Леонид Юзефович - Ситуация на Балканах

Иван Дмитриевич покосился на рояль. Вестницей какого-то кровавого хаоса казалась эта голова. Мужская. С бородой и усами. На чьих плечах она сидела? Что происходит?

– Забери ее, – сказал Иван Дмитриевич. – Вместе с газетой… Возле какого трактира нашли?

– «Три великана», Иван Дмитрич.

– Покажешь там. Вдруг половые признают! И сразу мне доложи.

– 

Едва успели убраться Соротченко и полицейский с мешком, как грянул новый посетитель – поручик Преображенского полка, чей 1-й батальон был расквартирован напротив дома фон Аренсберга.

Удостоверившись, что перед ним Путилин, поручик спросил:

– Вам известно, что наша армия вооружается новыми винтовками?

Иван Дмитриевич отвечал отрицательно. Он был человек сугубо штатский, даже охоту не любил. Предпочитал рыбалку.

– Старые дульнозарядные ружья переделываются по системе австрийского барона Гогенбрюка, – объяснил поручик, бесцеремонно производя ревизию фарфоровым наядам на каминной доске. – Чтобы заряжать с казенной части. – Для наглядности он положил на ладонь одну из этих дамочек и похлопал ее пальцем пониже спины. – Отсюда. Понимаете?

– Весьма увлекательно, – сказал Иван Дмитриевич. – Только это вы и хотели мне сообщить?

Поручик быстро заглянул в спальню, в кабинет и лишь потом, убедившись, что никто не подслушивает, рассказал, как зимой его приставили к особой команде, проводившей испытания нового оружия. На испытаниях присутствовал личный секретарь барона Гогенбрюка. До обеда стреляли из гогенбрюковских винтовок, затем принесли партию других, изготовленных по проектам русских оружейников, и – странное дело! – все они по меткости боя и по скорострельности дали результат гораздо худший, чем на прежних стрельбах. Никто ничего не мог понять. Изобретатели рвали на себе волосы и чуть не плакали. Инспекторы сокрушенно качали головами. В итоге принц Олвденбургский, в тот день случайно посетивший испытания, рекомендовал поставить на вооружение пехоты именно винтовку Гогенбрюка. И лишь на обратном пути, когда ушли с Волкова поля в казарму, поручик учуял, что от его испытателей попахивает водкой. И ведь не сами напились! Секретарь украдкой подпоил их за обедом. Оттого они медленнее заряжали и хуже целились.

– Ай-яй, как нехорошо, – равнодушно сказал Иван Дмитриевич.

– Слушайте дальше… Я немедленно представил записку в Военное министерство, но ходу ей почему-то не дали. А впоследствии я несколько раз встречал этого секретаря. Он выходил из дома, где мы с вами сейчас беседуем. И еще одно совпадение. Осенью атташе ездил на охоту с принцем Ольденбургским и герцогом Мекленбург-Стрелецким. Все они были вооружены изделиями Гогенбрюка!

– Винтовка-то хоть хорошая? – спросил Иван Дмитриевич.

– Неплохая.

– Так в чем же дело? Пускай.

– Но есть и получше, – поручик начал нервничать. – Скажу без ложной скромности: я сам предложил превосходную модель. Трудился над ней с восемнадцати лет и довел до совершенства. Ударник прямолинейного движения! Представляете? Пружина спиральная! Дайте лист бумаги, я нарисую…

– Не надо, – испугался Иван Дмитриевич.

По этому предмету он знал лишь то, о чем во время унылых семейных обедов по воскресеньям распространялся тесть, отставной майор. Ружье, точнее, русское ружье он считал особым стреляющим добавлением к штыку, который, как известно, молодец, чего про пулю не скажешь. В числе главнейших достоинств, какими должно обладать это второстепенное добавление, тесть полагал два: толщину шейки приклада и вес. Чем толще шейка, тем труднее перерубить ее саблей, когда пехотинец, защищаясь от кавалерийской атаки, поднимет ружье над собой. А тяжесть оружия развивает выносливость у нижних чинов.

– У моей модели прицел на полторы тысячи шагов! – почти кричал поручик. – А у Гогенбрюка всего на тысячу двести. У меня гильза выбрасывается, да! А у него выдвигается вручную. В самой Австрии его систему отвергли, а мы приняли. Почему?

– Может быть, так дешевле обходится переделывать

старые ружья? – предположил Иван Дмитриевич.

– На чем бы другом экономили! Я уверен: фон Аренсберг для того помогал Гогенбрюку, чтобы ослабить русскую армию. С этаким-то костылем! А какова ситуация на Балканах? Рано или поздно мы будем драться не только с турками, но и с Веной.

– Далась вам эта ситуация на Балканах!

Поручик понизил голос до шепота:

– Фон Аренсбергу нужно было помешать…

– Вы говорите так, будто знаете убийцу.

– Попрошу не употреблять при мне это слово, – сказал поручик. – Не убийца, нет. Мститель!

– Но не вы же, надеюсь, отомстили князю таким образом?

– Скажу откровенно. Подобная мысль приходила мне в голову… И наверное, не одному мне.

Иван Дмитриевич насторожился:

– Кому же еще?

– Многим честным людям.

– Вы знаете их по именам?

– Имя им – легион! Вам, господин Путилин, уже невозможно отказаться вести расследование. Я вас не осуждаю. Но заранее хочу предупредить: не проявляйте излишнего усердия!

– О чем это вы? Я исполняю свой долг.

– Ваш долг – служить России!

– Ей и служу. Я охраняю покой моих сограждан.

– Граждане бывают спокойны в могучем государстве, – сказал поручик. – – А не в том, чья армия вооружена винтовками Гогенбрюка… Могу ли я надеяться, что мститель фон Аренсбергу схвачен не будет?

– Нет, – твердо ответил Иван Дмитриевич. – Не можете.

– Ах так? – внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. – Шпынок полицейский!

Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.

– Попомнишь меня! Ой, попомнишь! – приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ.

В носу уже хлюпало.

Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего – зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость – бугор Венеры. Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области. Вскрикнув, он отпустил Ивана Дмитриевича.

В коридоре загремели шаги.

Поручик зажал кровоточащую рану пальцами левой руки и скользнул к выходу, едва не столкнувшись в дверях с Певцовым. Ротмистр проводил его удивленным взглядом, после с неменьшим удивлением осмотрел покрасневший нос и грустные, набухшие слезами глаза Ивана Дмитриевича. Затем с видом гения, обязанного по долгу службы метать бисер перед свиньями, он милостиво соизволил поделиться с Иваном Дмитриевичем добытыми сведениями.

Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий в Австрию и Валахию. Фон Аренсберг вызвался переправить эти деньги. Он хотел завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению, а заодно укрепить престиж Вены среди болгар-эмигрантов. Втайне от Хотека, не одобрявшего подобные затеи, фон Аренсберг принял деньги и выдал расписку. Однако Боеву удалось добиться, чтобы часть пожертвований передали нуждающимся болгарским студентам в России. Третьего дня он приходил к фон Аренсбергу, но тот согласился выдать деньги не раньше, чем «Славянский комитет» оформит новую расписку, и назначил Боеву свидание.

– Почему он не пришел? – спросил Иван Дмитриевич.

Певцов пожал плечами:

– Говорит, прибежал с опозданием. В дом уже никого не впускали. А ночью готовился к экзамену, уснул только на рассвете.

– Что нашли при обыске?

– Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен, я осмотрел ему руки до локтя.

– И отпустили с богом?

– Напротив, посадил на гауптвахту.

– Помилуйте, – удивился Иван Дмитриевич. – На каком основании?

– Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе. Иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.

– Вы так думаете? – обиделся Иван Дмитриевич.

– Подчеркиваю: невольно! Я вас не упрекаю. Просто не хочу подавлять авторитетом нашего корпуса. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении…

Иван Дмитриевич сдержался, промолчал. Бог с ним! Это обычное жандармское дело – жарить яичницу из выеденных яиц.

– Поймите, человеческая мысль не существует сама по себе, отдельно от общества, – проникновенно вещал Певцов. – Одна и та же догадка в моей голове имеет большую ценность, чем в вашей. А в моих устах – неизмеримо большую! И не потому, что я умнее. Нет! Так уж устроено государство, ничего не поделаешь.