Николай Норд - Яичко Гитлера

Сразу по возвращении в Новосибирск, Вовка, не въезжая в родной дом, снял для себя с Кирой квартиру, оберегая жену от посторонних взглядов и контактов, включая даже родную мать и брата. А вскоре купил себе трехкомнатную кооперативную квартиру, опять же непонятно на какие шиши — говорил, будто занял у одного хорошего ленинградского знакомого.

Работать по специальности Вовка не пошел — как-то открутился от распределения. И, действительно, — на нищенские сто двадцать рублей зарплаты инженера вдвоем с Кирой им было не прожить. Его двоюродная сестра Люська — с которой в юности у Николая были кой каковские любовные шашни, а у Вовки надежды обрести в Николае не только друга, но и родственника — устроила Вовку администратором в кафе «Веснушка». Ей это было сделать несложно, используя связи и влияние своего мужа — директора самого Горторга. А вскоре и Вовку — опять же по протекции сестры — повысили в должности, назначив уже директором все той же «Веснушки».

И с тех пор Вовка для всех из просто Володи превратился во Владимира Ивановича, исключая Николая, для которого он мог оставаться, как и прежде, и Володей, и Вовкой и Вованом.

Оклад у Васильева в кафе был, ясное дело, невысокий, зато сама по себе подобная должность, в брежневские времена наступавшего тотального дефицита, приносила немалые доходы, многократно его превышающую, и к тому же опутывала всевозможными полезными связями. Кроме того, Володя не был жестко привязан к рабочему месту, и располагал достаточным временем, чтобы потратить его на личные дела, в частности, на заботу о Кире, на поддержание здоровье которой сэкономленное рабочее время было, как нельзя кстати востребовано, впрочем, как и полученные помимо зарплаты деньги на приобретение дорогих, дефицитных лекарств.

Так что в этом плане Васильева всё устраивало, и он ни в какую инженерию, ни на какие предприятия имени Серпа и Молота, где бы мог реализовать полученные в институте знания, совершенно не стремился.

И, вообще, все остальное у новоявленного директора кафе получалось как-то легко, как-то само собой. Так, не прошло и полугода, как он купил матери, к тому времени вышедшей на пенсию, отдельный дом в деревне Бугры, правда, к тому времени уже вошедшей в черту города. И этот старинный, рубленный, но все еще добротный дом, построенный каким-то купцом еще в царские времена, стоявший на отшибе поселения, был скорее похож на богатую загородную дачу. К тому же располагался он в живописном месте — межу тихой речушкой Тула и, широко раскинувшейся окрест и тогда еще почти девственной, словно дикий лес, березовой рощей.

Правда, тут не обошлось без некоторой накладки — одним углом усадьба вклинивалась в заброшенное кладбище и даже вобрала в себя какой-то столетний, полуразрушенный склеп, с давно замурованным входом, разрушенными надписями и орнаментом, из коих остались различимы лишь несколько мраморных двуликих горельефных фигурок. Однако Володю, впрочем, как и, прежде всего, саму тетю Пану, близкое соседство с покойниками не смущало. Зато на территории усадьбы была новенькая, только что отстроенная прежними хозяевами, банька, большой огород и обширные плодовые посадки малины, крыжовника и смородины. Да и тетю Пану, проведшую детство и юность в деревне, гораздо больше привлекала возможность поковыряться в земле, чем обращать внимание на смиренных усопших.

Таким образом, Володя решил сразу три больших дела — купил себе с Кирой жилище, матери дом и оставил младшего брата единоличным хозяином в их прежней квартире. К сожалению, тете Пане недолго пришлось порадоваться деревенскому уюту — не прошло и года после переезда на новое место жительства, как она скоропостижно скончалась, и Володя стал использовать осиротевший дом как дачу. Теперь, в летние месяцы, они с Кирой, в основном, обитали там. На Киру тамошняя, во многом еще, деревенская, неторопливая, без излишней суеты и шума, жизнь действовала успокаивающе, и особенно благотворно влияли на нее одинокие прогулки по живописной роще и кладбищу.

И сейчас Николай, собираясь звонить Володе домой, опасался не застать Васильевых в городской квартире, а в Бугринском особняке телефона у них не было. Но, к счастью, Володя был на месте и скоро должен был сюда приехать.

Мысли Николая вернулись к Ксении, и тревога за нее все сильнее нарастала в его душе, словно снежный ком, пущенный с горы. Он прошел на кухню и снова налил себе полбокала рома, чтобы сбить стресс. Но не успел он его допить, как в дверь позвонили, и Николай, не выпуская из рук ром, пошел к порогу.

В квартиру впорхнула Нинель. Она была в какой-то несуразной, новомодной коричнево-желтой синтетической курточке, обвешанной иностранными лейблами, вовсе ей не шедшей. Не снимая ее, она продефилировала мимо Николая, походя чмокнув его в щеку, и устремилась в зал, оставляя за собой ароматный следок какого-то незнакомого Николаю парфюма.

Николай, ступая за Нинель следом, подумал, что это, наверное, Роман подарил ей новые духи, поскольку точно знал, что Ксения, у которой Нинель могла бы позаимствовать что-нибудь в этом роде, с подобным запахом ничего в своем парфюмерном арсенале не имела.

Девушка с размаху плюхнулась на кожаный диван, беззастенчиво развалив ноги, и ее коротенькая, черная плиссированная юбчонка контрастно обнажила белые бедра Нинель вплоть до бежевых кружевных трусиков.

— А где Ксюша, Коля? — спросила она беззаботно и уставилась на него в упор игривыми серыми глазами.

— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, — ответил Николай и сел в кресло сбоку от Нинель, чтобы не видеть ее неприличностей. — Когда ты Ксению в последний раз видела или, хотя бы, говорила с ней?

— Вчера… Ну да, вчера утром я звонила ей насчет блузки. Она мне сказала, что до вечера будет занята в мастерской и дома ее не будет. И еще предупредила, что блузку положит на видное место — на диван, чтобы я не рылась в ее вещах. Видите ли, я ей тут беспорядок развожу! А когда я что-то оставляла в беспорядке, скажи, дорогой?

— Ну, а ни о чем таком, скажем так, необычном, чем бы она хотела заняться в тот день, она не упоминала? — спросил Николай, не обращая внимания на ее замечание.

— Да ни словом не обмолвилась — вот те крест! — помахала Нинель, сведенными в щепотку пальцами, около головы и плеч. — Ты лучше скажи толком, что случилось-то?

— Ксения пропала! Ее не было дома со вчерашнего дня…

— Да ничего с ней не случится, не из таких передряг сухой выходила!

— Из каких таких передряг? Что ты имеешь в виду? — насторожился Николай. — С ней что-то случалось уже и раньше, о чем я не знал?

Нинель посмотрела на Николая каким-то блуждающим и отчужденным взглядом и отвернулась.

— Да ничего такого, просто после смерти родителей она все проблемы решала сама, — сказала Нинель, не поворачивая головы в его сторону.

— Ты что-то не договариваешь!

— С чего ты взял?

— Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Нинель повернулась к Николаю и воззрилась на него с тонкой улыбкой абсолютного непонимания.

— Ты так и не вспомнила Федотова? — спросил Николай, внимательно отслеживая мимику собеседницы.

— Ты уже спрашивал, не знаю такого! — ответила девушка, зло сузив глаза.

— Ну, может, что слышала еще по Ленинграду?

— Сколько раз повторять — не слышала и ничего про него не знаю! Не знаю, и все тут! Ни Харитона Иринеевича, ни его бабушку, ни его тетю, — уже с явным раздражением ответила Нинель и, заметив на столе недопитый бокал, спросила: — У тебя есть что-нибудь выпить?

— Возьми сама в холодильнике…

Нинель вернулась с кухни с бутылкой рома и новым бокалом. Плеснув себе треть, она взяла со стола еще и бокал Николая и подсела к нему на подлокотник кресла.

— Давай выпьем, дорогой — сказала Нинель голосом приторным и липким, подав ему выпивку.

Не дожидаясь Николая, она сделала глоток из своего бокала и, склонившись над ним, приблизила к нему свое лицо, прикрыв глаза. Далее что-то не пускало ее, и она оставалась в оцепенении в позе, словно остановленной на полудвижении, не решаясь ни поцеловать его, ни даже сглотнуть слюну.

В этот момент Нинель очень походила на свою сестру — у нее был такой же слегка вздернутый носик, маленькие пухлые губки и ямочки на щеках, похожая коротко стриженая прическа чуть более темных, но тоже льняных волос, и даже косметику она накладывала подражая Ксении — неброско и умеренно, хотя иногда и с перебором. Вот только глаза у них были разные. Нет, не по цвету, а по выражению: у Нинель — шаловливые, с налетом ветрености, а у Ксении — задумчивые и умные, «как у собаки». Так, смеясь, отзывалась о них сама Ксения.

Нинель и раньше позволяла по отношению к Николаю подобные выверты, даже в присутствии Ксении, но та только посмеивалась над проделками сестры, не видя в этом никаких серьезных мотивов для ревности.