Оливер Пётч - Дочь палача и король нищих

«Она постарела, – подумала Магдалена. – Постарела и поникла».

Когда Анна-Мария подняла голову и увидела дочь, а за ней и остальных, она выронила ведро с помоями и громко вскрикнула:

– Хвала всем святым! Вы вернулись! Вы и вправду вернулись!

Женщина бросилась к мужу и дочери, заключила их в объятия и разрыдалась. Так они и стояли под дождем, крепко прижавшись друг к другу и забывшись в общей любви, а Симон чуть в стороне от них смущенно переминался с ноги на ногу.

Наконец Куизль взял себя в руки, вытер глаза и нарушил молчание.

– Что здесь произошло? – спросил он и указал на соседние дома. – Отвечай, жена, какое испытание послал нам Господь в этот раз?

– Чума, – прошептала Анна-Мария и перекрестилась. – Это чума. Две сотни человек она уже забрала; с каждым днем их становится больше, и…

Куизль схватил ее за руки, краска в долю мгновения схлынула с его лица.

– Дети! С детьми что? – просипел он.

Анна-Мария слабо улыбнулась.

– Дети в порядке. Вот только надолго ли? Я приготовила им отвар из лягушек и уксуса, как советовал палач Зайц из Кауфбойера. Но Георг наотрез отказывается его пить.

– Что за дрянь! – рявкнул Куизль. – Жабы и уксус! Кто тебя надоумил на это, женщина?.. Пора мне снова браться за дело. Идем в дом. Сварю детям отвар из дудника и…

Звук шагов за спиной заставил его остановиться. Палач оглянулся: во двор вошел Иоганн Лехнер. Судебный секретарь Шонгау был одет в простую служебную одежду, поверх которой накинул длинный меховой плащ. Выглядел Лехнер так, словно просто решил прогуляться немного и совершенно случайно забрел на Кожевенную улицу. Справа и слева от него стояли два стражника. Они замотали тряпками лица, и весь их вид говорил о том, что они сейчас же готовы броситься наутек.

– Как хорошо, что ты вернулся, – начал секретарь и насмешливо улыбнулся. – Как видишь, мы сами вычищали грязь из города. Вообще-то этим должен заниматься палач, но раз уж он забыл о своих обязанностях… – Он помолчал немного со зловещим видом. – Поверь мне, Куизль, последствия не заставят себя ждать.

– У меня были на то причины, – пробурчал палач.

– Верю-верю, – Лехнер покивал едва ли не с пониманием. – У нас у всех есть причины. Но кое-кто утверждает, что нечистоты источают миазмы и скверные запахи и это вызвало чуму в городе. А значит, палач повинен во всех наших несчастьях. Как тебе такое развитие событий?

Куизль упрямо молчал. В конце концов Лехнер продолжил, вычерчивая тростью замысловатые узоры в грязи:

– Признаюсь, когда я услышал, что ты возвращаешься, то вознамерился лошадьми протащить тебя по городу и утопить в ближайшей выгребной яме. – Секретарь говорил с подчеркнутой небрежностью в голосе. – Но потом я понял, что это было бы слишком уж расточительно. – Лехнер посмотрел в глаза палачу. – Я в очередной раз решил смилостивиться, Куизль. Ты нужен городу, и не только чтобы помои сгребать. О твоих способностях к врачеванию ходят легенды. И пара чудес нам сейчас не помешала бы. Особенно теперь, когда мы остались без лекаря…

Слова секретаря камнем повисли в воздухе; он перевел взгляд на Симона и выжидающе посмотрел на него.

– Что… что вы имеете в виду? – Юноша почувствовал, как у него земля начала уходить из-под ног и во рту неожиданно пересохло. – Мой отец… Он…

Лехнер кивнул.

– Он умер, Симон. Отец ваш не прятался, а находился среди больных. Вы по праву можете им гордиться.

– Господи, – прошептал Симон. – Почему он? Почему именно он?

– То ведомо одному лишь Господу. Зачастую самые смелые из врачей первыми нас и покидают.

Сотни мыслей и образов пронеслись вдруг и хлынули на Симона. Он расстался с отцом далеко не самым лучшим образом и теперь никогда его больше не увидит. Ему вспомнились те времена, когда он мальчишкой скитался с ним за военным обозом: в те годы он еще смотрел на отца с восхищением. Тогда Бонифаций Фронвизер был видным хирургом и хорошим врачом, не тем пьяным и вспыльчивым шарлатаном, каким потом стал в Шонгау. Симон надеялся, что сохранит в памяти тот прежний образ отца. Вероятно, незадолго до смерти к нему вернулось его былое величие.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Наконец Лехнер прокашлялся.

– Городу теперь требуется новый лекарь. Фронвизер, я понимаю, вы так и не окончили университет. Но никто ведь об этом не знает.

Симон вздрогнул. Хотя его и снедала скорбь, в душе у него затеплилась надежда. Не ослышался ли он? Лехнер действительно предлагал ему стать новым лекарем Шонгау? Он почувствовал вдруг, как Магдалена, стоявшая рядом, стиснула его руку. В то же мгновение Симон понял, что должен делать.

Он крепко прижал к себе Магдалену и прошептал:

– Благодарю за предложение, ваше сиятельство. Но тогда вам придется принять и супругу нового лекаря. Магдалена, как никто другой, разбирается в травах и станет мне незаменимой помощницей.

Лехнер нахмурился.

– Чтобы дочь палача и жена городского лекаря… Как вы это себе представляете?

– Вам не обязательно звать его лекарем, – возразила Магдалена. – Если все дело в звании, то Симон вполне может стать…

Она задумалась на секунду, затем лицо ее просияло.

– Он может стать цирюльником.

Воцарилось молчание, тишину нарушали лишь крики ворон на крышах.

– Цирюльником? – Симон изумленно уставился на Магдалену. – Чистить грязные бадьи, пускать кровь и брить бороды? Не думаю, что мне это подойдет. Цирюльник – профессия низкая и…

– Именно, и мы подойдем друг другу как нельзя лучше, – перебила его Магдалена. – А бороды я охотно беру на себя, если тебе это так претит.

Лехнер задумчиво склонил голову.

– Цирюльник? А почему нет? Вообще, не такая уж и плохая мысль. У нас, конечно, есть уже один такой в городе, но этот пьянчуга, право дело, кроме как в пиявках, ни в чем больше не смыслит. Работать вы будете как самый обычный лекарь, это я вам обещаю. Все-таки в Шонгау нет других врачей, которые могли бы оспорить ваше назначение… – Он довольно кивнул. – Цирюльник. Это и вправду выход.

– А люди? – вмешалась Анна-Мария. – Люди что скажут? Я как только подумаю про Бертхольда и эти судилища… – Она тряхнула головой. – Второй подобной ночи я не хочу.

– Насчет Бертхольда можете уже не беспокоиться, – сказал Лехнер. – Его два дня назад забрала чума. Даже жена о нем ни слезинки не пролила. – Секретарь пожал плечами. – Ни зверобой, ни молитвы ему в итоге не помогли. Вчера вечером его спешно зарыли на кладбище Святого Себастьяна. Мир праху его… – Он быстро перекрестился, затем протянул руку. – По рукам, Фронвизер? Станешь цирюльником, и я улажу в совете все трудности касаемо женитьбы на дочери палача.

Симон задумался на мгновение, после чего пожал руку.

– По рукам.

– Минуточку, – проворчал Куизль. – Моего одобрения не спросили, а уже и свадьбу решили сыграть. Я всегда говорил, что палач из Штайнгадена будет для Магдалены отличной…

– Хватит придуриваться, упрямец! – перебила его Анна-Мария. – Можешь не скрывать больше, что Симон тебе по душе. А после всего того, что он для тебя сделал, будет чертовски несправедливо ему отказывать. Так что давай уже свое благословение и оставь их одних. Довольно ты из себя злобного ворчуна строил.

У Куизля отвисла челюсть, он изумленно уставился на жену, но промолчал. Да и сказать ему, по всей видимости, было нечего.

– Тогда не буду мешать молодым.

Тонкие губы Лехнера растянулись в улыбке. Затем секретарь резко развернулся и в сопровождении стражников зашагал к Речным воротам.

– Через два часа жду вас в доме вашего отца! – бросил он на ходу, обращаясь к Симону. – И супругу будущую приводите. У нас много дел!

Свежеиспеченный цирюльник усмехнулся. Симон в который раз уже утвердился в мысли, что Лехнер добился именно того, на что изначально рассчитывал. Затем он взял Магдалену за руку и побрел вместе с ней в город, к дому отца.

Когда новобрачные скрылись за Речными воротами, Куизль вместе с женой прошел в дом, и они поднялись в комнату, где спали близнецы. Муж и жена долго стояли рядом, держались за руки и смотрели на детей, что мирно посапывали в кроватках.

– Ну разве они не прекрасны? – прошептала Анна-Мария.

Якоб кивнул.

– Такие невинные… Притом что папа их столько людей угробил.

– Болван, детям не палач нужен, а отец, – возразила его жена. – Другого у них нет, не забывай.

Тень внезапно легла на лицо Куизля; он резко выпустил руку жены и молча спустился по лестнице. В общей комнате уселся на скамью под распятием и тупо уставился перед собой. Лишь время от времени раздавался хруст его пальцев.

Анна-Мария, заметив, с каким угрюмым видом сидит ее муж, невольно улыбнулась. Она достаточно хорошо знала его характер: требовалось некоторое время, чтобы он подал наконец голос; иногда такое могло продолжаться по нескольку дней. Она молча наложила кореньев в каменную ступку и принялась их ритмично размалывать. Долгое время тишину в комнате нарушало лишь поскрипывание пестика, да потрескивал огонь в камине.