Фридрих Незнанский - Интервью под прицелом

— Прекратите паясничать, гражданин Корневич! Наши эксперты не ошибаются, никакой это не старинный стилет, а самый обыкновенный нож, причем по своим параметрам подпадающий как раз под определение холодного оружия, на которое требуется специальное разрешение. А что касается его возраста, то дай бог — вам ровесник, а может, еще и помоложе. Короче говоря, новодел. Откуда он у вас?

— Друг подарил, — мрачно ответил Владимир. — Причем именно в качестве ценного и старинного.

— Хорошие у вас друзья, Владимир Викторович. Пожалуйста, его имя, фамилия, отчество?

Корневич вздохнул: тоже мне прицепились с этим кинжалом, ерунда какая-то.

— Герман Алексеевич Тоцкий.

— Род занятий, где проживает, при каких обстоятельствах он передал вам стилет?

— Проживает он в Испании, насколько я в курсе, мы не виделись много лет, а стилет передал с оказией в качестве подарка на день рождения.

С Германом Тоцким Корневич действительно был знаком много-много лет. В невинные детские годы они встретились летом в небольшой деревушке рядом с Торжком, куда мамаша сплавила Германа к родственникам. Она в это время разводилась с его отцом: суды, размен квартиры и прочего имущества. Десятилетний Герман ей просто-напросто мешал, путался под ногами, требовал внимания, ну и был на все лето отправлен к троюродной сестре Анастасии — тетке Дарье — в деревню, в глушь. А Герман так мечтал в то лето поехать в пионерский лагерь — тогда еще были пионерские лагеря. Родители твердо ему обещали: море, пляж, «Артек», веселый барабанщик, песни у костра, Аюдаг…

Но мальчишеская мечта не сбылась, родители затеяли развод, им было не до сына, и вместо долгожданно юга с Аюдагом на долю Германа выпало захолустье — небольшая деревушка возле Торжка. Володя Корневич был старше его на два года, в десять-двенадцать лет такая разница может оказаться пропастью, но они неожиданно подружились, и не только потому, что Володя жил по соседству. Да, Володя Корневич родился в деревеньке Эммаус (дурацкое название для русской деревни северной губернии). Это сейчас деревня Эммаус прославилась благодаря ежегодному молодежному фестивалю «Нашествие», а во времена их детства более замшелого захолустья было не найти.

Мальчишки за лето крепко подружились, и самое странное, что верховодил в их дружбе младший — Герман. Володя Корневич пасовал перед своим столичным дружком, спокойно отдавая ему пальму первенства во всем. А для Германа то лето, когда он познакомился с Владимиром, оказалось рубежным. Он повзрослел, как взрослеет практически любой ребенок, когда родители перестают скрывать от него некоторые неприятные стороны жизни. «Мимозный» мальчик, маменькин сынок, впервые оторвавшийся от родителей, шалел от самостоятельной жизни в деревне. Троюродной тетке было на него наплевать. Домашними и огородными заботами его не грузили вовсе, справедливо считая, что городской пацан-белоручка больше способен напортить, чем реально помочь по хозяйству. Целыми днями Герман гонял на велосипеде по окрестностям, удил рыбу, научился курить и сыпал крепкими словечками. Конечно, Володя Корневич мог бы стать для него авторитетом, так как являлся примером во всех мальчишеских забавах и хулиганствах. Но у Германа был отлично подвешен язык, и он обладал совершенно неуемной фантазией — попросту говоря, уже в юные годы враль из него был бесподобный.

Неискушенный многими прелестями городской жизни, уступающий своему младшему товарищу — по количеству просмотренных фильмов, прочитанных книг, встреченных людей, — Володя с восторгом воспринимал все истории своего младшего товарища. Он слушал с открытым ртом подробности о его жизни и верил всему: «Папа — космонавт, мама — актриса, родители сейчас в отъезде (мама на гастролях, папа в космосе), вот меня к тетке и отправили». И даже поссорился со своим лучшим дружком Валеркой, сменив давнюю дружбу на общество городского малолетки.

Что они только не вытворяли тем летом! Кое-какие их чудачества многие годы спустя послужат Герману отправной точкой для изобретения развлечений в скучной и сытой Испании.

Однажды, к примеру, они покрасили золотистой краской рога соседскому старому козлу; или намешивали в махорку теткиному мужу серу со спичек; или из рогаток — мелкой дробью — стреляли на болоте диких уток, только что выведших мелких, трогательных, пушистых утят и учивших их плавать. Домой добычу мальчишки не приносили — только попадет лишний раз. Кидали в кустах возле болота умирать.

Как-то раз украли из пустующей летом школы парочку огнетушителей и с удовольствием пугали пассажиров проходящих поездов: сорвав клапан, поливали бурлящей пеной окна вагонов, часто открытые по летней жаре.

Лето у них было отличное, но к взрослому возрасту в памяти остались не их веселые выходки и похождения, а случай, едва не приведший к трагедии.

На берегу заболоченного озерца росла старая плакучая ива — к ее суку, спускающемуся к самой воде, Володя с Германом приспособили веревку с палкой, так называемую тарзанку. Качались по очереди, набирая бешеный темп, бахвалясь друг перед другом. В тот памятный день Корневич сорвался с тарзанки в момент наивысшего взлета. Сорвался и полетел — сначала по инерции еще выше, путаясь и царапаясь в густых ветвях старой ивы, а потом вниз, ломая прибрежный кустарник. Он плюхнулся в воду неподалеку от берега и неожиданно понял, что умение плавать тут ему не поможет — его засасывала болотная зыбь. Он закричал от страха — дико и отчаянно, — не надеясь уже ни на что. И тут Герман — этот городской малолетка, маменькин сынок, враль и хвастун — не растерялся: притащил длинную, прочную ветку и, рискуя сам утонуть в болоте, смог вытащить своего старшего товарища.

Володька был весь перемазан болотной жижей, да еще его лицо и грудь довольно сильно пострадали при падении. Герман быстренько смотался на велосипеде в деревню, стащил из подпола у тетки бутыль мутного самогона и, схватив свежевыстиранное льняное полотенце, помчался с этим уловом обратно. Все же не зря мать Германа Тоцкого была биологом, практически медиком. И Герману доводилось самому попадать к ней в руки со своими синяками и шишками. Иначе откуда бы взялась эта сметливость, это хладнокровие, с которым он обработал раны Корневича.

Потом Герман — в знак солидарности — расковырял перочинным ножиком себе руку, и они с Владимиром побратались, слизнув друг у друга по капельке крови и запив это самогоном, оставшимся после процедуры дезинфекции. Они поклялись тогда в вечной дружбе, хотя и не думали всерьез — встретятся ли они снова во взрослой жизни.

Действительно, не виделись они добрый десяток лет и случайно пересеклись на московской улице в тот год, когда Владимир, окончив военное училище в Ярославле, приехал в столицу. Приехал погулять пару дней — по той простой причине, что раньше он в Москве не бывал, учеба закончена, назначение — под Серпухов — только со следующего месяца, а сейчас у него законный отпуск. Почему бы не погулять?

Встреча была неожиданной, но приятели, почти позабывшие детские шалости, друг другу очень обрадовались. И снова Володя Корневич почувствовал себя ниже Германа на многие ступени социальной лестницы. Себя он ощущал грубым и неотесанным мужланом, солдафоном, не нюхавшим жизни (не считая, разумеется, казармы и портянок), а Герка мерещился ему небожителем. Удивительно, что в их ситуации роли распределились «с точностью до наоборот». Казалось бы, как может для офицера быть авторитетом избалованный мальчик-мажор? Но Корневич вновь попал под обаяние Тоцкого. Тот показал ему такую Москву, которую вчерашний курсант и предположить не мог: закрытые ночные клубы, стриптиз-бары, концерты модных музыкантов и не менее модные тусовки. После этих самых концертов Корневич так близко сталкивался с людьми, которых вчера еще мог видеть только на экране телевизора, что он просто ошалевал от этого, — и теперь уж навеки Герман Тоцкий стал его кумиром.

Сейчас, сидя перед Светланой Перовой и рассказывая нехитрую историю своих отношений с Германом, Корневич и не думал предавать старого друга. Ну Тоцкий прислал ему с оказией старинный кинжал, оказавшийся, с точки зрения экспертов, новоделом, но кинжал этот к преступлению, в котором его обвиняют, уж точно никакого отношения не имеет. Чистенький ножичек — зря баба старается. Да и вряд ли на него всерьез требуется разрешение, а если и так — пустячок по сравнению с тем, что ему грозит.

Этим свой рассказ Корневич и закончил:

— Так что к ножичку вы зазря привязались, точно говорю! — и даже улыбнулся.

…Советник юстиции Владимир Дмитриевич Поремский напросился сегодня на чаек к своему шефу и давнему приятелю — Александру Борисовичу Турецкому. Супруга Турецкого Ирина — музыкант по образованию и большая любительница концертов — этот вечер допоздна проводила с дочерью в филармонии, поэтому Александр пригласил Поремского к себе домой, хотя тот и предлагал изначально встретиться в ресторане.