Николай Свечин - Московский апокалипсис

– Так вот ты где, каторжная рожа! Думаешь, про тебя забыли? Да я…

Но больше ничего сказать не успел. После партизанской войны Петра уже трудно было оскорбить безнаказанно… Он ухватил следственного пристава двумя пальцами за нос и пригнул голову с полу. Тот взвыл от боли и попытался вырваться, но получил такую банку в бок, что сразу притих.

– Ах ты, тварь! Наветчик, мздоимец! Потатчик уголовных! Честных людей позорить? В муку изотру!

Неожиданно возле Ахлестышева появился квартальный надзиратель Пожарский. Пётр не видел его со второго сентября, когда тот уговаривал его примкнуть к партизанам.

– Здравствуйте, Пётр Серафимович! – приветливо сказал офицер. – Рад обнаружить вас в добром здравии! Кого это вы волочёте и куда?

– Пожарский! Это вы? Немедленно освободите меня от этого колодника! – приглушённо забубнил снизу Яковлев. – Я вам приказываю!

– А, это наш главный легавый пёс, – угрюмо хмыкнул квартальный. – Решил вас заарестовать, что ли?

– Как видите, Фёдор Петрович. И это после всего, что было… – горько ответил Ахлестышев. – Я его сейчас в окно выкину, и будь что будет!

– Не марайтесь об дерьмо, Пётр Серафимович, – остановил его Пожарский. – Я сейчас сам с ним поговорю. Отпустите его пока.

Бывший партизан разжал хват, и Яковлев с руганью разогнулся. Весь в красных пятнах, он стал платком вытирать идущую из носа кровь и орал при этом:

– Полиция! Сюда! Схватить! Заковать! Не потерплю!

Квартальный дал ему прокричаться и спросил спокойно:

– По какому праву вы напали на господина Ахлестышева? Он вас за это и к суду может привлечь.

– Меня – к суду? – опешил следственный пристав. – Да он беглый каторжник! Вы чего его не арестовываете? Я же вам приказал!

– Будет ещё всякая сволочь мне приказывать!

– Что?!

– То, что слышал. О твоих проделках в Москве уже доложено куда следует. Такие, как Ахлестышев, жизни не жалели, а ты грабил! Думал, никто ничего не узнает? Узнали!

Яковлев побагровел ещё больше.

– Ах ты..! Немедленно идём к обер-полицмейстеру! Там этого беглого закуют в железо! Он у меня ещё получит тачку в руки!

– Идём, – тут же согласился квартальный. – И посмотрим, что Пётр Серафимович там получит.

Растолкав толпу, Яковлев без стука ворвался в начальственный кабинет и заорал с порога:

– Ваше превосходительство! Пётр Алексеевич! Караул! Каторжники власть начали за носы таскать! Скоро и резать начнут. А квартальный надзиратель Пожарский потворствует! Прикажите принести кандалы и заковать негодяя!

Обер-полицмейстер неохотно поднял голову от бумаг – глаза у него оказались красные от переутомления.

– Что такое? Фёдор Петрович, доложи толком: зачем кандалы и кто кого за носы таскает?

– Это Ахлестышев, ваше превосходительство. Помните, утром вы меня о нём спрашивали? Вот, пришёл. А следственный пристав Яковлев пытался его за ворот…

– Столбового дворянина за ворот? – удивился Ивашкин и встал. – Да за такое нос ему надо было с корнем оторвать! По самые ягодицы…

Сыщик развёл руки в полном недоумении.

– Ваше… да как же… Вас вводят в заблуждение! Имеется приговор суда, вступивший в силу! Ахлестышев убийца, он сбежал из-под конвоя, воспользовавшись суматохой. И чёрт знает, чем занимался при французах! Каторжная рожа… У!

И замахнулся на Петра кулаком. Тот сделал шаг к нему, и Яковлев проворно спрятался за квартального надзирателя.

– Молчать! – гаркнул обер-полицмейстер так, что задрожали стёкла. – Не сметь оскорблять героя, столбового дворянина и русского офицера!

– Какого офицера? – окончательно смешался сыщик. Вместо ответа генерал-майор взял с края стола бумагу, развернул её и стал читать с выражением:

– “Настоящим именным Указом Правительствующему Сенату объявляем Мы Нашу волю:

Подданного Нашего Петра Серафимовича Ахлестышева восстановить во всех личных, сословных и приобретённых правах и преимуществах. Уголовное преследование, незаконно против него возбуждённое, прекратить. Приговор Московского Окружного Суда отменить, дело предать вечному забвению.

Охотника из дворян Ахлестышева согласно его просьбе причислить к гвардейской артиллерии с присвоением ему офицерского чина прапорщика. Старшинство чина считать со второго сентября нынешнего года.

Прапорщика Ахлестышева за военные его подвиги против Французов, и оказанное им мужество при организации разведочной деятельности в захваченной противником Москве, наградить орденом Святаго Равноапостольнаго князя Владимира четвёртой степени с бантом.

Объявить прапорщику Ахлестышеву, что Мы пребываем к нему всегда благосклонны.

Александр”.

Кровь прилила Петру в голову. Вот оно! Случилось! То, что обещал Ельчанинов, то, о чём сам он мечтал столько дней – наконец произошло. Снова человек! Не беглый каторжник, прячущийся от правосудия, а столбовой дворянин из “Бархатной книги”. И теперь он может жениться на Ольге!

Генерал и полицейский офицер крепко пожали Ахлестышеву руку. Он оглянулся: Яковлев задом пятился от него к двери. Чёрт с ним!

– Первая хорошая новость за сегодня, – сказал, по-доброму улыбаясь, Ивашкин. – А то одни беды да страдания вокруг. Хоть кого-то осчастливил… Я ведь помню, как вас в этом кабинете наветчики убийцей выставили. Да… Разберёмся мы с Яковлевым, Пётр Серафимович, дайте только время. На него множество жалоб. Не сойдёт ему на этот раз с рук.[86] Но это ведь не всё! Про вас ещё имеется бумага. Из ставки. Где же она? Вот! Читайте.

Буквы прыгали у Ахлестышева перед глазами, но он взял себя в руки и прочёл:

– “Приказ по действующей армии за нумером 1606 от 15 октября 1812 года. Полотняные Заводы.

Прапорщику гвардейской артиллерии Ахлестышеву немедленно прибыть для прохождения службы в распоряжение начальника Высшей воинской полиции надворного советника барона фон Розен. Подписано: Кутузов. Копия верна: дежурный генерал Коновницын”.

Пётр не успел даже осознать эту новость, как обер-полицмейстер указал ему на вещи в углу кабинета.

– Ваши. Были приложены к бумагам. В мешке, я поглядел, офицерские сапоги лежат. Отдельно сабля. В седельном чемодане, полагаю, найдёте и весь мундир. А теперь прошу меня извинить – дела… Желаю успеха!

И генерал повернулся к Пожарскому.

– Фёдор Петрович. Идите сейчас оба в диванную, и помоги там господину прапорщику обмундироваться по форме.

В дверь просунулась физиономия секретаря.

– Ваше превосходительство, депутация от замоскворецкого купечества. Прикажете впустить?

– Да, заводи.

Ахлестышев и Пожарский поторопились выйти в соседнюю комнату. Там Пётр открыл чемодан и, действительно, обнаружил в нём походный мундир с принадлежностями: обер-офицерскими эполетами, нагрудной посеребрённой бляхой, фуражной шапкой и шарфом[87]. Отдельно лежал конверт. Бывший каторжник открыл его и вытряхнул на ладонь Владимирский крест. Ельчанинов не забыл и об этом! Вот молодец! Но в конверте находилось и ещё что-то. Ахлестышев потянул за оранжево-чёрную ленту и извлёк Знак отличия Военного Ордена – солдатский Георгий. Это ещё кому? Он же прапорщик, офицерам такие награды не полагаются. Ответ на вопрос Ахлестышев нашёл в четвертушке листа на дне волшебного конверта. Это был приказ барона Розена по Высшей воинской полиции:

“Охотник из мещан Александр Калинов сын Взимков по собственноручному ходатайству зачисляется в охранную команду полиции в звании рядового.

Указанный Взимков за проявленное мужество награждается Знаком отличия Военного Ордена по представлению резидента в Москве штабс-капитана Ельчанинова.

Взимкову немедленно прибыть в распоряжение Высшей воинской полиции для прохождения службы, где поступить под начало прапорщика Ахлестышева”.

Замечательно! Теперь Саша-Батырь не беглый уголовный, а солдат и георгиевский кавалер! То-то он порадуется. Не иначе, наденет крест и пойдёт средь бела дня гулять до Волчьей долины. Надо будет составить ему компанию…

С помощью Пожарского Пётр переоделся в мундир. Квартальный надзиратель прикрепил ему на грудь Владимирский крест, расправил бант. Тот показывал, что орден дан за военные заслуги, а не за просиживание штанов в присутствии[88]. Ахлестышев дружески попрощался с добрым Фёдором Петровичем и поспешил на улицу. Ему хотелось побыстрее появиться на Остоженке в своём новом обличии. Шпага непривычно била новоиспечённого прапорщика по ноге и мешала ходьбе; нужно будет привыкать… Стоящий на выходе драгун молодцевато вытянулся во фрунт, и Ахлестышев с заминкой козырнул ему. Столько нового сразу!

Первым делом Пётр зашёл в почтовую контору и отослал письмо матушке. Известил её о радостных изменениях в своей судьбе и о том, что едет на войну. Теперь можно было возвращаться. Там, верно, все как на иголках: ждут, вернётся ли он или сядет опять в Бутырку… Надо было скорее успокоить товарищей. Извозчики уже появились в Москве, но драли безбожно дорого. Пётр сторговался за полтину серебром, уселся в обшарпанную бричку и покатил. Эполеты давили ему на плечи. Да, он уже носил и саблю, и пехотный тесак – но не лёгкую офицерскую шпагу! И погоны тоже носил, но те были французские и надевались для маскировки. А тут свои и законные! Прапорщику казалось, что все прохожие обращают внимание на его орден и счастливый вид. В голове крутилась фраза из кутузовского приказа: “немедленно прибыть для прохождения службы”. Да, он теперь офицер, не хозяин сам себе, и идёт война. Они с другом отправятся в действующую армию уже завтра. Ну, может, послезавтра… Будут вдвоём гнать французов и искать при этом своих женщин. И конечно найдут!