Антон Чиж - Пять капель смерти

Язычок щелкнул, дверь отошла в сторону. Вошли неслышно. Тонкая полоска света пробивалась из-под двери кабинета. Ванзаров показал знаками, что надо делать. Джуранский кивнул, спрятал наган и встал на изготовку. Бронзовая ручка тихо пошла вниз. Ванзаров дернул створку на себя. Ротмистр бросился, как в омут. Грузное тело пало на ковер, заломили руки за спину. Щелкнули наручники. Сопротивления не было.

— Взяли! — не запыхавшись, доложил Джуранский.

Донесся возмущенный хрип:

— Как смеете!.. Это что такое! Произвол!

За что получил по ребрам легкий тычок носком ботинка:

— Советую не трепыхаться.

Огоньки свечей вздрагивали. По стенам носились тени. На рабочем столе лежали раскрытые тома. В остальном в обстановке кабинета мало что изменилось. Лежа лицом в ковер, задержанный тяжело закашлялся. Ванзаров приказал усадить его.

Повалить тело было куда проще, чем его поднять. Джуранский тянул изо всех сил, но смог только перевернуть на спину. Оставив чемоданчик, Лебедев пришел на помощь. Вдвоем они кое-как взгромоздили шесть пудов живого веса на ветхий стульчик.

Профессор издавал булькающий звук, словно внутри у него клокотала ненависть:

— Вы ответите… Вы за все ответите… Не думал, что вы такой негодяй, Ванзаров! Ну, ничего, поплатитесь… За все придет расплата… Я этого так не оставлю, дорого заплатите за произвол!

Бывший студент сел напротив и тихо сказал:

— Все кончено, Ирис Аристархович.

— За все заплатите! Дорого заплатите!.. Я дойду до самого министра!.. На каторгу пойдете… Что там у вас кончено?

— Господин Санже мертв, барышня Марианна Лёхина застрелилась, пани Зелиньска, которую вы знали как Холодову или Медоварову, находится в подвалах охранки, из которых она вряд ли выйдет живой. Потому что полковнику Герасимову это совершенно не нужно. О смерти господина Наливайного и Надежды Толоконкиной вы осведомлены. И самое главное: приход бога Сомы к людям не состоится.

— Что вы такое несете? Какой Сома? — прохрипел — Окунёв.

— То самое древнее божество, которого вы разбудили.

— Это отвратительный бред, Ванзаров! Вы издеваетесь надо мной!

— Разве я позволю себе быть невежливым со своим учителем. Тот, кого вы послали отравить сомой чаны с пивом, час назад нами задержан. Апокалипсис отменяется.

Профессор перестал издавать ужасные хрипы и уставился на бывшего студента:

— Что вы сказали?

— Никакого массового отравления жителей столицы не будет.

— Так, значит, они…

— Ваши ученицы попытались воплотить ваши идеи в жизнь. Мы им помешали. Извините.

— Вы сказали, сома… Так что, она действительно существует?

— Наркотический состав, который вызывает галлюцинации и сильнейшее привыкание, несомненно, имеется.

Окунёв удивленно крякнул:

— Вот, значит, как…

— Что удивляетесь? Вы же его изобрели.

— Ванзаров! Откуда у вас столько самоуверенной дури? Я занимаюсь литературой и борьбой с религией, а не поисками философского камня. Сома — это чистейший миф.

— Конечно, миф, — согласился Ванзаров. — Вы о ней столько слышали от окружения, но думали, что все это сказки. Только кое-кто сделал сказку былью. Нам придется немного побеспокоить вас, Ирис Аристархович. Ротмистр, расстегните ему верх сорочки…

Окунёв зашипел, как хорек, загнанный в угол, но это не помогло. Зайдя сзади, Джуранский быстро справился с пуговицами. Грудь профессора обильно поросла волосами, но была совершенно чистой. Ванзаров кивнул, края сорочки закрыли стыдную наготу. Ирис Аристархович совершенно поник и всхлипнул:

— Как вам не стыдно унижать старого больного человека…

Ванзаров принес искренние извинения, приказал снять наручники и предложил побеседовать о другом, куда более важном, чем сома. Окунёв тер запястья, на которых остались красные вмятины, слезливо сопел, но скандалить не порывался.

— Что вы хотите? — спросил он.

— Расскажите о Надежде Ирисовне Кабазевой.

Профессор не выразил бурного удивления, потупился и сказал:

— Все-таки узнали…

— Это было нетрудно.

— И что вы хотите?

— Полагаю, Надежда, имея женский паспорт, окончила Женский медицинский институт и потом служила в какой-нибудь аптеке, где берут барышень…

— Да, у Лесневской. Но это было еще год назад.

— Узнали вы о ее существовании не так давно…

— Да, — печально согласился профессор. — С ее матерью у меня случился страстный роман. Потом Веру отправили на каторгу. Я не знал, что она беременна. Года два назад я читаю лекцию, ко мне подходит симпатичная барышня, говорит, что заинтересовалась темой гибели религий. Она мне сразу понравилась, я даже подумал: не закрутить ли роман. Но бог уберег. Пригласил ее в ресторан, тут она и рассказала, кто ее мать. Я сначала не поверил, но она предъявила доказательства: фотографию, где мы с Верой снялись вместе как раз накануне ее ареста. Скажу вам, что Вера была страшный человек. Все повторяла заповедь «Катехизиса революционера» Нечаева: «Революционер — человек обреченный. Для него нет ни родных, ни близких, ни друзей. Вся его жизнь подчинена одному: страстному, полному, повсеместному и беспощадному разрушению. Всегда и везде он должен поступать так, как этого требует единственная мораль и нравственность — торжество революции…» С этим Надя и выросла.

— Двадцатый век на дворе, а у нас все то же: нечаевщина и «Бесы» господина Достоевского! — не удержался Лебедев.

Одарив коллегу строгим взглядом, Ванзаров спросил:

— Перед расставанием Вера подарила вам запретную книгу на долгую память.

Окунёв вздохнул печально:

— А это откуда узнали?

— Только предположение, не более. Так что же Вера?

— Ничего. После ареста мы больше не виделись. Но когда увидел Надю, все вернулось. Пригласил ее сюда, признался, что я ее отец. Она не удивилась. Сказала, что знает это.

— А свою… особенность тоже раскрыла?

— Что называется, прямым текстом. Характером в мать пошла.

— Что именно Надежде от вас было нужно? Денег?

— Ни разу о деньгах не заикалась, — ответил Окунёв.

— В таком случае ей был нужен комплект мужской одежды по росту. А пальто вы ей со своего плеча подарили. Впрочем, ключ от дачи в Шувалове она тоже взяла.

Профессор отер слезы, засыхавшие на щеке:

— Вроде бы надзор за мной давно снят… Как узнали?

— Только Сократова логика, которой меня обучили вы, — ответил Ванзаров.

— Хоть что-то полезное в вас заронил… А всё-таки?

— Надежде необходимо было установить контроль над двумя барышнями-революционерками. В мужском обличье это было куда проще. Вот только барышня Полонская случайно раскрыла ее тайну. У вас на даче. Зря вы туда давно не наведывались. Кстати, теперь у вас и дачи нет. Но это пустяки. Итак, Надежда получила от вас ключи, мужскую одежду, шубу, познакомилась с вашими друзьями…

— Какими еще друзьями? — спросил Окунёв.

— Санже, Толоконкина, Лёхина и прекрасная полька…

— Барышня Полонская, что ли? Не друзья они мне вовсе. Это скорее…

— Друзья Надежды. Она их сюда приводила. Устраивали чаепития…

— Конечно.

— И Лёхина с Полонской приезжали к вам узнать про судьбу Надежды…

— Все расспрашивали, как да почему.

— Они еще что-нибудь хотели?

— Спрашивали, не оставляла ли Надя каких-то банок или склянок.

— А Санже к вам не приезжал позавчера вечером?

— Нет, мы едва знакомы.

— Надежда водила вас на его боксерские поединки?

Профессор вздохнул:

— Был грех. Затащила, сильно возбуждалась от мордобоя, потом еще заставила фотографироваться с победителем. Очень любила победителей.

— Она дружила с Санже.

— Не то слово — дружила. Уж не знаю, до чего у них дело дошло. Санже на нее влюбленными глазами смотрел. Большой сюрприз его ожидал…

— Зачем ей понадобился снимок с фигурой пентакля? — спросил Ванзаров.

— Появилось у нее такое желание: сняться вместе, а она в мужской одежде. Шутка. Только Санже отказался с нами сниматься. Сказал: дипломату не полагается. Чудной такой.

Переполнившись чувствами, Лебедев вынул сигарку и спросил разрешения закурить. Профессор безразлично махнул рукой, но Ванзаров отклонил порыв.

— Теперь самое важное, Ирис Аристархович, — сказал он. — Кто придумал отравить население столицы отваром спорыньи?

— Да ведь какие идеи порой за столом не возникнут… Так, шутливые разговоры…

— Кто их начинал?

— Полонская все больше фантазировала…

— А Надежда?

— Она девушка умная, начитанная, спорила с ней…

— Кого вы просили телефонировать мне с угрозами?

Окунёв смущенно хмыкнул:

— Что было делать… Боялся, что докопаетесь. Не хотел, чтобы в Наденькину жизнь лезли грязными лапами. Это была шутка. Простите…