Валерия Вербинина - Одна ночь в Венеции

– Однако вы все же проиграли в свое время два процесса. Или, может быть, вы хотели их проиграть? Например, потому, что не были уверены в виновности подсудимых?

Левассёр еще не вполне научился владеть собой, и по тому, как сверкнули его стальные глаза, баронесса поняла, что попала в точку.

– Я так и думала, – сказала она после паузы. – Один ваш знакомый дал мне понять, что вы человек с идеями.

– Кто же это? – быстро спросил Левассёр.

– Гюстав Ансеваль.

– Да, помню, он был в числе свидетелей. Гюстав ничуть не изменился, по-прежнему плывет по течению, приноравливаясь к обстоятельствам. Иногда барахтается, но чаще всего выплывает.

Даже тон молодого человека был типичным тоном прокурора. Он не обвинял своего бывшего одноклассника, но у собеседника поневоле складывалось именно такое впечатление.

– А вы предпочитаете направлять поток, верно? – спросила Амалия.

– Насколько это в моих силах. Я с детства усвоил, что правосудие – нечто не абстрактное, а вполне конкретное. Но у разных дел – разные обстоятельства. Человек может убить, защищая свою жизнь, или убить из-за денег, а то и вообще просто так. Самое главное – быть справедливым, иначе правосудие теряет всякий смысл. Женщина, которая убивает, защищая жизнь ребенка, не должна наказываться так же, как Мария Туманова. Когда я добился смертной казни для последней и ее сообщников, пресса решила, что я просто увидел прекрасный повод отличиться, а предыдущие незначительные процессы мне его не давали. Вздор! Я отправил бы эту мадам на плаху, будь даже она простой белошвейкой, которая решила поживиться на убийстве своего любовника.

Действительно, молодой, бесцветный с виду прокурор, на которого в толпе никто не обратил бы внимания, был человеком идеи. И Амалия не могла не признаться себе, что рядом с ним ей стало вдруг малость неуютно.

– Полагаю, в деле Тумановой вам непросто было добиться своей цели, – сказала баронесса. – Очень многое было против вас, не говоря уже о том, что один из обвиняемых сам прекрасно разбирается в юриспруденции.

– Нет, уверяю вас, все прошло как по маслу, – покачал головой прокурор. И снизошел до небольшого признания: – Публика до сих пор не удосужилась заметить, что самые важные – дни непосредственно перед вынесением приговора. Когда процесс тянется долго, присяжные забывают, что было в начале. Запоминаются только последние впечатления, и они же оказывают влияние на приговор. Как только в моем распоряжении оказались письма Ковалевского, я сразу понял, что подсудимым не уйти от возмездия. Защитники лгали и изворачивались, изображая жертву исчадием ада, но любой, прослушав его письма, понял бы: тот был самым обыкновенным человеком, который имел несчастье влюбиться в ужасную женщину. И все сразу же становилось на свои места. Если Туманова тяготилась его любовью, ей следовало просто перестать с ним встречаться. Но вместо этого мадам разработала хладнокровный план, разыграла комедию, чтобы убедить его застраховать свою жизнь в ее пользу, и подговорила ненужного ей дурачка убить графа.

Тут в их беседу вмешалась хозяйка дома, и разговор зашел совсем о другом.

В конце вечера Амалия предложила графине Ковалевской подвезти ее на своем автомобиле, так как женщина поселилась недалеко от особняка баронессы Корф. Екатерина Петровна ответила согласием. В машине между попутчиками завязался разговор.

– Видите, я все-таки была права тогда, а вы мне не поверили, – сказала графиня. – Я сразу почувствовала, что именно Мария убила моего мужа. Впрочем, уже через несколько дней я увижу, как на нее опустится нож возмездия.

– О чем вы, Екатерина Петровна?

– Я решила присутствовать на казни. Собственно говоря, на такие события публику не допускают… то есть официально… но так как я была женой убитого, мне сообщили, что я могу находиться там, если захочу.

Амалия поморщилась. По правде говоря, она не ожидала от Екатерины Петровны такой кровожадности.

– Не уверена, что вам понравится это зрелище, – довольно сухо сказала баронесса Корф.

– Вот и у меня тоже дрожат поджилки, – с неожиданной прямотой призналась графиня. – И все же я пойду.

– Голубушка, зачем?

– Вам меня не понять, Амалия Константиновна. Вы, наверное, уже забыли, что говорили свидетели на процессе. Пока Нелидов убивал моего мужа, Туманова с Урусовым веселились на празднике, пили шампанское. И наверняка говорили тосты вроде: «За нашу удачу», «За избавление от всех неприятностей». За избавление от Паши, стало быть, который столько сделал для нее и для адвоката тоже… – У графини на глазах выступили злые слезы. – Ну так вот, теперь я хочу лично увидеть, как их самих окончательно избавят от всех неприятностей… связанных с пребыванием в этой жизни. И не говорите мне, умоляю, что я должна простить… что религия предписывает… Ничто не мешает мне простить их – когда они умрут!

Баронесса вернулась домой удрученная. Ночью она несколько раз просыпалась с ощущением смутного беспокойства, но вскоре вновь проваливалась в сон.

Однако на этом ее испытания вовсе не кончились, потому что вскоре после Рождества к ней наведался комиссар Папийон, и вид у него был весьма смущенный.

– Я вовсе не хотел вас беспокоить, сударыня, потому что прекрасно понимаю – воспоминания об убийстве графа Ковалевского должны быть вам неприятны. Однако согласно закону мы не имеем права препятствовать…

– О чем вы, комиссар?

– Мария Туманова изъявила желание встретиться с вами. Перед тем, как ее казнят.

– Когда казнь?

– Послезавтра.

«Умно, – подумала Амалия. – Все заняты только Рождеством и Новым годом, и никому больше нет дела до троицы приговоренных…»

– Должна признаться вам, месье, что у меня нет никакого желания встречаться с… с этой женщиной.

– Таково ваше окончательное решение?

Баронесса закусила губу.

– Она сказала, зачем я ей понадобилась?

– Насколько я понял, Туманова хотела бы попросить у вас прощения. Впрочем, это только мое предположение.

Амалия представила себе четыре тюремных стены, окна с решетками и женщину, которая в свои последние на земле часы не видит ничего, кроме них. Потом осужденную выведут во двор, и…

– Хорошо, – решилась баронесса, – я поговорю с ней.

И на следующий день она оказалась в комнате для свиданий – особом помещении, предназначенном только для тех, кто дожидается смертной казни, и их посетителей.

Когда лязгнула дверь и в сопровождении охранника вошла Мария Туманова, кутаясь в шаль, Амалия даже не нашла в себе сил подняться ей навстречу – настолько была поражена. Волосы женщины были коротко острижены, черты бледно-желтого лица заострились, губы стянулись в тонкую ниточку. Теперь ничто в ее внешности не напоминало ту очаровательную оживленную даму, которая не столь давно уверяла в разговоре с Амалией, что понятия не имеет о том, кто убил графа Ковалевского.

– Вы посылали за мной, – сказала баронесса, – и я здесь.

Мария села напротив, и теперь их разделял только грубый деревянный стол. Охранник отошел и стал у дверей. Все движения Тумановой были немного замедленными, она двигалась, как во сне.

– Я очень рада, что вы пришли, – заговорила осужденная. – Мне… мне очень жаль, что все так получилось. Я имею в виду вашего сына, что его подозревали…

«Не стоило мне сюда приходить», – мелькнуло в голове Амалии. В глубине души она не сомневалась, что Мария с легкостью послала бы Михаила на эшафот, если бы это помогло уйти от наказания ей самой.

И тут коварная память устроила сюрприз – Амалия словно «провалилась» в уютную квартирку на бульваре Малерба, услышала щебечущий голос, который говорил что-то вроде:

– Полагаю, когда вся эта история закончится, вы зайдете ко мне в гости… Мне было очень приятно поговорить с вами…

Баронесса встряхнула головой и пристально посмотрела на свою визави. Что за вздор, в самом деле? И о чем им вообще можно говорить?

– Как только вы спросили тогда, во время своего визита ко мне, о страховке, у меня мелькнуло предчувствие, что все пропало, – устало промолвила Мария. – А потом пришел он…

Женщина не назвала имени, но Амалия и так поняла, что речь идет о Папийоне.

– Зачем вы хотели видеть меня? – чуть резче, чем следовало бы, спросила баронесса.

– Вы куда-то спешите?

– Я? Нет. Просто…

«Просто я не умею беседовать с людьми, которым завтра отрубят голову», – с досадой подумала Амалия. Но как сказать такое вслух?

– Одна газета написала, что зря мне дали имя в честь Марии Стюарт, мол, это меня и погубило. Ей ведь тоже отрубили голову… – Туманова слабо усмехнулась. – Но на самом деле меня назвали вовсе не в ее честь, а в честь бабушки по другой линии. В детстве меня все баловали, а я все думала, как бы мне поскорее вырасти. А теперь думаю, лучше бы я тогда умерла и никогда не стала взрослой. Я плохая мать, но когда думаю о своих детях… и их отце… А ведь вначале все казалось так просто!