Алистер Маклин - Сувенир, или Кукла на цепочке

Жак отвернулся от окна, чтобы совершить последний ритуал над телом Джорджа, и тут же оцепенел, словно его поразил неожиданный шок. Нас разделяло всего пять футов, и по помертвевшему лицу я понял, что именно он прочел в моих глазах. Он прочел в них, что дорога убийств, по которой он много лет весело шагал, внезапно оборвалась и что для него все кончено.

В следующее мгновение, словно очнувшись, он схватился за пистолет, но опоздал — может, впервые в жизни, ибо несколько секунд оцепенения и решили его участь. Я ударил его под ребра и, когда он согнулся пополам, вырвал оружие из его ослабевшей руки и изо всей силы ударил рукояткой в висок. Он сразу потерял сознание, отшатнулся, наткнулся на низкий подоконник и, упав, стал как-то медленно вываливаться в открытое окно. Я стоял не двигаясь и смотрел, как он падает, словно в замедленной съемке, и лишь когда я услышал всплеск воды во рву, подошел к окну и выглянул. Вода еще колыхалась, и мелкая рябь бежала к берегу. А посреди рва из глубины поднимались пузыри. Я взглянул влево и увидел, что под аркой исчезает «мерседес». Отойдя от окна, я спустился по лестнице.

Я вышел, оставив дверь открытой. На мостике, перекинутом через ров, я на мгновение задержался и, посмотрев вниз, увидел, что пузырей становилось все меньше и меньше.

Я сидел в «опеле», смотрел на отобранный у Жака пистолет и размышлял. Размышления натолкнули на одно открытие: оказывалось, что люди отнимали у меня пистолет всегда, как только у них появлялось такое желание. Эта мысль уязвила меня, но она же подсказала и логичный вывод: необходимо иметь еще один пистолет.

Я вынул из-под сиденья сумочку мисс Лемэй и извлек из нее крошечный пистолетик «лилипут», который я ей когда-то отдал. Отвернув левую брючину, я засунул его стволом вниз в носок, потом натянул носок и поправил брючину. Собираясь закрыть сумочку, я заметил две пары наручников.

Я опять задумался, ибо, судя по тому, как развивались события, вполне могло кончиться тем, что наручники окажутся на моих же руках. Так стоило ли иметь их при себе? Однако со времени приезда в Амстердам я уже столько раз шел на откровенный риск, что размышлять теперь об опасности как будто поздновато. Я положил наручники в левый карман куртки, а ключи — в правый.

Когда я добрался до старого квартала Амстердама, заработав свою дозу проклятий и угроз от шоферов, по улице уже ползли первые тени ранних сумерек. Дождь почти прекратился, но ветер крепчал, покрывая рябью воду каналов.

Я свернул на улицу, на которой размещался склад. Она оказалась безлюдна — ни машин, ни пешеходов. Вернее, она была безлюдна на уровне мостовой, а выше, из открытого окна третьего этажа дома Моргенстерна и Моггенталера, облокотившись на подоконник, выглядывал грубоватого вида тип в рубашке и без пиджака, и по тому, как он вертел головой во все стороны, становилось ясно, что торчит он там вовсе не для того, чтобы наслаждаться вечерней прохладой.

Я проехал мимо склада и, остановившись у телефонной будки, позвонил де Граафу.

— Где вас носило? — сразу прокричал тот. — И что вы успели сделать?

— Практически ничего, что могло бы вас заинтересовать… — Никогда еще мои слова так сильно не расходились с истиной. — Но теперь я созрел для разговора.

— Говорите!

— Не сейчас и не в подобных условиях. Не по телефону. Вы сможете сейчас приехать вместе с Ван Гельдером к Моргенстерну и Моггенталеру?

— И там вы заговорите?

— Даю слово!

— Тогда мы едем немедленно! — угрюмо сказал де Грааф.

— Минутку! Приезжайте в простом закрытом грузовике и оставьте его в конце улицы. Они выставили часового в окне.

— Они?

— Об этом я и хочу поговорить.

— А часовой?

— Я его отвлеку. Придумаю что-нибудь.

— Понятно, — де Грааф помолчал и подчеркнуто добавил: — Судя по вашим действиям, страшно подумать, в какой форме вы станете его отвлекать.

С этими словами он повесил трубку.

Я зашел в ближайшую лавку скобяных товаров, купил моток шпагата и выбрал самый большой гаечный ключ. Четыре минуты спустя я поставил машину ярдах в ста от склада, но на поперечной улице.

Потом я прошел по очень узкому, почти не освещенному проезду, который вел от параллельной улицы к той, где находился склад. Первая же увиденная мной пожарная лестница на стене дома, стоявшего слева от меня, была деревянная и ветхая — при пожаре она сгорела бы в первую очередь — но она оказалась единственной. Я прошел по меньшей мере ярдов 50 и — черта с два! — не увидел больше ни одной пожарной лестницы. Очевидно, в этой части Амстердама в случае пожара было принято спускаться из окон на веревках.

Пришлось вернуться к ненадежной лестнице, но, тем не менее, она выдержала мою тяжесть и вскоре я очутился на крыше. Она не понравилась мне с первого взгляда, как, впрочем, и все остальные крыши, по которым мне пришлось лезть, добираясь до искомой. Все они были высокие, с крутыми скатами, и к тому же, скользкие от дождя. В довершение всего, архитекторы прошлых веков, воодушевленные похвальными, с их точки зрения, желаниями достичь разнообразия форм и линий, мастерски добились того, что ни одна из крыш не повторяла другую по высоте и конфигурации. Вначале я продвигался осторожно, но осторожность только мешала, и вскоре я разработал единственный надежный метод передвижения от одного конька к другому: я сбегал по крутому скату одной крыши и по инерции взлетал на другую, и лишь последние несколько футов до конька я проделывал ползком, цепляясь руками и ногами.

Наконец я добрался до нужной мне крыши, подполз к краю над фронтоном, и, перегнувшись, посмотрел вниз.

Впервые за долгое время я не ошибся, и это очень меня ободрило. Часовой стоял на своем посту футах в двадцати от меня.

Я продел конец шпагата в ушко гаечного ключа, завязал его узлом и устроился на фронтоне таким образом, чтобы, спустив ключ на шпагате, не задеть им балку для подъема грузов. Потом, осторожно разматывая клубок, спустил ключ вниз футов на пятнадцать и стал раскачивать его, как маятник, все сильнее и сильнее.

Через какое-то время гаечный ключ, а весил он приблизительно четыре фунта, уже раскачивался под углом 90 градусов. Я опустил его еще фута на три, с опаской спрашивая себя, не привлечет ли его движение внимание часового, стоящего у окна. К счастью, он смотрел в другую сторону, на синий автомобиль, появившийся в конце улицы и оказавший мне двойную услугу: наблюдатель отодвинулся от стены, пытаясь получше разглядеть машину, а шум мотора перекрыл свистящие звуки, вызванные движением гаечного ключа.

Пройдя футов тридцать, машина остановилась, мотор ос заглох. Гаечный ключ достиг высшей точки амплитуды, и, как только он пошел вниз, я опустил шпагат еще на пару футов. Внезапно часовой — но слишком поздно — почувствовал, что наверху творится неладное. Он повернул голову, собираясь взглянуть наверх, и в тот же момент его лоб принял на себя всю тяжесть гаечного ключа. Часовой свалился, как если бы на него обрушился мост и, опрокинувшись назад, исчез из виду.

Дверцы машины распахнулись, и из нее выскочил де Грааф, помахавший мне рукой. Я жестом показал, чтобы он вошел в дом. Потом, проверив, надежно ли держится пистолет в носке, ухватился за балку с подъемным блоком и повис на руках. Предварительно я вытащил из кобуры пистолет и взял его в зубы. Затем я рывком отбросил ноги сначала назад, потом — вперед, зацепился ногой за карниз над дверью для приема грузов, а правой сильным толчком распахнул её. В тот же момент я оторвал руки от балки и, ухватившись за дверные скобы, очутился внутри помещения, сразу перехватив пистолет в правую руку.

Там находились четверо: Белинда, Гудбоди и оба компаньона фирмы. Белинда с побелевшим лицом отчаянно отбивалась, но не издавала ни звука. Они уже успели облачить ее в пышный костюм обитательниц Хайлера, и в то время как краснощекие и добродушно улыбающиеся Моргенстерн и Моггенталер держали ее за руки, Гудбоди, стоя ко мне спиной, старался поправить надетый на нее национальный костюм и головной убор в соответствии со своим вкусом.

При моем появлении сияющие отеческие улыбки Моргенстерна и Моггенталера мгновенно улетучились. Гудбоди медленно обернулся. Челюсть у него отвисла, глаза расширились, и кровь отхлынула от лица.

Я шагнул к этой группе и протянул Белинде руку. Она уставилась на меня, не веря своим глазам, потом стряхнула с себя ослабевшие руки Моргенстерна и Моггенталера и бросилась ко мне на грудь. Сердце у нее трепыхалось, как у пойманной птички, но в остальном испытанное потрясение не оказало на нее заметного воздействия. Я обвел взглядом троих мужчин и улыбнулся, насколько мне позволяло израненное лицо. Потом спокойно сказал:

— Теперь и вы, господа, узнаете, как выглядит смерть. Они уже сами это поняли. С застывшими лицами они подняли руки. Я не предпринимал ничего, просто молча держал их под прицелом, пока на лестнице не послышались поспешные шаги и не появились де Грааф и Ван Гельдер. На моих пленников это не произвело никакого впечатления — могу поклясться, что никто из них и глазом не моргнул. Зато Белинду начало неудержимо трясти — наступила реакция. Тем не менее, она нашла в себе силы улыбнуться мне едва заметной улыбкой. Я понял, что с ней будет все в порядке. Парижское отделение Интерпола знало, на ком остановить свой выбор.