Антон Чижъ - Камуфлет

Он только вошел в кабинет, чтобы сложить портупею со шпагой, и сразу пригласил к себе Мищука, отбывавшего дежурство по Управлению.

Господин начальник предложил коллежскому регистратору устраиваться удобнее за приставным столиком, сам же скинул сюртук и подошел к окну.

Пауза затягивалась, чиновник стал выказывать признаки беспокойства. А Ванзаров, словно ничего не замечая, разглядывал Офицерскую и даже мурлыкал мотивчик.

Мищук вежливо кашлянул, Родион Георгиевич обернулся, озорно подмигнул и сказал:

– Да-да, я вас слуфаю.

– О чем? – растерянно спросил Мищук.

– О предательстве, о чем ефе?

– Позвольте, я не…

– Николай Николаевич, не тратьте силы, – Ванзаров сел по другую сторону хлипкого столика. – Служите под моим началом, а потому знаете: слов на ветер не бросаю. Отпираться бесполезно. Не трогал вас до сих пор лифь потому, что сам себя уговаривал: не может этого быть, случайность или совпадение. Но сегодня такой день, когда всем случайностям найдутся достойные объяснения. Правда, содал Диомед?

Чиновник полиции опустил голову и тихо спросил:

– Это письмо меня выдало?

– Письмо – мелочь. А улика – вот… – Родион Георгиевич продемонстрировал «живую картину». – Надеюсь, понятно почему?

– Но ведь никто не видел!

– Логика – главный свидетель. Будем задавать простые вопросы: кто мог поставить снимок? Слуги исключаются – лакей Бирюкин последним запер дверь. А кто выходил из комнаты до этого? Полиция. Чинов было много, кто же из них? Тот, кто может задержаться дольфе остальных – младфий чиновник, составляющий подробную опись места преступления. Кто же это? Были Мифук и коллежский регистратор из Казанского участка. Так как, дело сразу отофло к нам, то протокол вел Мифук. Стало быть, и подложил он. Да и трудов-то никаких: оказался вблизи коллекции снимков, взял один, чтобы занести в протокол, а вернул уже с засунутой «живой картиной». Только и остается поставить криво. Чтоб я заметил наверняка.

– Как просто…

– Могу ли знать, кто дал снимок: Ягужинский или Модль?

– Берс.

– Это какой же?

– Николай Карлович, коллежский асессор, служит в канцелярии министерства.

– Как уговорил?

– Обещал выхлопотать повышение.

– Ему передавали чистые бланки с грифом сыскной полиции?

Мищук печально вздохнул и промолчал.

– Зачем вам это, Николай Николаевич? – продолжил коллежский советник. – Никогда не поверю, чтобы вас волновал союз старой и новой крови, впрочем, как и заря России. Не по вам фапка. Вас же в жертву определили, разменной пефкой назначили, чудо, что ефе живы. Так для чего?

– Всегда мечтал оказаться в вашем кресле…

Маленький человек, винтик, без талантов, с одним трудолюбием, состояния нет, женат на вздорной женщине, двое детишек, живет на последнем этаже доходного дома. Впереди – убогая пенсия. И никакого просвета. Так отчего бы не рискнуть и не прыгнуть в наполеоны? Авось получится. Вот и вся его философия. На лбу так и написана, от первой до последней точки. Жадность, замешанная на воспаленном самомнении мещанина. Было бы мерзко, если бы не было так печально.

– Что ж, можете сделать это прямо сейчас – Ванзаров пригласил жестом в свое кресло.

Мищук боязливо покосился на вожделенный трон власти и, подавив жадную улыбочку, сказал:

– Ну, зачем же, не стоит, право…

– Садитесь, берите бумагу и пифите.

– Признаний давать не намерен.

– Они не требуются. Не хочу бросать пятно на всю сыскную полицию из-за одного… содала. Но вот профение об отставке – непременно. Причину извольте указать сами.

Мищук сгорбился, как будто постарел лет на двадцать, и прошаркал к рабочему столу помощника начальника сыскной полиции. Какой музыкой звучали эти чины! Сколько раз примерял их к своей фамилии и грезил, грезил, грезил… Маленький человек нежно погладил зеленое сукно, как любовницы коснулся обивки кресла и сел так осторожно, словно мебель фарфоровая. Потертые рукава легли стопочкой, как у гимназиста, он засветился тихим счастьем.

– У меня в жизни была только одна мечта… Благодарю, вас… – И тут Николай Николаевич подтянул к себе электрическую лампу. Он печально улыбнулся, словно извиняясь, и щелкнул рычажок.

Колпак из зеленого стекла разлетелся брызгами, превратив лицо Мищука в кровавое месиво, осколки перебили артерию. Коллежский регистратор рухнул на стол, которым так вожделел владеть, и залил его лужей крови. Бардовое пятно принялось неспешно поглощать канцелярскую материю.

Ванзаров ощутил жжение в шее. Оказалось, рваный кусочек стекла пробил сорочку. Вошел не глубоко. Хватило легкого нажима, чтобы удалить. Но на шелковой ткани расцвел кранный бутончик.

Ударом ноги Джуранский вышиб дверь.

– Живы? – истошно заорал Железный Ротмистр и бросился обнимать своего начальника. Испытания нынешнего дня совершили невозможное: в глазах Мечислава Николаевича блеснуло что-то похожее на слезы. Но ведь всем известно: кавалеристы не плачут!

Родион Георгиевич кое-как унял внезапный порыв помощника и спокойно сказал:

– Это урок. Нельзя недооценивать врага, даже если он полное ничтожество.

– Но уж теперь все? – с надеждой спросил ротмистр, обретя обычный строгий тон. – Последняя жертва?

– Могу ручаться только в одном – осталось недолго… Берите всех, кого сможете, время не ждет.

Не уступая саднящей ране, Ванзаров натянул темно-зеленый сюртук.

Голубой мундир душил арканом прямого ворота. Казалось, голова лопнет, как паровой котел. Но требовалось соблюдать внешнее приличие.

Чтобы дать выход бешенству, Александр Васильевич изломал с десяток карандашей. И с удовольствием разрядил бы наган в виновника. Только достать его невозможно.

Такого страшного разгрома Герасимов не переживал никогда: замечательный, умный, тонкий и безошибочный план операции «В.В.П.» не сработал. Вместо взлета к вершинам – падение в такую пропасть, из которой еще надо выбраться. Сейчас некогда раздумывать, где произошла ошибка. Действовать, попросту шкуру спасать. А что для этого надо? Сыскать виновного.

За этим дело не стало. Получив донесение о чудовищном взрыве, полковник обрадовался одному: Модль мертв. Теперь не надо решать, кого сделать из ротмистра – героя, погибшего в борьбе с революцией, или предателя и организатора государственного заговора. Ответ ясен. В случае чего обнаружатся исключительные факты: оказывается, в охранном отделении заговорщики свили гнездо. И лишь бдительностью полковника их удалось обезвредить. Найдутся и свидетели, и нужные показания. Есть тело – будет дело. Проще не придумаешь.

Теперь разобраться с остальными. Нет сомнений: «Рафаэль» мертв. Узнал, что авантюра провалилась, и свел счеты с жизнью. Наверняка на пепелище найдутся останки агента. Следовательно, мертвый не опасен.

Что же, господа Преферанский и Трепов? А ничего. Ведь ничего и не было. Командир жандармского корпуса будет молчать потому, что сам замазан дальше некуда. Что касается Товарища министра Внутренних дел и генерал-губернатора столицы, ему и вовсе нет резона класть голову на плаху. Ну, подумаешь, отдал приказ полкам оставаться в казармах. Простая бдительность, не более.

А Ягужинский? Так ведь бывший начальник дворцовой стражи до скончания дней, сколько не мало их осталось, будет думать, что действовал в одиночку. Он попросту ничего не знает.

Но вот вопрос: как быть с этим лисом и пройдохой, костью в горле, занозой в одном месте, а попросту чиновником сыскной полиции? Решение на удивление простое. Новому фавориту барона Фредерикса удалось избегнуть участи, теперь он будет купаться в лучах славы. Для чего же копаться в грязи? Это никому не выгодно. Даже самому министру Двора.

Ну, а главный герой? Про него и вовсе не стоит беспокоиться. Заляжет на дно или исчезнет. А решит слово пикнуть, тут же вернется в дом умалишенных. Кто ему поверит?

Оценив сложившуюся ситуацию, Александр Васильевич ясно увидел: бояться нечего. Кто знает все – мертв. Остальные будут молчать. Все-таки великая вещь – политическая целесообразность. Из любого капкана спасет!

Вполне овладев чувствами, полковник Герасимов избавился от документов, которые пять дней тому назад доставил Модль, проветрил комнату от дыма, пепел развеял над Мойкой и приказал подать служебную карету. Он намеревался испросить срочную аудиенцию во дворце.

В квартире отыскать хозяйку не удалось. В комнатах пусто, даже дверь не заперта. Антонина Ильинична исчезла бесследно, и вещей не захватив. Дворник же клялся и божился, что барышня из дома ни на шаг, еще со вчерашнего дня. И к ней приходил только вот господин из полиции. Так что она должна пребывать в снимаемой квартире. Но мадам Берс не было.