Роберт Харрис - Помпеи

— Итак, акварий, нам все-таки повезло. Ты уже понял, где мы очутились? Я хорошо знаю это место. Это Стабии — чудеснейший город. Он особенно хорош по вечерам. Торкват! — окликнул он капитана. — Я предлагаю остановиться здесь на ночь.

Торкват посмотрел на Плиния, как на умалишенного.

— У нас нет выбора, командующий. Против такого ветра ни один корабль не выгребет. Вопрос в другом: как скоро ветер принесет эту стену камней сюда?

— Может, он ее сюда и не донесет, — сказал Плиний.

Он взглянул поверх прибоя на огни небольшого города, раскинувшегося на склоне холма. От берега город отделяла дорога, идущая вдоль всего залива. Сейчас эта дорога была забита потоком усталых беженцев — точно так же, как раньше в Геркулануме. Непосредственно на берегу собралось около сотни человек; они надеялись уплыть, но теперь им оставалось лишь беспомощно смотреть на рушащиеся волны. Один полный пожилой человек, окруженный челядью, стоял в стороне. Время от времени он принимался горестно заламывать руки. Он показался Аттилию смутно знакомым. Плиний тоже заметил этого человека.

— Да это же мой друг Помпониан! Несчастный старый дурень, — печально произнес командующий. — Он и в лучшие-то времена был слабонервным. Надо явить ему наши бесстрашные лики и утешить его. Помогите мне сойти на берег.

Аттилий, а за ним и Торкват, спрыгнули за борт и очутились по пояс в воде — но в следующий миг им стало уже по шею. Снять с палубы человека веса и комплекции Плиния оказалось нелегкой задачей. С помощью Алексиона префект уселся и, ерзая, съехал в воду. Аттилий с Торкватом подхватили его и, хоть и с трудом, помогли ему удержать голову над поверхностью воды. Затем волна отхлынула и Плиний, проявив редкостное самообладание, высвободился и самостоятельно выбрался на берег.

— Упрямый старый дурак! — сказал Торкват, глядя, как командующий обнимается с Помпонием. — Великолепный, мужественный, упрямый старый дурак. Он уже дважды чуть не угробил нас, и я готов поспорить, что он еще не раз попытается это сделать, прежде чем загнется сам.

Аттилий взглянул в сторону Везувия, но в сгущающейся тьме почти ничего не было видно, кроме белеющих гребней волн и, в отдалении, угольно-черной стены падающего камня. Потом небо расколола очередная красная молния.

— Далеко ли отсюда до Помпей? — спросил инженер.

— Три мили, — ответил Торкват. — Может, меньше. Похоже, им, беднягам, досталось сильнее всего.

Ну и ветер! Не следует людям стоять на таком ветру. Нужно укрытие.

И он побрел к берегу, оставив Аттилия одного.

Если Стабии в трех милях от Помпей, с подветренной стороны, а от Помпей до Везувия — еще пять миль, значит, эта чудовищная туча тянется самое меньшее на восемь миль в длину. И миль на пять в ширину — если учесть, как далеко она выдается в море. Если Корелия не покинула город сразу же, у нее нет ни малейших шансов на спасение.

Аттилий постоял некоторое время — а волны бились об него, — а потом услышал, что его зовет префект. Акварий беспомощно повернулся и, сражаясь с прибоем, вышел на берег, чтобы присоединиться к остальным.

Вилла Помпониана находилась совсем неподалеку от того места, где причалила «Минерва», и Плиний предложил всем отправиться туда. Когда Аттилий подошел к ним, они как раз спорили об этом. Перепуганный Помпониан твердил своим пронзительным голосом, что если они уйдут с берега, то потеряют место в лодке. Но Плиний отмахнулся от его возражений.

— Ждать здесь бессмысленно, — твердо произнес он. — Кроме того, вы вполне можете уплыть с нами, как только ветер переменится и волны немного улягутся. Пойдем, Ливия. Обопрись об мою руку.

И Плиний, взяв под руку жену Помпония и опершись на Алексиона, зашагал по дороге, а рабы потянулись следом, таща на себе мраморные бюсты, ковры, сундуки и канделябры.

Плиний старался идти как можно быстрее, и Аттилий подумал: он знает, что должно произойти. Он понял это по результатам наблюдений. И действительно, едва лишь они подошли к воротам виллы, как камнепад обрушился на них, подобно летнему дождю: сперва отдельные тяжелые капли — словно предупреждение, — а потом воздух над миртовыми кустами и мощеным двором как будто вскипел. Аттилия кто-то толкнул сзади, он врезался в человека, шедшего впереди, и они все вместе ввалились в покинутую, неосвещенную виллу. Люди натыкались в темноте на мебель и причитали. Какая-то женщина вскрикнула. Что-то затрещало. Потом откуда-то выплыло бесплотное лицо раба, освещенное снизу масляной лампой. Потом лицо исчезло и раздался знакомый хлопок вспыхивающего факела. Люди сгрудились в круге света, сулящего хотя бы подобие утешения, уже не разбирая, кто тут раб, кто господин. А по терракотовой крыше виллы и ухоженному саду забарабанила пемза. Кто-то взял масляную лампу, сходил и принес свечи и еще факелов, а рабы зажгли их и порасставляли, где только можно, как будто свет мог хоть от чего-то защитить. Вскоре заполненный людьми зал стал выглядеть почти что празднично. И тут Плиний, обняв дрожащего Помпониана за плечи, объявил, что он не прочь перекусить.

Префект не верил в жизнь после смерти. «Ни тело, ни душа не сохранят после смерти никаких ощущений — точно так же, как не имели их до рождения». И тем не менее в течение ближайших нескольких часов он выказал такое мужество, которое выжившие запомнили навсегда. Плиний давно уже решил, что когда смерть придет за ним, он постарается встретить ее, как Марк Сергий — а его Плиний в своей «Естественной истории» назвал самым мужественным из всех людей, что когда-либо жили на свете. В ходе многочисленных военных кампаний Марк Сергий получил двадцать три раны, был искалечен, дважды попадал в плен к Ганнибалу и год провел в цепях. Сергий выехал в свою последнюю битву с железной правой рукой, ибо свою он потерял. Он не добился таких успехов, как Сципион или Цезарь, но, в сущности, разве это важно? «Все прочие победители одолевали людей, — написал о нем Плиний, — но Сергий победил саму фортуну».

«Победить фортуну» — вот к чему должен стремиться всякий человек. А потому, пока рабы готовили ужин, Плиний сказал потрясенному Помпониану, что он хочет перед трапезой принять ванну, и удалился в сопровождении Алексиона, отмокать в прохладной воде. Он снял грязную одежду и с головой погрузился в воду, что объяла его безмолвием. Вынырнув, Плиний заявил, что желает продиктовать дополнения к наблюдениям — как и акварий, он решил, что манифестация имеет примерные размеры шесть на восемь миль, — потом позволил одному из рабов Помпониана вытереть себя и умастить шафрановым маслом, а потом облачился в чистую тогу, позаимствованную у друга.

Ужинали впятером: Плиний, Помпониан, Ливия, Торкват и Аттилий. Не самое удачное число с точки зрения этикета. Да и грохот пемзы по крыше не способствовал поддержанию беседы. Но Плиний был рад уже и тому, что получил отдельное ложе и возможность прилечь с удобством. Стол и ложе перенесли из обеденного зала в освещенное помещение. И хоть еды было немного — очаги погасли, и рабы смогли подать лишь холодное мясо, птицу и рыбу, — Помпониан, поддавшись наущению Плиния, возместил это вином. Он велел принести двухсотлетнее фалернское, урожая времен консульства Луция Оптимия. Это был последний кувшин того года («Какой теперь смысл его беречь?» — мрачно заметил хозяин дома).

В свете свечей благородная жидкость приобрела цвет меда, и после того, как ее перелили из амфоры в графин, но еще до того, как ее разбавили более молодым вином — старое фалернское было слишком терпким, чтобы пить его неразбавленным, — Плиний взял графин у раба и принюхался, вдыхая этот запах, отголосок старой республики. Отголосок времени, рождавшего людей, подобных Катону и Сергию, города, борющегося за то, чтобы превратиться в империю, пыли лагеря Марция. Времени испытания огнем и железом.

За столом командующий говорил больше всех и очень старался сделать беседу непринужденной. Он, например, всячески избегал упоминаний о Ректине и драгоценной библиотеке виллы Гортензия или о судьбе флота, который, как подозревал Плиний, теперь разметало вдоль всего побережья. (Он вдруг понял, что уже одного этого достаточно, чтобы покончить с собой: он вывел флот в море, не дождавшись императорского дозволения. Тит никогда не простит ему этого.) Вместо этого он говорил о вине. Плиний много знал о вине. Юлия обзывала его «винным занудой». Ну и что? Возраст и общественное положение дают ему право позанудствовать. А если бы не вино, его сердце остановилось бы много лет назад.

— Хроники гласят, что в год консульства Оптимия лето выдалось в точности таким же, как нынешнее. Долгие жаркие дни, наполненные солнечным светом — «зрелые», как говорят виноделы. — Плиний слегка взболтал вино в бокале и снова понюхал его. — Кто знает? Быть может, двести лет спустя люди будут пить вино урожая нынешнего года и думать — какими мы были? Думать о нашем мастерстве. О нашем мужестве.