Павел Горьковский - Германская готика

Бог мой, для того, чтобы разглядеть все это Паулю пришлось изрядно вспотеть! Зато он был настолько близок к своей жертве, что даже с силой ухватил социально опасную фрау за плечо, попытался развернуть к себе, и заорал:

— Стоять!

Фрау резко остановилась, как оказалось только затем, чтобы вульгарным образом вцепилась ему в волосы с криком:

— Пауль Ратт — сын паскудной шлюхи!

Никогда прежде офицеру Ратту не приходилось драться с дамами! Он с трудом вырвался из фантастически цепких пальцев, завершавшихся отточенными лезвиями ногтей. Чтобы вернуть свободу движений, он вынужден был выпустить агрессивную беглянку! Разве он мог предположить, что возобновить преследование окажется совершенно невозможным! Небо, словно приняв враждебную сторону, опрокинуло на землю слепяще-густой и холодный ливень. Пауль сделал несколько шагов, и совершенно потерял ориентиры среди слепящих дождевых струй. Он не знал, где находится, его били мокрые, тяжелые и голые — как глубокой осенью — ветви, он споткнулся, упал, ушибся ногой, потерял равновесие, съехал в какую-то мерзкую, жидкую грязь, которая стала засасывать его быстрее, чем болотная трясина. Он попытался выбраться, пошарил в смрадной жиже рукой, натолкнулся на каменную кладку, ухватился за холодную шершавую плиту, и больно треснувшись плечом, на ощупь вполз в узкий каменный проем. Он просидел в полной темноте довольно долго, пытаясь отдышался. Наконец, достаточно пришел в себя и щелкнул карманным фонариком.

«Отто фон Клейст — чистая душа в чреде предков и потомков» — прочитал Пауль ледяные и вязкие как струи ливня готические литеры. Прозрачные струи сквозняка шуршали нотным листом и опавшими розовыми лепестками…

Значит, его приютил склеп молодого барона Отто! Пауль прислонился лбом к могильному камню, надеясь унять тупую боль в виске, оглядел разбитое колено, просвечивавшее сквозь порванную штанину, попытался остановить озноб — стряхнул холодную воду с волос, сделал попытку выжать китель — и тяжело вздохнул. Форма была безвозвратно загублена! И, с ужасом осознал — там — под проливным дождем — остался мотоцикл. Без гаража. Без навеса — даже неприкрытый чехлом! Тут же вскочил и пулей вылетел наружу — теплый майский ветерок дружелюбно потрепал его по пылающим щекам, в кобальтовой чашке ночного неба буднично мерцали звезды, уютно стрекотала ночная пичуга. Кругом не было ни малейшего следа разбушевавшейся стихии — ни сломанной ветром ветки, ни влажной грязи, ни лужицы…

Мотоцикл благополучно дожидался его у ограды — целехонький и сухой. Когда Пауль наконец-то добрался до города, часы на Ратуше как раз били два часа ночи!

Несмотря на поздний час в кабинете Шефа горел свет — даже сейчас штандартенфюрер Кольбах безукоризненно выполняет служебный долг — восхитился Пауль, и свернул к зданию гестапо.

— Бог мой, Пауль! Что с вами стряслось?

Синяк на лбу, несколько глубоких царапин на щеке, вода, стекающая с пропитавшегося жидкой грязью подобия форменной одежды, потерянный сапог, саднящее плечо, разорванные штаны и разбитое колено — вот что с ним, мысленно подытожил Пауль.

— Чем вы занимались? — даже всегда сдержанный Шеф не мог скрыть удивления, и заботливо протянул Паулю свое личное хрустящее — белое полотенце.

— Я — волочился за женщинами, — честно признался Пауль.

Пауль в который раз убеждал себя — то, что красавица-супруга в приступе помешательства застрелила молодого Барона Отто — не более чем городская легенда. Миф. Вымысел. Популярная злая сплетня, пущенная недоброжелателями, изводившимися от зависти к богатству, славе и семейному счастью родителей Зигфрида — четы фон Клейст.

В официальных летописях N-бурга значится, что молодой барон — Отто фон Клейст — погиб в автомобильной катастрофе вместе с супругой Утой. Не справился с управлением на горной дороге в дождливый и ветреный вечер. А пронзительно холодным утром осколки четы, перемешавшиеся с деталями гоночного «Бентли», извлекли из ущелья. С тех пор в парадном зале Замка в траурных рамах стоят портреты трагически почившей пары.

Пауль множество раз видел изображения Молодого Барона. У них в кабачке висит большой написанный маслом портрет — авиатор Отто фон Клейст экипированный летным шлемом и большущими круглыми очками на фоне допотопного фанерного самолетика. Дома, у матушки в спальне, на туалетном столике в серебряной рамке стоит фотоснимок молодого барона — Отто при полном параде кавалерийского офицера гарцует на коне.

Но здесь, в Замке, фотография воспроизводила лицо барона Отто совсем близко — твердый подбородок, прямой нос, заразительную улыбку, ямочки на щеках, веснушки, умеренно оттопыренные уши классической формы, пушистые светлые ресницы, и взъерошенные волосы — Паулю на минуту показалось, что он смотрится в зеркало, перевязанное широкой траурной лентой.

Видимо, он просто еще не пришел в себя после вчерашней ночи!

Пауль украдкой зевнул, и перевел взгляд на портрет баронессы Уты — ее аристократичное личико пряталось среди сложной композиции из цветов, мехов, шелков и украшений. Безусловно, баронесса была красива — но не живой человеческой красотой, а усталой красотой профессиональной актрисы, еще не успевшей снять грим после изнурительного спектакля. «Штурмбанфюрер Зиги» больше напоминает молодого Барона, и мало похож на мать — ему достались только ее золотые локоны, высокий, как у греческих статуй, лоб, тонкие, по-женски изящные кисти, нервные ноздри, черные перья жестких ресниц и глаза. Точнее — их блеск. Даже на фото зрачки фрау Уты плавали в прозрачном море влажного, нездорового, потустороннего блеска.

— Сколько? — вопрос Карла Кольбаха рассек грезы, навеянные портретом баронессы, как кавалерийский клинок:

— Шесть целых две десятых метра… — ответил Пауль, сверившись с планом.

— Правое крыло второго этажа включает парадный зал общей площадью шестьдесят два квадратных метра, — продиктовал Шеф Зигфриду.

Вчера, переодетый в новую форму и напоенный кофе, Пауль, после составления служебной записки о неотложных мерах по предотвращению бродяжничества на территории N-бурга в период проведения Фестиваля — уже около четырех часов ночи — был отпущен заботливым шефом домой. Отдыхать. Сказать, что Пауль за несчастные четыре часа выспался, было бы значительным преувеличением. Зато сам герр Кольбах, хоть и корпел над бумагами всю ночь — сейчас свеж, бодр и почти что весел. Иногда Паулю кажется, что Карл Кольбах ест и спит не потому, что испытывает в этом потребность, а только затем, что так принято в цивилизованном обществе!

— Здесь все, можем подниматься наверх, — Пауль с громким щелчком свернул рулетку, снова сверился с планом Замка, и кивнул на узкую винтовую лестницу, терявшуюся где-то под потолком.

— Там ничего нет — только чердак! Служебное помещение! Его осмотр не целесообразен… — насупился управляющий Замка — герр Зальц, загородив собой подступы к лестнице.

Кольбах резким движением взял герр Управляющего за плечи, пододвинул к окну, стал брезгливо всматриваться в крупные черты этого утомленного высокой должностью субъекта, и, наконец, счел нужным уточнить:

— Зальц, вы что — еврей?

— Нет — ну что вы, герр Кольбах! Как можно?… Мой паспорт… Я — германский подданный, венгр по происхождению… — неуверенно проблеял управляющий.

— Герр Зальц! Национальность нельзя выбрать как девку в борделе! Коль вы намерены и впредь оставаться германским подданным, ведите себя как подобает немцу! — Кольбах точным движением раскрыл перед самым носом жертвы имперской национальной политики облитую перчаткой ладонь, а герр Управляющий был вынужден выудить из внутреннего кармана и безропотно опустил в нее ржавый ключик, и мелко семеня, выбежал из комнаты.

Представители подготовительного комитета дружно застучали каблуками по узкой лестнице. Механизм замка натужно лязгнул после долгих лет бездействия, а проржавевшая дверь распахнулась только после доброго пинка, открыв проход в полутемную галерею, заполненную застоявшимся воздухом, пылью и былым величием.

Узкую полосу пустого пространства обрамляли ниши, в которых бесславно томились рыцарские доспехи, с развешенных по стенам щитов безжизненно смотрели вниз гербы поверженных династий. Сквозь витражные стекла узких готических окон просачивались вязкие полосы цветного света, в них обретали краткую жизнь и исполняли бесконечный ритуальный танец в память о древних проигранных битвах тысячи пылинок. Затхлый полумрак коридора упирался в стену, прикрытую мрачных тонов гобеленом с изображением мертвого рыцаря. Разбухшая, темная, словно живая кровь несчастного год за годом струилась из отверстых ран на жухлую траву, смешивалась с пролившимся из оброненной чаши вином, но так и не могла выплеснуться за пределы скорбной картины, запятнав неуместно жизнерадостной цветочный орнамент, бегущий по краю.