Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами

«Совсем как в каком-нибудь романе!» – подумала она и поежилась. Она знала, что Ваня никаких дождей не боится. Если только Гаша доставила письмо…

В тоненьком открытом платье было зябко, но Лиза не захотела кутаться. Она представила, как Ваня будет ее целовать еще холодными от дождя губами. Она расплела косу, разделила волосы на пробор. Отражение в небольшом девичьем зеркале, которое висело на стене, показалось ей незнакомо-прекрасным – тяжелые волосы, глаза в пол-лица, мраморная шея и плечи. Лиза попробовала улыбнуться, но вышла какая-то странная презрительная гримаса. «Это не я, – сказала Лиза сама себе. – Но это та, которую он любит, хотя от нее одни несчастья».

Стук в окно, которого она так ждала, раздался внезапно. Почти одновременно с ним внизу, в столовой, начали отчетливо бить часы. Лиза бросилась к окну, стала непослушными пальцами дергать шпингалет.

– Ваня, я сейчас! Ваня! – говорила она, распахивая оконные створки и захлебываясь от мокрого холода.

Она слепо глянула в шумящую черноту. Сильные руки подхватили ее, отодвинули от окна. С яблоневого моста в комнату шагнул Игнатий Феликсович Пианович.

Был он в длинном дачном дождевике, нахлобученном на лицо, и Лиза не сразу его узнала. Но когда он сбросил капюшон, мелькнули знакомая бородка и высокий влажный лоб. Дождевая вода катилась по плащу к его ногам. На полу, быстро меняя очертания, заблестели лужицы.

– Это вы? – только и смогла сказать Лиза. – А где же…

Игнатий Феликсович повернулся к окну и аккуратно запер его. На ходу он расстегнул и сдвинул с плеч плащ.

– О чем ты, Бетти? Кто другой может быть в этот час в твоей комнате, кроме будущего супруга? – усмехнулся Игнатий Феликсович.

Он грудой швырнул дождевик в угол и остался в элегантном темном костюме. Сорочка его была ослепительно бела, темный галстук отливал синим и лиловым. Кажется, от него немного пахло то ли коньяком, то ли киршвассером[18], то ли бенедиктином (Лиза не разбиралась в спиртном). Но пьян он не был.

– Ну, Бетти, сообразила, наконец, что происходит? – спросил он. – Или ты полагаешь, что лишь сопливый юнец способен проникнуть к любимой в окно?

Лиза лишилась способности что-либо понимать. Она стояла посреди комнаты, не шевелясь, с расширенными глазами, и больше всего хотела сейчас оказаться где-нибудь очень далеко, пусть даже под проливным дождем.

– Да, славно ты подготовилась к свиданию, – продолжил Игнатий Феликсович, озираясь. – Целую баррикаду воздвигла – тетке не одолеть. А эта одинокая свеча, должно быть, призвана заменить вульгарную керосиновую лампу? Ты в белом, декольте, волосы распущены по плечам. Соблазнительно! Я даже рассердиться на тебя не могу, до того ты хорошенькая. А где цветы, что я вчера тебе привез? Они стоили баснословно. Ты выбросила их, Бетти?

Лиза молчала. Произошла какая-то страшная, немыслимая катастрофа. Среди черноты и погибели ночи, залитой холодным дождем, остались в мире только двое – она, Лиза, и этот человек, который ее уничтожит.

– Молчишь? Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Игнатий Феликсович. – Наконец-то моя Бетти не дерзит, не убегает, не возражает и даже не надувает губки. Верно, это ни к чему. Все кончено, все разрешилось. Кое-что попутно пришлось переиграть, но в целом сюжет выдержан, характеры тоже. Я доволен!

Его сладкие глаза искрились то ли зло, то ли весело-шкодливо. Сейчас он не совсем походил на себя обычного – ровного, корректного, вальяжного. Резвился он, что ли?

Лиза немного пришла в себя. Она отступила в угол, к шкафу, и тихо сказала:

– Уходите, Игнатий Феликсович. Сию минуту уходите, или я буду кричать, и сюда сбегутся люди.

Пианович только улыбнулся:

– И что ж они увидят? Что прелестная Бетти не сдержала своих чувств к будущему супругу, сделалась его любовницей и принимает в своем гнездышке. С точки зрения нетских кумушек, это не очень прилично, но не смертельно. Ты ведь вполне современная девочка, правда? Ты мчишься навстречу любви и презираешь нелепые условности. Ладно, будем как солнце!

– Пианович, вы пошляк.

– Говори мне «ты»!

– Ни за что! Я буду кричать. Я расскажу, как вы ворвались в мою комнату…

– Помилуй, ты сама меня впустила, – уточнил Пианович. – Окошко-то запирается изнутри! И потом, скажи на милость, кто сбежится сюда на твои крики? Твой отец? Он слаб, он не в состоянии даже самостоятельно надеть брюки. Примчатся те дуры бабы, которые у вас служат? Что с них проку? Твоя тетка? Эта как раз и поставит все на свое место. Она в восторге от меня, от нашей помолвки. Она расфуфырилась на мои деньги и носится с нелепой мыслью, что мы потащим ее за собой в Европу. Нет, Бетти, ты не станешь кричать и собирать свидетелей своего падения. Ты сейчас сядешь на один стул, я на другой, и мы спокойно поговорим.

– Не о чем нам разговаривать! – огрызнулась Лиза.

– Верно! Говорить буду я, а ты будешь слушать. И отныне так будет всегда.

Игнатий Феликсович уселся на шаткий рассохшийся стул.

– У, какой скрипучий, – поерзал Игнатий Феликсович. – Никудышный стул! Старая детская, няня, узенькая кроватка, этажерка с тремя полками… Свежесть, наивность, школьные глупости! Оглядись, Бетти: ты все это видишь в последний раз. На рассвете, семичасовым поездом, мы вместе с тобой отправимся в прекрасную неизвестность.

– Это куда? – спросила Лиза, пятясь к шкафу.

Она не стала звать на помощь: доводы Пиановича были пакостные, но убедительные. Еще не хватало до смерти напугать отца! Можно пока послушать, что скажет бывший жених. Что бывший, стало ясно как день. И что бы он ни предложил, что бы ни сделал, не имело уже никакого значения. Прыгнуть в Неть, в мутную воду, или петлей затянуть вокруг шеи шарф, или шагнуть под поезд – что-то ведь говорилось о поезде? – теперь ничего не стоит. Все стало бессмысленно и легко.

– Мы, Бетти, поедем не с нашего вокзала, где вечно болтаются знакомые, а со станции Лезово, – деловито продолжал Игнатий Феликсович. – Адам нас ждет у ворот в пролетке, а на Офицерской – сам Степан со своей тройкой. Кони великолепнейшие, сытые, резвые – за пару часов домчим! Лезово городок паршивый, но имеется живописная церковь в византийском стиле. Там в платье от Пуаре (оно уже ждет тебя!) и в дивных валансьенах[19] на головке ты венчаешься со мной. Я снял неподалеку от церкви приличную квартирку. Там мы вкусим первый мед супружеского счастья. В семь – поезд, первый класс, до Владивостока. Оттуда пароход, белый, как нерожденная нетская «Виктория», помчит… ах, увы, пароходы не мчатся!.. Тогда повлечет нас в Северо-Американские Соединенные Штаты.

– Это бред, – пробормотала Лиза. Неужели Пианович подслушал ее мечты о бегстве в Америку? Но не с ним, не с ним!

– Отчего же бред? – пожал плечами Игнатий Феликсович. – Сейчас тысячи людей едут в Америку. Это страна больших возможностей! Впрочем, мы там не задержимся – наш дом в Ницце. Просто я делаю крюк – обстоятельства мои таковы, что я предпочитаю не показываться в Вержболово[20].

– Что за обстоятельства?

Пианович сморщился:

– Ой, не стоит теперь об этом! Лучше соберись, Бетти, – на тебе вон даже чулок нет. И поверх платья накинуть что-то надо – жакет, пальто. Дождь все-таки на дворе.

– Гардеробная у нас внизу, – напомнила Лиза.

– Значит, обойдемся без гардеробных. Останешься как есть, моя радость. Уходим через окно!

Хотя Лиза много диковинного наслушалась за последние четверть часа, предложение бежать через окно ее ошеломило.

– Чего таращишь глазки, Бетти? – подмигнул Игнатий Феликсович. – Я романтичен не меньше твоего. Устремимся же к счастью по яблоневому стволу, похожему на французский S! Что может быть прелестнее? Я заверну тебя в свой плащ и передам вниз верному Адаму. Он, бедолага, стоически мокнет под зонтом у забора. О, ты чудно все придумала! Раз уж так вышло, я ни в чем не хочу тебе отказывать. Пошлейшие семейные сцены – прощание с твоей дурой теткой, с бедным Павлом, все эти нелепые церемонии – побоку!

– Я с вами никуда не поеду. И в окно не полезу, – дрожащим от гнева голосом заявила Лиза. – Я буду сопротивляться, кричать, драться, кусаться. Я вам не дамся!

Игнатий Феликсович пожал плечами и медленно вынул из кармана револьвер. Или браунинг? Нет, все-таки скорее это был револьвер – синее стальное дуло, тонкие насечки, хищный язычок спуска. Лиза совсем не разбиралась в оружии, как и во множестве других мужских штучек. Она только видела хладнокровную руку, ловко обнявшую белыми пальцами непонятную металлическую вещь.

Пианович улыбнулся. В лицо Лизе единственным слепым зрачком уставилась маленькая бездна ствола. Лиза не столько испугалась, сколько удивилась.

– Вы что, убить меня собираетесь? – спросила она.

– Разве я похож на убийцу?

– Очень!

Игнатий Феликсович покачал головой:

– Верно, ты угадала: мне приходилось лишать кое-кого жизни. Поэтому больше не надо брыкаться и говорить гадости. И без того мои дела пошли не так, как надо – из-за тебя. Если б ты знала, сколько зла ты принесла многим людям, сама того не ведая! Лучше молчи.