Филипп Ванденберг - Тайна предсказания

Глава XII

Альфа и Омега

В начале Леберехт обыскал район вокруг Ватикана и замка Ангела, то есть лежащий между ними Борго, единственное место в Риме, где могла бы жить одинокая женщина. Он поймал себя на том, что, расспрашивая о Марте незнакомых людей, становится все более восторженным в своих описаниях.

Наконец, когда Леберехт начал опасаться самого худшего, его поиски распространились на северный и южный пригороды. Он упорно прочесывал древние руины, но находил лишь бесчисленные зловонные трупы животных, а также кошек и собак, дравшихся из-за добычи.

Со времени исчезновения Марты минуло семнадцать суток, семнадцать мучительных дней и ночей, в которые Леберехт обыскал каждый уголок города. В своих блужданиях по городскому лабиринту он постоянно думал о том, не стала ли Марта жертвой инквизиции. Отрицательный ответ из священного трибунала ничего не значил. Сплошной обман и, как показал опыт, даже убийство были в порядке вещей для господ в красных мантиях, что уж говорить о шантаже! И все же, когда после трех недель ожидания не последовало никаких требований, Леберехт отмел и эту мысль.

Необъяснимым для него образом настроения в Риме начали меняться. Никто не мог сказать, откуда пошел этот слух, но на рынках, улицах и во время буйных празднеств люди шептались, что обещанный конец света не состоится, что доктор Коперник ошибся и назвал дату рокового дня, которого нет.

За слухами этими скрывался коварный кардинал — государственный секретарь Клаудио Гамбара, который точно знал, что изгнать слух можно только в том случае, если заменить его новым, и что рядовой христианин скорее поверит слуху, чем любой папской булле. Так случилось, что грабежи и убийства, драки и беспутства закончились сами собой. Священники вспомнили о своей службе, монахи — о добродетели, простые христиане — о прежней набожности. А палачи инквизиции, которых в те недели, пока царило ожидание конца света, били и изгоняли из города, потихоньку направили стопы к священному трибуналу и, как и прежде, стали хозяйничать на своей службе.

Леберехт знал причину апокалипсического хаоса лучше, чем любой другой, и теперь удивлялся его внезапному концу; но это мало беспокоило молодого человека. Его единственный интерес составляла судьба Марты.

Сильнее, чем когда-либо, проклинал он книгу Коперника, которая (в это он все еще верил) необъяснимым образом была повинна в исчезновении Марты. Теперь он передал бы ее великому инквизитору безо всяких условий, хотя и знал, что его собственная жизнь после этого не будет стоить и гроша. Но что значила теперь его жизнь без Марты?

Дом, где они познали совместное счастье, был холодным и пугающим, ведь каждый предмет напоминал здесь о любимой женщине. Леберехта прямо-таки бил озноб, когда он возвращался в пустой дом, и поэтому он решил перебраться в строительный барак у собора Святого Петра. Леберехт мало говорил и почти не ел, он только размышлял и искал объяснение столь внезапного исчезновения любимой.

Ночами, не находя сна, он вставал, одевался и бродил по темным пустынным улицам. Как преступник, преследовал он одиноких женщин, которые походкой или статью напоминали Марту, и часами стоял на страже перед своим домом недалеко от Пантеона, не входя в него и надеясь, что Марта тайком вернется. Но все было напрасно. Во время этих ночных прогулок Леберехт делал открытия, узнавая о существовании вещей, о которых раньше не имел представления. Так, он натыкался на беглых монахов и монахинь; недалеко от Санта Мария Маджоре обнаружил обветшалый палаццо, входить в который мужчинам запрещалось, поскольку, как говорили, там поклоняются однополой любви на манер поэтессы Сафо; за церковью Иль Джезу сходились благородные мужи, даже представители монашества, чтобы служить черные мессы с похотливыми женщинами, бесстыдно предлагавшими себя на каменном алтаре; он узнал о трактирах и постоялых дворах, где подавали не пищу, но преимущественно юных девушек, почти детей; его глазам предстали многочисленные сумасшедшие дома, где душевнобольные мужчины и женщины в ремнях и цепях вели апатичное существование, как пойманные звери. Но ни в одном из этих заведений не обнаружилось следов Марты.

Совсем отчаявшись, Леберехт решил навестить своего смертельного врага, Кристофа Клавия. В конце концов, Марта была матерью Кристофа и ее судьба не могла быть безразлична иезуиту. Леберехт готов был просить его о прощении, но готов был и сцепиться с ним; во всяком случае, он со смешанным чувством переступил порог мрачного дома на Виале Сан-Джорджио, где Клавий обитал в окруженной тайнами лаборатории.

Тот был в берете, который подчеркивал важность его работы, и едва взглянул на Леберехта из-за горы пергаментов и бумаг, когда тот неожиданно вошел в низкое помещение с мощными потолочными балками — в кухню алхимика, обстановка которой могла обратить в бегство любого непосвященного. Клавий, несомненно, узнал его, но молчал и с равнодушным видом продолжал возиться со своими приборами.

Леберехт начал без приветствия:

— Я хотел бы поговорить о твоей матери!

— У меня нет матери, — жестко ответил Клавий, даже не посмотрев на него.

— Марта пропала уже более трех недель назад…

— Ты имеешь в виду эту шлюху?

— Называй ее как угодно, но скажи, что тебе известно о ее судьбе.

— Ничего. Я ничего не знаю, и мне безразлична ее судьба. Раньше или позже каждый грешник получает наказание, которого достоин.

— Ты выдал свою мать инквизиции? Я должен это знать!

Клавиус отложил в сторону перо и безучастно произнес:

— Нет, но мне надо было это сделать.

— Что это значит, иезуитская гадина? — Леберехт сделал шаг вперед и угрожающе навис над Клавиусом.

Монах забеспокоился, ибо боялся соперника, который был выше его на целую голову. Сгорбившись, будто готовясь к прыжку, иезуит выжидал за своим столом и, прищурившись, смотрел на Леберехта.

— Долг клирика — сообщать инквизиции о проступках христиан.

— Даже собственной матери?

— Да.

— Ты, наверное, был бы доволен, если бы твою мать сожгли на костре!

Клавий молчал.

Глаза Леберехта между тем привыкли к сумраку, царившему в помещении. Ставни были закрыты, на столе мерцал отшлифованный изумруд, какие часто носят с собой монахи. Учение алхимиков приписывало камню особую силу в усмирении похоти. Леберехт презрительно фыркнул.

Клавий, заметив, что его противник распознал значение изумруда, отреагировал бурно.

— Хотел бы я, чтобы твоя шлюха имела при себе такой же камень! — воскликнул он. — Тогда бы мы многого избежали.

Леберехт хотел было ответить, но в это мгновение взгляд его упал на цифры, начертанные на стене. Сангиной на белой известке было выведено: 1582. Клавий, проследив за его взглядом, усмехнулся:

— Что, попытка шантажировать инквизицию оказалась тщетной? — Он указал на дату, написанную на стене: — Восьмой день десятого месяца никогда не наступит. Коперник ошибался. Таково желание Папы.

— Желание Папы?

— Да. Его святейшество поручил мне составить новый календарь, соответствующий новому времени. И будь уверен, того дня, на который по Копернику приходится finis mundi, в этом календаре не будет.

— Но ведь сам факт не упраздняется из мира!

— Так считаешь ты и тебе подобные! Большинство христиан все еще верят предписаниям Церкви, потому что она просвещена Святым Духом. А Коперник был лжепророком, и тебе больше нет в нем никакого проку. Можешь сжечь его книгу.

— Сжечь?! Такое кощунство пристало только Церкви, во всяком случае, ни о каком другом учреждении, которое сжигало бы книги, я не слышал.

Клавий начал раздраженно рыться в своих бумагах.

— Почти все книги от дьявола, их надо сжечь! — заявил иезуит. — Того, что скрывают в своих стенах монастыри, достаточно, чтобы тысячу лет питать адский огонь. Будь проклят Генсфляйш[119] из Майнца, который изобрел книгопечатание! Книги принесли человечеству одни лишь беды.

— Они сделали человечество умнее, а это — беда для Церкви, ведь знание — величайший враг веры, — возразил Леберехт.

Иезуит сорвал с головы берет, швырнул его наземь и выкрикнул, указывая пальцем на непрошеного гостя:

— Однажды тебя схватит инквизиция, и я не могу сказать, что буду сожалеть, видя, как ты горишь на костре. Людей вроде тебя Бог не оставляет безнаказанными. Ты можешь быть рослым и сильным, но ты слабак в сравнении со священным трибуналом. Неужели ты всерьез верил, что сможешь шантажировать инквизицию и перевернуть весь мир? В этом потерпели поражение даже великие люди, которым ты не чета. Твой отец был сожжен как колдун, и тебя, Хаманн, ждет та же участь…

Не успел Клавий закончить, как Леберехт прыгнул через стол, схватил своего врага обеими руками за воротник и начал душить. Глаза иезуита вылезли из орбит, в остальном же он не выказал ни малейшего волнения. Лишь когда ему стало недоставать воздуха, он попытался вырваться из объятий противника. В смертном страхе Клавий начал махать руками и при этом правой рукой задел свечу, стоявшую на столе. Та упала, и уже в следующее мгновение загорелись бумаги и пергаменты. Но Леберехт не отпускал его.