Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

Парадоксально, но факт: в похоронном поезде, вышедшем из Гайд-парка после погребения шефа, пировали его бывшие соратники. «Алкоголь лился рекой в каждом купе и каждом салоне, – писал главный корреспондент при Белом доме М. Смит. – Занавески на окнах были спущены, и снаружи поезд выглядел как любой другой, везущий траурных гостей домой. Но за этими занавесками рузвельтовские подручные развлекались полным ходом… Официанты носились по коридорам с подносами расплескивающихся бокалов. Не будучи знакомым с публикой в салонах, можно было бы принять ее за возвращающихся домой болельщиков с футбольного матча».

Когда Данила закрыл последнюю страницу собранных им документов, его душа напряженно сжалась. Он словно кожей почувствовал, насколько опасно вступать в открытое единоборство с американцами. Да, они не дрогнут, когда настанет час ядерной бомбардировки Ирана. Но это большая политика. Они не дрогнут и в том случае, если он, полковник СВР Булай станет для них серьезной помехой.

С приходом апреля Адольф почувствовал просветление. Он стал просыпаться в повышенном состоянии духа всегда с одной и той же мыслью: «ничего еще не кончено, мальчик, ничего еще не кончено. Сила небесная на твоей стороне. Надо все перестраивать….» Он поверил, что Черный ангел взялся за дело, и готовит врагу сокрушительное поражение. Ему казалось, что в мире назревает что-то очень важное, что – то поворотное для Германии и для него лично. В глазах его появился блеск, дрожь в руках умерилась, из голоса исчезла истеричность.

Адольф уже понимал, что Берлин не удержать, но ведь у немецкого народа есть горная твердыня, в которой оборонялся Фридрих Барбаросса – его любимый Оберзальцберг. Там крутые горы, отвесны стены, бездонные пропасти – там можно организовать оборону на долгие десятилетия. Можно создать неприступную крепость нибелунгов.

Адольф распорядился отправить на юг все министерства и собрался вылететь туда к 20 апреля – чтобы отпраздновать там свой день рождения. Большинство министерств уже переехали на юг вместе с переполненными грузовиками и охваченными паникой чиновниками. Затем он отправил в Берхтесгаден большую часть домашней прислуги для подготовки к его приезду расположенную в горах виллу Бергхоф.

Но катастрофа приближалась гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Американцы и русские стремительно продвигались к месту встречи на Эльбе. Они уже встретились в Линце, родном городе Гитлера. Нюрнберг был осажден, а части американской 7-й армии обошли его и двинулись на Мюнхен – родину нацистского движения. В Берлине послышались раскаты русской тяжелой артиллерии. Путь в «гнездо нибелунгов» был отрезан.

Недолгая бодрость покинула Адольфа. Снова стала неудержимо трястись голова. Левая рука не слушалась и висела плетью. Он с трудом передвигался, словно был столетним стариком. При взгляде на себя в зеркало Адольф видел человека с оцепеневшими, лихорадочно блестевшими глазами. Все чаще у него случалось недержание мочевого пузыря. Приближенные старались не смотреть на его мокрые брюки и отворачивали нос от его зловонного запаха. Адольф кое-что понимал в нервных недугах и ждал, что вслед за депрессией наступит оживление. Так и случилось в день его рождения. 20 апреля он был не так мрачен, как обычно. Он даже заявил своим генералам, что на подступах к Берлину русские потерпят самое жестокое поражение из всех, какие они терпели до сих пор. Но генералы почему – то не поверили ему и на военном совещании, состоявшемся после праздничной церемонии, стали убеждать его покинуть Берлин. "Через день или два, – объясняли они, – русские перережут последний на этом направлении коридор для отхода".

Но он верил Черному ангелу и оставил их просьбы без ответа.

Хотя пошел навстречу этим ослам, и согласился сформировать два отдельных командования на случай, если американцы и русские соединятся на Эльбе.

Ему было невыносимо тяжело отвечать одному за судьбу Германии. Все соратники его покидали. Даже самые близкие. Сначала дал деру Геринг, увозя с собой награбленное добро с целой колонной грузовиков.

Узнав об этом, Адольф впал в прострацию. Из него летели визг и слюни, конвульсии сотрясали тело. Придя в себя, он позвонил генералу войск СС Феликсу Штейнеру и приказал нанести контрудар по русским южнее пригорода Берлина. Штайнер должен был бросить в бой всех солдат, каких только можно обнаружить в Берлине и его окрестностях, в том числе и из наземных служб люфтваффе. В этот момент ему попался под руку генерал Коллер, командовавший остатками авиации. "Каждый командир, который уклонится от выполнения приказа и не бросит в бой свои войска, – кричал на него Адольф – поплатится жизнью в течение пяти часов. Вы лично головой отвечаете за то, чтобы все до последнего солдата были брошены в бой". Коллер исчез, а он стал нетерпеливо ждать результатов контрудара Штейнера. Но известий не поступало. Ожидание продолжилось на следующий день под грохот русской канонады. Адольф сидел на телефоне и пытался выяснить на различных КП, как развивается контрудар Штейнера. Но никто ничего не знал. Ни самолеты генерала Коллера, ни командиры наземных частей не видели никакого контрнаступления, хотя предположительно оно должно было начаться в двух-трех километрах к югу от столицы. Даже самого Штейнера невозможно было найти, не говоря о его армии. Наконец Адольфа озарило, что никаких частей Штайнера давно нет, и он напрасно ждет результатов. Снова начался припадок. Он бился в конвульсиях.

На следующий день к нему пришли Кейтель и Йодль и сообщили, что русские танки пересекли черту города. Для Адольфа это оказалось слишком. Он полностью потерял контроль над собой. Так он еще никогда не бесновался. "Это конец, – пронзительно визжал он. – Все меня покинули. Кругом измена, ложь, продажность, трусость. Все, кончено. Прекрасно. Я остаюсь в Берлине. Я лично возьму на себя руководство обороной столицы третьего рейха. Остальные могут убираться куда хотят. Здесь я и встречу свой конец".

Присутствовавшие пытались его успокоить. Они говорили, что еще есть надежда, если фюрер отступит на юг. В Чехословакии сосредоточены группа армий фельдмаршала Фердинанда Шернера и значительные силы Кессельринга. Дениц, который выехал на северо-запад принять командование войсками, и Гиммлер звонили фюреру, убеждая его покинуть Берлин. Даже Риббентроп связался с ним по телефону и сообщил, что готов организовать "дипломатический переворот", который все спасет. Но Адольф уже понял, что с ним обращаются как с неполноценным дитем, лишь бы он успокоился. Он сказал, что принял, наконец, решение. И, чтобы показать, что это решение бесповоротно, вызвал секретаря и в их присутствии продиктовал заявление, которое следовало немедленно зачитать по радио. В нем говорилось, что фюрер остается в Берлине, и будет оборонять его до конца.

Затем Адольф послал за Геббельсом и пригласил его с женой и шестью детьми переехать в бункер из своего сильно пострадавшего от бомбежек дома, расположенного на Вильгельмштрассе. Он надеялся, что хоть этот фанатичный приверженец поддержит его морально. Потом занялся своими бумагами, отобрав те, которые, на его взгляд, следовало уничтожить, и передал одному из своих адъютантов – Юлиусу Шаубу, который вынес их в сад и сжег.

У него тряслась рука, нога и голова, и он, по словам Шауба, продолжал повторять: "Расстрелять их всех!»

Затем пришла телеграмма от Геринга, в которой тот брал власть в свои руки, находясь в Мюнхене.

«Мой фюрер!

Ввиду вашего решения оставаться в крепости Берлин, согласны ли Вы, чтобы я немедленно принял на себя общее руководство рейхом при полной свободе действий в стране и за ее пределами в качестве Вашего заместителя в соответствии с Вашим декретом от 29 июня 1941 года? Если до 10 часов вечера сегодня не последует ответа, я буду считать само собой разумеющимся, что Вы утратили свободу действий и что возникли условия вступления в силу Вашего декрета. Я также буду действовать в высших интересах нашей страны и нашего народа. Вы знаете, какие чувства я питаю к Вам в этот тяжкий час моей жизни. У меня нет слов, чтобы выразить это. Да защитит Вас всевышний, и направит к нам сюда как можно скорее, несмотря ни на что. Верный Вам Герман Геринг.

Эта телеграмма подействовала на Адольфа убийственно. Такого от своего близкого соратника он не ждал. Его снова обуял приступ бешенства, из которого он долго не мог выйти. Он призывал Черного ангела, чтобы тот облегчил его муки, но в его сознании всплывало только уродливое человечье лицо с птичьим клювом, которое весело над ним и смеялось.

Придя в себя, Адольф с подсказки Бормана продиктовал телеграмму, обвинявшую Геринга в совершении "государственной измены", наказанием за которую может быть только смерть, но, учитывая его долгую службу на благо нацистской партии и государства, жизнь ему может быть сохранена, если он немедленно уйдет со всех постов. Ему было предложено ответить односложно – да или нет.