Николь Апсон - Печаль на двоих

— Они отреклись от меня сразу же после ареста. Я пошла к ним после того, как меня выпустили из тюрьмы, но они прогнали меня. Господи Боже мой, да, кроме Селии, у меня никого и не было!

— Но ведь наверняка ее кто-то разыскивал?

— Она общалась только с теми, кто с ней работал. Даже я, как оказалось, была для нее всего лишь миссией. Те, кто знал ее по работе, и не заметили, что она исчезла: по их представлениям, Селия Бэннерман ушла с одной работы и, как ей и было положено, заступила на другую. В Лидсе никто не знал, как она выглядит. Если бы там появился кто-нибудь из «Холлоуэя» или больниц, где мы прежде работали, мне пришел бы конец, но этого не случилось. В те времена из Лондона до Лидса добраться было непросто; выходит, мне повезло, что она решила уехать от меня как можно дальше. — Вейл хитро улыбнулась. — Конечно, в первые годы я старалась держаться в тени. Наша Селия такая скромная — всегда отказывается от публичного признания своих достижений, и никаких фотографий. Святая женщина, да и только.

— До недавнего времени. Весьма глупая промашка, мисс Вейл, — позволить, чтобы вас сфотографировали, да еще в такой компании. Неудивительно, что вы так рассердились на Марджори. Похоже, ей пришлось заплатить именно за вашу самоуверенность. — Вейл ничего не ответила, лишь сжала кулаки; и этот жест, так же как и ее взгляд, говорил о том, что он не ошибся. Судя по всему, злоба, толкнувшая ее на зверское убийство, все еще не остыла. — Мне теперь понятно, как вам удалось убить Селию Бэннерман и почему вам это сошло с рук, — тихо проговорил Пенроуз, — но меня все еще поражает, как вам удалось жить ее жизнью.

— Чтобы быть Селией Бэннерман, мне понадобилось лишь то, что находилось в двух ее чемоданах и вот тут. — Она указала пальцем на свой лоб. — У нее были рекомендательные письма, а у меня — описанные в них качества, и в отличие от нее я ни разу в моей жизни никого не подвела. Все, что я начинаю, довожу до конца.

— За что Марджори Бейкер и пришлось заплатить столь высокую цену. Выходит, и ей, и ее отцу все это было известно.

— Да конечно же, нет. Не смешите меня: вы о них слишком высокого мнения. Я сомневаюсь, что хоть один из них слышал об Элеонор Вейл. Но знали они предостаточно. Отец Марджори увидел фотографию в «Татлере», которую она принесла домой, и сказал дочери, что я не Селия Бэннерман.

— Потому что он помнил женщину, которой отдал своего ребенка?

Вейл кивнула.

— Поэтому вы и солгали, что встречались с ним во время войны, — чтобы вас посчитали за того, кем вы прикидывались. Но Марджори не поверила словам отца — ей было что терять, и она хотела убедиться, что он не ошибся.

— Да, и Этель Стьюк предрешила ее судьбу.

Наконец Пенроуз понял, что из сказанного Стьюк подтвердило правоту Джозефа Бейкера.

— Марджори узнала, что на вас никто никогда не нападал? Она помогала вам с примеркой у Мотли и увидела, что у вас нет шрама.

Обычная дамская примерка обернулась неопровержимым доказательством. Однако, решив им воспользоваться, Марджори не представляла, какой подвергает себя опасности. Теперь Арчи понял, что ее смерть была злобной, садистской пародией на то занятие, благодаря которому она получила последнее подтверждение отцовской правоты. За свойственную примерке интимность Марджори заплатила жизнью.

Вейл кивнула в знак согласия.

— Она измеряла меня, тыкала в меня булавками. Письмо пришло перед самой последней примеркой.

— Марджори хотела денег?

— Конечно. На большее у нее не было воображения. Стольких женщин я учила и воспитывала, за скольких боролась, чтобы им дали приличную работу, а эта глупая маленькая дрянь хотела все получить на блюдечке. Когда я пришла к Мотли в пятницу после полудня, то сказала ей, что позднее, вечером, она получит то, о чем просила. И я сдержала свое слово.

— И вы уговорили Марджори, чтобы туда же пришел ее отец?

— Нет, я про ее отца, пока он не явился к Мотли пьяным, вообще ничего не знала. Марджори о нем ни разу не упомянула, так же как и о том, откуда она получила эти сведения, а я о членах ее семьи, разумеется, понятия не имела. Отец ждал Марджори во дворе, и я, когда уходила, на него случайно наткнулась. Он что-то пробормотал насчет того, что видел меня на фотографии, и тогда же рассказал мне, откуда он знал Селию Бэннерман.

— А он видел, что вы сделали с его дочерью, до того как вы столкнули его с лестницы?

— Какое это имеет значение?

Пенроуз, пораженный, молча смотрел на нее с минуту-другую. Неужели эта женщина вообще не способна раскаиваться?

— И вы ни о чем не жалеете? — спросил он наконец. — Если бы вы могли вернуться к той платформе в метро, вы ведь, наверное, снова такого бы не сделали?

— Если бы это помогло мне достичь того, что я за прошедшие годы достигла, сделала бы. Нет людей хороших и плохих, хороши или дурны их поступки, и каждый человек способен на то и на другое. Возьмите, к примеру, Амелию Сэч: с какой стороны ни посмотри, прекрасная мать, а при этом способна была уничтожить самое ценное, что есть у женщины, и все только для того, чтобы самой преуспеть. А Селия Бэннерман — для общества, несомненно, просто находка — человек, готовый, не щадя сил, бескорыстно помогать другим, но стоило ей получить заманчивое предложение, она тут же бросила свою миссию как ненужную тряпку А все дело было в честолюбии. И такое случается сплошь и рядом. Те, кто занимается общественными делами, без конца твердят: «Важно дело, а не тот, кто его делает», — но в глубине души нам всем хочется, чтобы люди признали наши достижения.

— Даже когда эти достижения зиждутся на насилии? А как насчет людей, чьи жизни вы загубили?

— Вы имеете в виду бывшую заключенную, которая то и дело сидела в тюрьме? Или пьяницу, который ничего не дал обществу и не мог даже спасти жену от виселицы?

— А как насчет нашей сотрудницы?

— Которая хотела меня обмануть?

— Вы же не собираетесь приравнивать ее обман ко лжи, в которой вы прожили последние тридцать лет?

— Я никого не сужу. Я просто говорю: для того чтобы выжить, мы все дурачим себя и других. Некоторые даже этим зарабатывают деньги.

Пенроуз не пропустил мимо ушей это колкое замечание в адрес Джозефины, но решил не обращать на него внимания.

— Давайте поговорим о Люси Питерс, — сказал он, уверенный в том, что его собственный обман теперь уже не имеет никакого значения. — Она знала, что вы не удовлетворились убийством Марджори? Что вы сначала издевались над ней и унижали ее?

Вейл посмотрела на него с недоумением:

— Как вы можете этого не знать, если вы, сидя у постели Люси, обменивались с ней записками?

Пенроуз лишь улыбнулся в ответ.

— Элеонор Вейл, вы обвиняетесь в убийстве Селии Бэннерман, Марджори Бейкер, Джейкоба Сэча и Люси Питерс. Вы будете…

— Ах ты, сволочь! — вскочив, заорала Вейл.

Она со всей силы толкнула стол в живот Пенроузу и кинулась на него с кулаками, но Фоллоуфилд мгновенно схватил ее за запястье. Крепкие пальцы сержанта впились в саднящую рану на коже, и Вейл завопила от боли. Непонятно как, но ей удалось вырваться, и она, схватив стул и изрыгая проклятия, ринулась на них обоих. Но на сей раз Пенроуз уже был готов к атаке и отклонился в сторону, так что стул с размаху врезался в дверь; Арчи тут же схватил Вейл за руку и завернул ее за спину. Он прижал обвиняемую к стене и держал, пока Фоллоуфилд не надел ей наручники. Впоследствии Пенроуз жалел, что не сумел сдержать своих эмоций, но когда вывел ее в коридор и дал указания об аресте, то чувствовал, что злость в нем кипит с не меньшей силой, чем в Элеонор Вейл.

— Чтоб ты сгорела в аду! — вырвалось у него.

Джозефина сидела в приемной Нового Скотленд-Ярда и задавалась вопросом: зачем Арчи ее вызвал? Получив его сообщение, она удивилась, но и обрадовалась, что вырвется хоть на час-другой из «Клуба Каудрей». Атмосфера в клубе сложилась невыносимая: журналисты светской хроники не замедлили оповестить о случившемся репортеров по уголовным делам, и те немедленно заполонили Кавендиш-сквер. А потом за телом Люси прибыл катафалк, и это зрелище наверняка запомнится всем надолго. Но для глубокой печали были и другие, не менее веские причины. Куда бы Джозефина ни бросила взгляд, у всех в глазах отражалось то же, что чувствовала и она сама, — горечь разочарования. После стольких лет сражений за свои права с законодательными органами и правительством эти женщины вдруг узнали, что порча, оказывается, зрела в самой их сердцевине. Они оказались преданы одной из своих, и теперь чувствовали себя одураченными. Женщины гневились на Бэннерман, но обвиняли самих себя. Джозефина не могла вспомнить случая, чтобы кто-нибудь так обманул ее доверие.

Когда Арчи зашел за ней, вид у него был бледный и изможденный.

— Я не буду и спрашивать, как у тебя дела, — сказала Джозефина. — Все равно правды от тебя не добьешься, а по твоему лицу и так все видно.