Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

— Убью! — Князь подскочил к Тюрку и, не будь совсем рядом Грушевского, застрелил бы его.

— Она тоже собиралась опозорить вас, ваше имя. Сделать вас посмешищем в глазах света, как хотела когда-то та, другая, — невозмутимо продолжал Иван Карлович, словно ничто земное уже не могло причинить ему вред, словно его окружали бессильные тени, а не люди, мучимые страхами, ненавистью, ужасом самого высокого накала.

— Вы смеете обвинять княгиню во всех этих страшных смертях?! — Призоров тоже повысил голос на Ивана Карловича. Чиновник встал между жертвой и теми жестокими обвинениями, которые бросал ей мучитель.

— Именно княгиня и есть причина этих смертей. Все это случилось по ее вине… Но и она лишь жертва. Да, причина в ней, но источником опасности она была невольно. Главный виновник этих трагедий — Клещ. Он исполнял то, что, как ему казалось, хочет княгиня, его хозяйка. Это тот, кого вы называете дядюшкой, — наконец закончил Тюрк, и взгляды присутствующих медленно обратились к тому, на кого они меньше всего обращали внимания до этого момента.

— Записка, которую вы искали и не нашли, но которую увидел я, написана рукой клеща, — снова вступил Тюрк. — Человека, который способен годами преследовать одну только ему ведомую цель. Полностью контролировать хозяина. Подчинить своей воле. Вас, княгиня, такую своенравную и своевольную, блестящую, гордую и недоступную ему, простому слуге, необразованному, невзрачному, серому…бесу.

— Бес, тот самый бес! О нет, — из последних сил пролепетала княгиня.

— Да, — неожиданно для всех заговорил вдруг дядюшка. На лице его блуждала все та же неопределенная рабская улыбка, он все так же был похож на портрет Суворова в детской книжке, щуплый, маленький, сутулый, бесцветный. — После того как я спас вас, вытащив из пожара, ваш милый батюшка дал мне вольную и даже послал учиться. Но куда мне! Единственное, что я хотел, это всегда быть подле вас, исполнять любое ваше желание, матушка моя, княгинюшка. В этом вся моя жизнь, вся моя воля.

— Я не желала смерти своим детям! — вскричала с ненавистью княгиня.

— Вы желали, чтобы имя Мещерских всегда было чистым и гордым, как вы, — с мягкой улыбкой возразил дядюшка. — И чтобы муж ваш, Борис Георгиевич, страдал так же, как вы…

— Ложь, ложь!.. Мою дочь убил каторжник, который умер в тюрьме от удара, не дожив до приговора, помните, — как утопающий, хватающийся за соломинку, женщина обратилась к Грушевскому, — я вам рассказывала, господа!

— Да, когда он рассказал про меня, называя бесом, я было подумал, что мне конец, — обрадовано закивал дядюшка. — Но бог меня миловал. Никто не принял слова пьяницы и каторжника всерьез. А вскоре я как-то заметил одно место на набережной. Каменщики ремонтировали мостовую, разобрали ограждение. Осталось лишь остановить лошадей в нужном месте да отослать кучера. Небольшой булыжник, брошенный мною, и вот лошади понесли и тут же оказались в реке вместе с коляской и детьми. Правда, того, что случилось потом, я не мог предвидеть, что вы познакомитесь с князем и уедете с ним. Но ведь вы забрали меня с собой! — Он торжествовал больше, чем Люцифер, возвращенный на небо. — Вы не смогли уехать без меня, своего старого раба и верного слуги. Вы взяли меня в свою новую жизнь, если бы вы знали, как я был счастлив! Я был единственной вещью, которую вы забрали с собой в чужую страну. И я бесконечно благодарен вам за это. Если бы Саломея испытывала хоть маленькую толику этой благодарности! Но нет, она решила опозорить своих родителей, свое имя. Хотела обесчестить вас, сбежав с этим проходимцем, жалким никчемным бедняком, который даже не хотел жениться на нашей милой Саломее. Вор, вор хотел унести яхонт из нашего дома. И она с радостью согласилась на это, вместо того чтобы выйти замуж за купца-миллионера и поправить положение семьи, дав княгине средства, которые достойны ее, ее имени. Вы могли бы выкупить старое имение вашего батюшки, в котором мы когда-то резвились детьми. Помните, мы собирали вместе малину и ели ее губами с одной веточки, как голуби в раю.

— Дети, ко мне, сюда, отойдите от него, — с гримасой отвращения скомандовала княгиня детям, словно отзывая их от паршивого и шелудивого уличного пса.

Дети, испуганные истерикой матери, как только руки ее ослабли, перебежали к дядюшке и уже несколько минут стояли, прижимаясь к своему воспитателю. Большую часть из того, о чем говорили взрослые, они не понимали. Они лишь видели страдания матери, и она пугала их больше, чем все остальные в гостиной. Нехотя повинуясь призыву княгини, они пошли было к ней. Но дядюшка мягко остановил их и поцеловал в лоб. После чего девочку подтолкнул к матери, а мальчика придержал.

— Не смей прикасаться к моим детям! — воскликнула с отвращением княгиня, обнимая дочь. — Яссе, немедленно подойди ко мне!

Мальчик дернулся, но дядюшка схватил его за воротник и не выпустил. В другой руке его оказался пистолет.

— У старика оружие?! — не веря своим глазам, воскликнул Призоров.

— Причем то самое, которым я застрелил вашего филера, прежде чем спрятать в склепе, — довольно заявил дядюшка. — И я воспользуюсь им еще раз. Нет, князь, Яссе останется со мной, — мягко добавил он, прижимая дуло оружия к виску ребенка.

— Негодяй, — прорычал князь и направил на дядюшку свой револьвер.

— Погодите, — попросил Тюрк. — Вы помогли обработать рану от пули на плече княжны, когда она вернулась той ночью. Но почему вы не пришли ей на помощь, когда господин Зимородов душил ее?

— Да, вы угадали, я действительно подслушивал, о чем они говорили. Слышал, как она сказала, что не намерена выходить за него замуж. Что вообще не собирается венчаться, а сбежит со своим любовником в Америку. Поэтому, когда ушел Зимородов, я вернулся. Она уже ослабела, стала похожей на котенка, но все равно пыталась защищаться. Пришлось связать ее и заткнуть рот. Я ведь не знал тогда про яд. Никто не мог этого знать! — оправдываясь, будто это была самая большая его ошибка, вскричал дядюшка. — Наверное, не стал бы тогда тащить ее к озеру, класть в лодку и плыть, плыть… Я долго выбирал место. Не хотел, чтобы она мучилась. Поверьте, та, первая, тоже не страдала. Все случилось очень быстро, это я особенно разъяснял тому каторжнику. Чтобы без мучений. Она пыталась ухватиться за борт лодки, когда я осторожно опустил ее в воду, совсем как лишнего котенка. Кухарка в детстве часто поручала мне топить котят, мне нравилось, а она сама не могла. Стоило всего лишь несколько минут подержать ее лицо под водой, не давая глотнуть воздуха. Руки ее отпустили лодку, и она ушла под воду. Она еще долго смотрела на меня из воды, не осуждала, только немного грустная была. Может, мне показалось, ведь была ночь, но я видел ее глаза. Она все понимала, как во время крещения, хотя была тогда совсем еще крошкой.

— Убийца, — прошептала княгиня.

— А напоследок я преподнесу вам свой прощальный подарок, матушка моя, княгиня. — Он улыбнулся все той же своей жалкой улыбкой. — И вам, князь, если захотите принять его. У вас будет возможность доказать княгине, что вы достойны ее, что вы способны так же страдать, как страдает она. Не бойся, Яссе, не дрожи так. Это совсем не страшно и не больно. Я спрашивал у одного солда…

В полной тишине оглушительно прогремел выстрел. Максим Максимович вздрогнул и даже как бы ослеп на мгновение, так ужасно было то, что предстало в следующую секунду его глазам. У виска маленькой головки вдруг взвилось легкое облачко сизого дыма, с другой стороны взорвался фонтанчик такого же, но розоватого дымка, и убитый упал как подрубленный. Князь Ангелашвили изумленно взглянул на свое оружие. В руках Ивана Карловича дымился маленький револьвер.

Размышляя о происшествиях последних дней, Максим Максимович выкурил не одну сигарету, прежде чем смог восстановить в памяти всю историю целиком. Задним умом он постиг смысл пророчества старца, данного им в записках княжне и компаньонам. Вспомнил и слова дядюшки во время самой первой встречи, как он почти буквально описал убийство княжны. Хоть в тот момент никто не предполагал, что она плавает в холодных водах чистого озера. Несколько раз навестив Зиновия, Грушевский подружился с ним так же крепко, как с Колей. Невозможно было не уважать этого несчастного юношу, который будет оплакивать потерю возлюбленной, вероятно, до последних своих дней.

— Мне все не терпится задать вам вопрос, Иван Карлович, — приступил как-то Грушевский к Тюрку. — Когда вы догадались, что дядюшка собирается убить мальчика, и опередили его и князя, не думали ли вы о нелепости человеческого правосудия, о котором поминали в погребе именья Свиблова?

— Я думал, что княгиня вряд ли простит мужу, прими он «последний подарок» дядюшки. — Ни один мускул не дрогнул на лице Тюрка при воспоминании о том, что он пустил пулю в висок живого человека, пусть и преступника…