть. Крики, шум, треск пылающего дерева.

— Это был несчастный случай, — взвизгнула княгиня, испугав детей, которые, как ни пытались, не могли вырваться из ее объятий, потому что мать держала их мертвой хваткой. — Я уронила лампу нечаянно, я не хотела…

— Успокойтесь, ваше сиятельство, — вскричал Призоров, — никто не смеет вас в этом обвинять!

— Но могли и нарочно, — жестко возразил Тюрк. — Чтобы избавиться от того, кто доставлял вам столько неприятностей, к тому же перетягивал на себя значительную часть внимания, которое по праву должно было доставаться вам.

— Нет, нет!..

— Прекратите немедленно, разве вы не видите, как она страдает! — возмутился Грушевский. — Она тогда была невинным ребенком.

— Ваша старшая дочь, я имею в виду от первого брака, — продолжал инквизитор далее, не обращая ни на кого внимания, — вы знали, что она хотела сделать карьеру оперной певицы?

— Что? Откуда…

— Я просто сделал предположение. Вы сами расписывали ее голос, упоминали похвалы, расточаемые педагогами. В этом случае было бы лучше, если бы она умела, что и случилось в действительности, чем опозорила имя Мещерских и Кернов.

— Как вы можете? — качая головой, шептала ошеломленная княгиня.

— А младшие дети? Разве их смерть не была самым ужасным наказанием для вашего бесчувственного супруга за его холодность и черствость, проявленные к тому горю, которые испытывали вы? Признайтесь, вы ведь сами это говорили, и не раз. Миф о Медее недаром сохранился до наших дней со времен Древней Греции, раз в сто лет рождаются женщины, способные на такую месть. Да, вы пережили боль и принесли страшные жертвы, но благодаря этому вы возродились к новой жизни. Феникс только из пепла и рождается. Вычеркнуть прежние страдания, перевернуть страницу, вот какие возможности открыло перед вами искупительное жертвоприношение. И конечно, месть. Последний и самый сильный удар вы нанесли первому мужу, уйдя от него к другому, не оставив после себя ничего и никого, лишь полную пустоту и одиночество.

— Немедленно замолчите! — закричал сам не свой Грушевский.

— В сущности, то, что случилось с княжной Саломеей, это лишь повторное обыгрывание уже совершенного когда-то, — кивнул и невозмутимо продолжил Тюрк. Грушевский следил за ним с не меньшим ужасом, чем все остальные, хотя он-то помнил, как Иван Карлович вызвал из небытия графа Панина той жуткой грозовой ночью в картинной галерее старинной усадьбы. Снова это преображение, этот адский огонь в тихих и спокойных обычно глазах Тюрка. Снова кипение чужих страстей и пороков на невыразительном прежде лице. Верно, только такой непорочный, почти ангельский синеокий лик и мог служить экраном, на котором отражалось то, что скрывали время и тайный умысел. На мгновение приступ острой жалости к Ивану Карловичу пронзил Грушевского.