Джинн Калогридис - Невеста Борджа

— Прошу прощения, мадонна. Это Джулио Орсини и его люди. Святой отец посадил в тюрьму родственников Орсини, потому дон Джулио поднял мятеж. Но вы не бойтесь. Папа вызовет гонфалоньера с его войском. — Джакомо понизил голос и, лукаво сощурившись, добавил: — Если, конечно, тот согласится прийти.

На протяжении нескольких месяцев Чезаре именно что не соглашался оставить войну, которую вел; Папе пришлось обходиться теми немногочисленными солдатами, которых не увел с собой гонфалоньер и полководец Церкви. На поддержку романской знати Александр полагаться уже не мог: все дворянство преисполнилось горечи и недоверия после того, что Чезаре учинил с кондотьерами в Сенигаллии. С чего бы вдруг им было сражаться за Папу, вполне способного впоследствии убить их?

Силы и ряды сторонников Джулио Орсини стремительно росли. Однажды вечером, когда мы сидели за столом и донна Эсмеральда разливала вино, Джофре многозначительно взглянул на меня.

Он нервно откашлялся, потом с нарочитой небрежностью сказал:

— Его святейшество все более отчаянно нуждается в помощи в этом деле с Орсини. На самом деле я сегодня услыхал от кардинала Монреальского, что Александр пригрозил дону Чезаре отлучением, если тот не выполнит папский приказ и не вернется в Рим. Чезаре не особенно этого хотелось — если верить кардиналу, он был просто взбешен, — но сегодня отец получил сообщение, что Чезаре со своими людьми движется сюда.

Я схватила мужа за руку; пожатие Джофре оказалось на удивление решительным и крепким. Если Эсмеральде и показалось странным, что мы с мужем переглянулись, словно соучастники, то она ничего не сказала по этому поводу.

В разгар летней жары, несколько месяцев спустя после первого призыва Папы, Чезаре наконец-то привел свое войско в Рим. На протяжении двух недель он оставался недосягаем, поскольку встал лагерем в сельской местности. Но маленькая армия Орсини не могла тягаться с огромным папским воинством; мятежных римских дворян быстро перебили. Ликующий Александр велел звонить во все колокола.

После этой победы мой муж явился к нам на вечернюю трапезу. Заслышав шаги дяди, Родриго подбежал к двери. Джофре подхватил Родриго и подбросил его в воздух — тот заверещал от удовольствия, — а потом внезапно поцеловал мальчика и поставил на пол. Невзирая на непрестанные просьбы Родриго, тем вечером Джофре ни в какую не соглашался с ним играть, и я попросила Эсмеральду пораньше уложить малыша.

На балкон был вынесен маленький столик, чтобы мы могли ужинать, наслаждаясь летним вечером. Пока двое служанок расставляли тарелки, Джофре попросил вина. Один из слуг подал ему кубок, и Джофре осушил большую часть одним глотком.

Я встала со своего кресла в прихожей и подошла к Джофре. Взгляд его был отстраненным и блуждающим. В тот день Джофре подправлял бороду, и, видимо, рука его дрогнула — на щеке красовался свежий подсохший порез.

— Ты принес какие-то новости, муж, — заметила я, понизив голос настолько, чтобы возившиеся на балконе женщины не могли меня расслышать.

Мы продолжали внимательно следить за слугами, но я жадно слушала ответ Джофре.

— Чезаре не терпится как можно быстрее покинуть Рим и вернуться в Марке. Но отец уговорил его остаться на празднество по случаю победы: завтра у кардинала Адриано Кастелли будет дан обед в честь Чезаре. Он будет проходить на свежем воздухе, в винограднике.

— Устрой так, чтобы ты сидел между Папой и Чезаре, — тихо сказала я. — Тогда тебе понадобится лишь попросить у виночерпия, чтобы ты лично отнес им полные кубки — в знак твоего глубочайшего уважения. — Помолчав, я добавила: — Когда слуги уйдут, я принесу все, что нужно.

Слуги раздражающе долго возились с ужином, но в конце концов они все же удалились. Я прошла в спальню; донна Эсмеральда шила, маленький Родриго спал.

— Мне нужно кое-что взять из шкафа, — прошептала я. Донна Эсмеральда кивнула и вновь склонилась над шитьем. Я открыла свой гардероб.

Открытая дверь заслонила меня от Эсмеральды, так что я без помех отворила потайное отделение в полу гардероба и достала оттуда шкатулку. В ней лежали мои драгоценности, унесенные из дворца Святой Марии, и флакон с кантереллой. Я заблаговременно опустошила маленькую прозрачную склянку, в которой содержалось драгоценное розовое масло из Турции — много лет назад мне подарил его Джофре.

Я взяла рубин и два флакона, потом вернула шкатулку в тайник, бесшумно прикрыла двери гардероба и удалилась. За все это время донна Эсмеральда даже не подняла головы.

Джофре расхаживал по прихожей. Он успел налить себе еще вина и уже выпил большую его часть.

— Тебе надо лучше держать себя в руках, — упрекнула я его, — иначе мы никогда не добьемся успеха.

— Я буду сдерживаться, — пообещал Джофре, запрокинул голову и допил кубок.

Я с сомнением взглянула на него, но промолчала. Вместо этого я вручила ему рубин.

— Это на тот случай, если понадобится кого-нибудь подкупить.

Потом я подошла к масляной лампе и поднесла оба флакона, прозрачный и изумрудный, к огню.

«В должное время», — сказала стрега. Сейчас я была полностью уверена, что это время наконец-то настало.

Зеленый флакон сверкал в свете огня. Я подумала о солнечных бликах, танцующих на водах Неаполитанского залива; я подумала о свободе.

Внутри флакона лежал тусклый, серебристо-голубой порошок. «Прекрасная, прекрасная кантерелла, — мысленно обратилась я к ней. — Кантерелла, спаси меня…»

В тот момент мне вспомнилось, как я убила молодого солдата, напавшего на Феррандино. Тогда я не испытывала ни малейшей вины. Не испытывала я ее и сейчас — лишь холодную, жестокую радость.

Недрогнувшей рукой я открыла сначала первый флакон, потом, действуя как можно осторожнее, флакон с ядом. Джофре заглянул мне через плечо, судорожно охнул и вытянул шею.

— Лучше отойди, — предупредила я. — Вдруг я рассыплю порошок — а я не знаю, можно ли умереть, если вдохнешь его.

Джофре подчинился и лишь молча смотрел, как я пересыпаю порошок из большего флакона в меньший. «Всего несколько крупинок», — сказала Лукреция. Я не стала спрашивать, откуда у нее подобные познания. Я отсыпала Джофре сотни, тысячи смертей — добрую треть флакона; этого хватило бы, чтобы истребить папскую армию.

Потом я закрыла оба флакона и вручила Джофре тот, что поменьше, — теперь он сделался наполовину прозрачным, а наполовину серовато-голубым. Джофре спрятал его в потайной карман за пазухой камзола.

— Почему бы не отдать мне все целиком?

В его голосе промелькнули уязвленные и раздраженные нотки.

— Потому что если нас разоблачат, — ровным тоном отозвалась я, — нам понадобится что-то и для себя.

При этих словах Джофре побледнел, но взял себя в руки и кивнул.

Я спрятала изумрудный флакон в корсаж.

— Я буду постоянно держать его при себе, так что если нас схватят…

Джофре снова кивнул, на этот раз решительно, показывая, что мне нет необходимости договаривать.

Мы дружно посмотрели в сторону балкона, где ждал нас ужин.

— Мне сейчас еда в горло не полезет, — сказал Джофре.

— Мне тоже. Я позову слуг и велю им все унести. — Джофре уже повернулся было уходить, но я поймала его за руку и сказала:

— Я не очень-то верю в Бога. Но я буду молиться за тебя. — Джофре слабо улыбнулся, а потом вдруг привлек меня к себе и поцеловал. Это был не дежурный, привычный поцелуй мужа, давно уже состоящего в браке; так юноша целует женщину, в которую он страстно влюблен.

Я отстранилась, ошеломленная, но не стала высвобождаться из его объятий; во взгляде Джофре я узнала того робкого, виноватого юношу, каким он был в нашу брачную ночь.

— Мне очень жаль, что я часто разочаровывал тебя, Санча, — прошептал он. — Но больше этого не повторится.

На этом мы расстались. Я сдержала свое обещание. Я молилась за него всю эту бессонную ночь, прижав руку к сердцу.

Следующий день — тот самый, на который был назначен обед в честь Чезаре, — тянулся мучительно медленно. Тем вечером я не получила никаких вестей от Джофре; да, собственно, я их и не ожидала: кантерелле нужно некоторое время, чтобы подействовать, меня охватило смятение. На третий вечер меня уже трясло. Может, Джофре предал меня? Может, его засекли и схватили?

Я всю ночь просидела в прихожей, размышляя, не пора ли пустить в ход содержимое зеленого флакона, крепко зажатого у меня в кулаке.

Перед рассветом меня все-таки одолело изнеможение; я доковыляла до кровати и заснула тревожным сном.

Пробудившись, я увидела совершенно невероятное зрелище: сначала я вообще решила, что еще сплю. Рядом со мной крепко спала донна Эсмеральда. Родриго тихо посапывал в своей кроватке.

А надо мной склонились Доротея де ла Крема и Катерина Сфорца, обе — в ночных рубашках.

Я моргнула, но видение не исчезло.

— Папу отравили, — прошипела Доротея. — Чезаре тоже. — Заулыбавшись, я села на кровати. Волна ликования вернула меня к жизни.