Филипп Ванденберг - Тайна предсказания

Леберехт ничего не понимал.

— Вы знаете, что вчера произошло? — снова начал Гамбара.

Леберехт кивнул. Он не ждал ничего хорошего.

— Дом, где иезуит Клавий занимался своими астрономическими расчетами, выгорел дотла. Невнимательность ученого! — воскликнул Гамбара.

— Кто это сказал?

— Он сам признал, что небрежно обращался с огнем.

— Клавий цел и невредим?

— С ним ничего не случилось, лишь пару волосков подпалил. Но…

— Но? — Леберехт сделал шаг к Гамбаре.

— Все расчеты и наброски нового календаря стали добычей пламени. Выходит, что труды многих лет были напрасными. Вы понимаете, что это значит?

Леберехт вопросительно смотрел на кардинала.

— Это означает, — продолжал тот, — что могут пройти годы, прежде чем Лилио и Клавий заново рассчитают календарь и уничтожат роковую дату апокалипсиса Коперника. Но, я думаю, вы достаточно умны, чтобы вновь затевать свою дьявольскую игру.

И вам не повредит, если вы ясно покажете это Церкви. У курии есть много пожизненных должностей: кураторы без прихода, пенитенциарии без исповедальни, префекты без префектур, просекретари без секретариата, аудиторы без службы, официалы без судебной палаты, приоры без монастыря, титулярные архиепископы без епископства…

— И кардиналы курии без поручений в курии, — продолжил Леберехт.

— Что ж, похоже, я не открыл вам ничего нового.

— Нет, конечно нет. И вы думаете… — Леберехт оглядел свою пропыленную одежду и прыснул от смеха, представив себя титулярным архиепископом в красной альбе. Вначале он смеялся сдержанно, затем все громче и громче, пока не разразился громким хохотом. Задыхаясь и ловя ртом воздух, он сказал: — Простите, господин кардинал, порой жизнь бывает слишком уж забавна!

Такое бесстыдное поведение в Станца делла Сегнатура было делом неслыханным, даже невозможным, а потому привлекло целую толпу ассистентов, смотрителей и монсеньоров, которые устремились в зал с озабоченными лицами и выстроились в ряд по обе стороны от кардинала, готовые дать бой злу.

Опасаясь за свой авторитет, несколько растерянный Гамбара (двадцать девять лет он носил пурпур и ни разу не вызвал смеха в Ватикане, не говоря уж о таком мерзком хохоте) простер руку и громко произнес:

— Вывести его за дверь!

Леберехт, успев коротко поклониться, удалился в сопровождении куриальных чиновников.

Он был уже у двери, когда кардинал крикнул ему вслед:

— Идите и в надлежащий срок объяснитесь!

Беседа с кардиналом укрепила Леберехта в мысли, что ни курия, ни инквизиция не причастны к исчезновению Марты. В противном случае Гамбара вел бы себя иначе. Покидая Ватикан, Леберехт пришел к выводу, что о местонахождении Марты надо спрашивать гостей кардинала Карафы.

С той роковой ночи, разрушившей счастье его жизни, он лишь однажды встречал Лоренцо Карафу. Это произошло на следующий день, когда он мог быть уверен в том, что кардинал снова стал господином своих чувств. Тогда кардинал, вопреки обыкновению, держал себя замкнуто и сдержанно, и у Леберехта сложилось впечатление, что Карафа был рад, когда он удалился.

Жизнерадостного кардинала, который притворялся, что ненавидит курию и Папу, Леберехт никогда не мог правильно оценить, но именно эта противоречивость характера и привлекала к этому необычному человеку. Можно ли доверять Карафе? Получив приглашение на празднество, Леберехт удивился, поскольку ни он, ни Марта не относились к сливкам римского общества. Теперь же он вспомнил, что кардинал очень выразительно намекал на свое желание видеть Марту. Поразмыслив, Леберехт решил при ближайшей возможности снова встретиться с Карафой.

У строительного барака, который в последнее время стал ему вторым домом, Леберехта ожидал посланец с сообщением, что мастер Карвакки приглашает его на большую ротонду, что на кровле собора Святого Петра.

— Что ему надо? — резко спросил Леберехт.

Посланец пожал плечами.

— Мессер Карвакки в превосходном настроении. Его жена родила ему сына!

— Знаю, — ответил Леберехт и запрокинул голову.

Стоял один из тех ужасных дней, когда воздух в Риме был сырой, как в прачечной, а с крыш и деревьев капало, будто недавно прошел дождь. Весь город был окутан желтовато-мутной дымкой.

Чтобы подняться на крышу, а затем на большую ротонду, которая была теперь в лесах, требовались немалые усилия, поэтому Леберехт избегал более одного раза в день совершать утомительный путь по стоптанным деревянным ступеням и приставным лестницам.

Поднявшись на крышу, он повернул на запад, к строящемуся куполу, прятавшемуся за хаосом балок, шестов, досок, канатов, цепей и лестниц.

— Леберехт! — донеслось с самой высокой платформы. — Поднимайся сюда!

Леберехт не видел никакого смысла в приглашении своего наставника, но послушался и вскарабкался по лестницам и балкам туда, где, сидя на доске, его ожидал Карвакки. Рядом с мастером выстроился целый ряд маленьких глиняных кувшинчиков, из тех, какие резчики по камню носят на поясе, чтобы увлажнить пересохшую глотку. Но сейчас эти кувшинчики были наполнены вином.

— Выпей за здоровье моего перворожденного сына! — Он протянул Леберехту глиняный кувшинчик. Леберехт взял его, чтобы не портить хорошее настроение Карвакки.

— Я счастлив, — сказал Карвакки заплетающимся языком, — кажется, никогда я не был так счастлив, как сегодня.

Слова наставника о счастье особенно тронули Леберехта, находившегося в прямо противоположной ситуации: он чувствовал себя несчастным как никогда. Молодой человек промолчал и окинул взглядом Вечный город.

Карвакки, который принимал близко к сердцу переживания Леберехта, пробормотал:

— Я ведь знаю, что ты чувствуешь, мой мальчик, но жизнь продолжается. Давай, сделай еще глоток!

Леберехт отвел в сторону руку Карвакки.

— Они предложили мне высокий пост, — сказал он, устремив взгляд вдаль. — Они хотели предложить мне доходное место, сделать меня официалом или титулярным архиепископом, лишь бы я заткнулся. Сегодня ночью сгорел их новый календарь.

— Ты шутишь!

— Это правда, даже если звучит как шутка. Я ведь как раз иду от Гамбары.

Карвакки помотал головой и рассмеялся.

— Представляю тебя в красной сутане: Леберехт, кардинал Хаманн! Слишком забавно. И ты согласился?

— Конечно нет! — возмутился Леберехт. — Они хотели купить меня и заставить молчать. Не понимаю… — Голос его дрожал. — и что ты собираешься делать? — спросил Карвакки, продолжая налегать на вино.

— Что касается книги Коперника и реабилитации моего отца, то я понял, что одному человеку невозможно противостоять инквизиции. Мне кажется, что eminentissimi и reverendissimi в курии готовы отрицать даже то, что Земля вращается вокруг Солнца, хотя это видно каждому. В остальном мой единственный интерес связан с выяснением судьбы Марты.

— Тебе нужно отвлечься. Ты должен переключиться на что-нибудь другое. Какая польза с того, что ты неделями прячешься в своем бараке? Пойдем на Трастевере! Там лучшее вино и самые красивые девочки. У меня есть повод праздновать! Сегодня — счастливейший день в моей жизни!

Леберехт поднялся.

— Не обижайтесь, если я не смогу разделить с вами все эти шалости. Я не хочу лишать вас веселья. Возможно, в другой раз…

И он приготовился к трудному спуску.

Когда Леберехт спустился, каменщики, резчики по камню и носильщики, которые работали на кровле собора Святого Петра, как зачарованные смотрели вверх. На том месте, где ротонда переходила в купол, Карвакки озорно, словно фавн, пританцовывал на лесах, держа в каждой руке по глиняному кувшинчику.

Он что-то кричал зрителям с высоты, но никто его не понимал. Тогда он поставил кувшинчики в сторону, приложил обе ладони ко рту и сделал шаг вперед, чтобы повторить зов. При этом он поскользнулся, закачался и, словно подбитая птица, устремился вниз, несколько раз перевернувшись. Казалось, он хочет взлететь.

Вопль сотен глоток пронесся над широкой кровлей, когда тело Карвакки ударилось о камни. Потом все смолкло.

Прошли недели со смерти Карвакки. Леберехт взял на себя тяжкую задачу сообщить Туллии о смерти ее мужа. Вопреки ожиданиям Туллия приняла это известие с завидным самообладанием. Молодая женщина сказала, что, если так суждено судьбой, она вынесет это испытание.

Такая реакция повлияла и на Леберехта. С этого дня его скорбь стала иной. Не то чтобы Леберехт перестал печалиться вовсе, но теперь он был готов смириться со своей судьбой. Молодой человек заботился о Туллии и ее ребенке и, казалось, даже стал забывать о собственных страданиях.

Вслед за длинной промозглой зимой мгновенно наступила светлая, сияющая красками весна. В один из весенних дней, способных выманить из нор даже самых закоренелых нелюдимов, Леберехт собрался осмотреть Колизей, древний амфитеатр Флавиев, частично разрушенный и превратившийся в каменоломню, из запасов которой население Рима возводило себе дома и дворцы.