Николай Леонов - Пир во время чумы

— Можно встретиться с генералом Соломатиным, — сказал Орлов. — Он был у меня, смотрится как человек порядочный. Молодой, образованный, никаких связей с коммунистами. Месяц назад на него было покушение, чуть не ежемесячно я получаю на него доносы.

— Это хорошо, и можно использовать. А что, Петр, если мы явимся официально, поселимся в гостинице, представимся Соломатину и начнем проверять дела. Но из нашей работы станет ясно, что мы-то проверяем полученные тобой письма? Ведь нас интересуют именно те силы, которые желают генерала съесть. Я принимал непосредственное участие в ликвидации его предшественника. Большинство старших офицеров сменилось, но кто-то остался, меня должны помнить... — Гуров посмотрел вопросительно.

— Ты в тот год устроил там страшный погром, — заметил Орлов. — Если найдется человек, который тебя вспомнит, — тебе ни за что не поверят, что ты сменил масть.

— В том-то и дело, Петр, что я масть не менял. Это бывший генерал Фомин Илья Николаевич оказался правящим людям не в масть. Оттого и драка случилась. Такая у меня будет версия. И разрушить ее некому. Кто со мной столкнулся вплотную — либо умер, либо в тюрьме устроился на долгие годы. Значит, сегодня остались одни слухи. — Гуров выдержал паузу. — А по слухам, полковник Гуров — крутой опер, имеет большие связи, и только.

— Можно? — Станислав по-ученически поднял руку.

Орлов усмехнулся, кивнул.

— Я вижу в данном предложении еще один серьезный плюс, — начал Станислав. — Для местных полковник Гуров — фигура крупная и опасная, его нынешняя окраска неизвестна. А я сыграю роль заштатного милицейского чинуши без политической ориентации, этакого бумажного зануду. Потолок моих интересов, как у ординарного проверяющего — выявить недостатки. В этом моя суть, даже смысл жизни. Как у собаки — взять след. А у какого опера в личных и рабочих делах агентуры полный порядок? Я, разумеется, нахожу, что требуется, возможно, и криминал, и начинаю “втихую” от Гурова оперативника потрошить. Если он связан с авторитетами, я его колю до основания, заверяя, что в итоговый рапорт он не попадет. А нам рапорт и не важен, нам необходима истина. И если в криминальных структурах проходили стволы американского изготовления, я узнаю об этом первый.

— И последний, так как тебя мгновенно убьют, — вставил Гуров.

— А это вряд ли, — парировал Станислав. — Застрахуемся.

— Стоп-стоп, ребята, вы еще в Москве, не вышли из моего кабинета, а начинаете уже работать. Выезжайте на место, не торопитесь, ориентируйтесь, держите со мной связь. — Орлов встал, проводил офицеров до дверей, глянул на Гурова и как бы между прочим спросил:

— Твоего приятеля, кажется, зовут Лев Ильич Бунич?

— Кажется. Неизвестно только, жив ли он и на чьей платформе, — ответил Гуров.

— Поедем ко мне, — сказал Гуров, усаживаясь в “Мерседес” друга. — Свою машину я оставляю здесь, позже ты пригонишь сюда и свой “лайнер”. У Марии сегодня спектакля нет, должна быть дома.

— Ты меня не обрадовал, — хмыкнул Станислав. — Честно говоря, столько времени твою Марию знаю, а привыкнуть не могу. Для нормальной жены она слишком красива... и умна.

— Согласен, я сам не привыкну, но думать следовало раньше. А вообще каждый мужик имеет такую жену, какую заслуживает. — Гуров победно рассмеялся.

Станислав схватился за грудь. От наглости друга у него перехватило дыхание.

— Наглец и хвастун! — после паузы выпалил он.

— Хочешь докажу? — улыбнулся Гуров.

— Пробуй, интересно послушать.

— Мария красива, умна, и у нее имелся выбор, примерно как в ГУМе. Согласен?

— Ну? Предположим... Изящная, хрупкая женщина. Да ты ее просто задавил, — не сдавался Станислав.

— Скажи ей об этом, схлопочешь по физиономии. —

Гуров усмехнулся. — Полагаешь, что это я, покоритель секретарш и продавщиц, сумел задавить такую женщину, как Мария Строева? Даже не смешно. На каждой ступеньке нашего романа все решала только Мария. Я лишь держался. Достойно. И видит бог, сколько сил мне потребовалось. Скажу как другу — экзамены сдаю ежедневно, но стоит мне пару раз промазать — она уйдет.

— Черт побери! И ты считаешь такую жизнь нормальной? — вспылил Станислав.

— Временами. Но в принципе я живу той жизнью, какая у меня есть. Мария такая, какая есть, ей уже под сорок, смешно и глупо переделывать ее. К тому же она любит меня, а тебе известно, что жить со мной — без преувеличений каторга.

— Это точно. — Станислав припарковал машину у подъезда Гурова. — Каждый раз останавливаю и думаю: угонят...

— Не думай. — Гуров кивнул на двух парней, которые неподалеку торговали маслами, лаками и прочей дребеденью по уходу за машинами. — Я им выбил это место, а без их разрешения не тронут ни одну машину в округе.

— Ты обыкновенный мафиози.

— И ты данный факт установил на третьем десятке лет знакомства? Значит, ты не сыщик, а заурядный фраер.

Гуров открыл дверь подъезда, пропустил друга. Они вошли в лифт. На условный звонок Мария открыла почти мгновенно, чмокнула мужа в щеку.

— Привет, Стас! — сказала очень громко. — Проходите на кухню. — И убежала в спальню приводить себя в порядок.

Гуров начал накрывать на стол. Кухня была просторная — этакая кухня-столовая. Хозяин расставил тарелки, разложил приборы. Достал из холодильника сыр и колбасу, бутылку водки, показал на нее Стасу.

— По одной, чисто символически.

— Знаю я вашу символику, — со смехом произнесла Мария, появляясь в кухне.

На ней был джинсовый костюм, подчеркивавший тонкую талию и иные достоинства ее великолепной фигуры.

— Стасик, рада тебя видеть, пропал, словно избегаешь меня.

— Он тебя боится, — наябедничал Гуров.

— Здоровые инстинкты. — Мария нарезала сыр, разложила на тарелке. — Наливайте, чего тянете, и колитесь: куда и надолго ли?

— По России, на неделю-две, — ответил Гуров.

— Два важняка разом, по-моему, такого еще не бывало. — Мария пристально посмотрела на мужа. — Будете стрелять?

— Маша! — Гуров едва не пролил водку. — Мы никогда не стреляем, только отстреливаемся.

— Старова небось? Да что это я — все равно не скажете!

— По Старовой работают в Москве и Петербурге, а мы едем в глухомань, — сказал Гуров.

— Хороши наши правители, — усмехнулся Станислав. — О Президенте не говорю — с больного человека какой спрос? Но Премьер! Вчера по ящику на встрече с силовиками выдает: “Я требую покончить с преступностью и коррупцией. Сегодня, когда произошел такой обвал...” и так далее. Лев Иванович, вот ты нам скажи, когда произошел такой обвал?

— Когда?.. — Гуров потер переносицу. — Думаю, серьезно началось в день ввода наших танков в Грозный. Двигается по нарастающей — и конца не видно.

Все у нас кончается, всего маловато, а патроны всегда в достатке.

— Лева, давно хочу спросить: как ты относишься к Березовскому? — рассеянно произнесла Мария, взяла рюмку. Встала, вдруг посерьезнев.

Сыщики тоже поднялись.

— Светлая ей память. Думаю, хорошая женщина была, — вздохнула Мария.

— Много хороших людей погибло в последнее время, — сказал Гуров. — Я не только об отце Мене, Диме Холодове, Листьеве, вот теперь о Галине Старовой... Каждый человек — целый мир. Нас держат за руки и плюются в лицо лозунгами. Все! Выпили и замолчали.

После долгой паузы Гуров вздохнул:

— Как я отношусь к Березовскому? Да никак. Какая у нас о нем информация? Очень умный, хитрый финансист и политик, следовательно, чистоплотен... по обстоятельствам. Когда нужно — совестливый, а потребуется — так безжалостный и коварный. Я бы с ним рюмку не поднял!

— Тебе и не грозит. — Мария попросила Гурова налить по второй, заметила протестующий жест Станислава, резко сказала: — У жен свои права. Думаешь, Стас, ждать тебя очень интересно? Я пью за ваших жен, мальчики, за женское терпение и умение прощать.

Мыли посуду, говорили о постороннем. Мария рассказала об очередной премьере в театре, скромно заметив, что, кроме дьявольски красивой примадонны, смотреть в ней нечего.

Стас осмелел и спросил:

— Мария, а тебе не противно, что сотни мужиков разглядывают тебя и, как это сказать, с совершенно определенными мыслями?

— Профессия, привыкла. — Она рассмеялась. — Признаюсь, Стас, недавно играла на подмену, подруга заболела. А эта героиня — дурнушка. Я выхожу, зал не реагирует, проходит несколько минут, играю во всю силу — тот же эффект. Переживания мои никого не интересуют. Цветов не дарят, взглядом мажут... Я ужасно расстроилась. Понимаю, что дура, а сделать ничего не. могу.

— Из тебя можно сделать некрасивую женщину? — удивился Станислав.

— Запросто, даже без грима.

Мария, расставив вымытую посуду, повернулась, и Стас увидел другого человека. Актриса ничего не делала с лицом, но оно разительно изменилось — глаза потухли, стали маленькими, бесцветными, один глаз слезился, движения стали неловкими, угловатыми, грудь как бы исчезла, а живот выпятился. Тяжело задышав, она спросила: