Кирилл Шелестов - Жажда смерти

Я прилетел во второй половине дня, когда еще светило солнце, от которого я уже успел отвыкнуть за полтора месяца дождей, слякоти и холодов. Примирив с помощью чаевых менеджмент отеля со своим разбойничьим видом и выслушав пространные заверения, что все неисправности будут устранены немедленно, я прошелся по городу и расположился на летней террасе перед отелем.

Мне нравится Италия, где, в отличие от остальной Европы, вся архитектура дышит гениальным и дерзким нарушением канонов. И я люблю итальянцев. Англичане, французы и лишенные воображения немцы относятся к ним примерно так же, как мы к кавказцам, не понимая их роли в своей жизни. Между тем именно итальянцы, живописные, алчные и эмоциональные, управляют миром, или, во всяком случае, его формой.

Итальянцы диктуют нам моду на вещи. Я говорю не только об одежде, а о дизайне в целом, где они безраздельно царят вот уже много столетий. Следовательно, они определяют, каким мир вещей предстает нашим глазам и как мы сами являем себя миру.

Вечерело, на площадь спускались легкие сумерки, окрашивая ее яркие здания прозрачной дымкой. Вокруг неспешно бродили туристы со всего мира, переговариваясь на разных языках. Темнокожие продавцы, заполонившие все европейские столицы, уже выстраивалась в ряд, чтобы с приходом темноты разложить на тротуаре свой поддельный товар с бирками «Шанель» и «Луи Виттон».

Я набрал номер телефона Насти. А кому еще мне было звонить?

— Чем вы сейчас занимаетесь? — осведомился я.

— Читаю Диккенса. «Большие надежды». Я невольно фыркнул.

— Не очень привычно. Хотя от вас трудно ожидать другого.

— Не очень привычно читать Диккенса? — поинтересовалась она.

— Вообще читать, — ответил я. — Я как-то отвык от этого. Люди, с которыми я работаю и встречаюсь, не читают книг. На это у них нет ни времени, ни желания. В лучшем случае листают газеты. Ну, еще финансовые документы, контракты. Инструкции к разным приборам. Телевизорам, компьютерам, телефонам.

— Правда? А чем же они занимаются в свободное время?

— У них нет свободного времени, — ответил я. — В свободное время они тоже работают.

Она подумала.

— Но вы-то сами читаете книги, — возразила она после паузы.

— Читал. Но это было в прошлой жизни.

— А сейчас не читаете, потому что у вас тоже не хватает времени?

— Скорее, нет необходимости. Шекспир или Достоевский никак не соотносятся с миром, в котором я живу.

— Мне кажется, это зависит от того, как читать, — заметила она не очень уверенно. — Наверное, для ваших друзей то, что происходит в книжках, кажется придуманным. Чего они не видят в своей жизни. Всех страстей, чувств. А для меня — это реальность.

— Вы хотите сказать, что читаете того же Диккенса так, как они читают инструкции? — удивился я. — То есть как руководство по применению?

— Ну да, — ответила она. — Я же хочу понять других людей.

— Если вы хотите понять других людей, наблюдайте за своим котом, — посоветовал я. — Глупое, корыстное, хитрое животное.

— Неправда! — запротестовала она. — Умный, воспитанный, деликатный кот.

— Тогда не наблюдайте за котом. В людях вы никогда не встретите перечисленных вами качеств. Одним словом, разница совсем не в том, как мы относимся к Диккенсу. А в том, как мы относимся к кошкам и людям.

— Ну, может быть, вы по-своему правы, — согласилась она.

Но по ее голосу я слышал, что произнесла она это только из вежливости.

— А вы сейчас что делаете? — спросила она.

— Слышите музыку? — сказал я, не отвечая, и повернул трубку к площади, с которой доносились нежные и пронзительные звуки скрипки.

Я подождал с минуту и опять поднес трубку к уху.

— Красиво, правда?

— Это Альбинони? — спросила Настя. — Мне из-за уличного шума было не очень слышно.

— Вы что, музыкальную школу заканчивали? — удивился я.

— Да нет, — смущенно ответила она. — Просто это очень известная мелодия. Он ведь написал больше семисот произведений. А осталось только это адажио. Да вы его тысячу раз слышали.

— Слышал, — согласился я. — Но это тоже было в прошлой жизни.

По улице на велосипеде быстро прокатила пара, распугивая неторопливых туристов. Парень, склонившись, сидел за рулем, а коренастая девушка в очень короткой юбке стояла на багажнике, умудряясь держаться руками за его плечи. Ее длинные черные волосы развевались. Она смеялась и что-то громко кричала по-итальянски. Я проводил пару глазами.

— Слушайте, — вдруг сказал я. — Вы случайно не знаете, за кого можно отдать жизнь?

— Жизнь? — переспросила она. — Не понимаю, о чем вы.

— Я пытаюсь найти себе применение, — объяснил я.— Думаю, а вдруг моя беспутная жизнь кому-нибудь пригодится? Только чтобы не посвящать ее, а именно отдать. Взять да и умереть за кого-нибудь. Потому что посвятить кому-нибудь жизнь у меня не хватит терпения. Это очень трудно, да и скучно. А умереть легко. Особенно если кому-нибудь от этого станет хорошо.

— Так нельзя шутить, — пробормотала она испуганно. — Я сегодня была на похоронах. Недавно вернулась. Это очень грустно. Многие плакали.

— Извините, — спохватился я. — Я просто дурно воспитан и к тому же нахожусь в другой стране. Забыл о том, как мы, русские, боимся разговоров о смерти. Ведь мы считаем, что смерть — это тяжелое наказание, а жизнь — величайший дар. А может статься, все как раз наоборот? Ладно, не буду. Еще раз извините. Кстати, как ваша фамилия? А то я до сих пор не знаю.

— Воронцова, — ответила она.

— Анастасия Воронцова, — повторил я. — Красиво. Жаль, что когда вы выйдете замуж, вам придется ее менять.

— Я пока не собираюсь выходить замуж, — проговорила она поспешно.

— Да я вам пока и не предлагаю, — возразил я. — Для этого я слишком хорошо к вам отношусь.

— А к себе — плохо относитесь? — поинтересовалась она.

— К себе — хуже, — признался я.

Четырехчасовая разница во времени между Флоренцией и Уральском сыграла со мной злую шутку. Я вскочил, когда еще не было пяти, и, еле дождавшись семи часов, был первым на завтраке в ресторане, шокируя зевающих официантов.

В половине восьмого утра, когда улицы только-только начали оживать, я уже бесцельно брел по Золотому мосту. К моему счастью, во Дворец Питти уже пускали, и я отправился гулять по зимнему саду.

Кроме меня во всем огромном парке не было ни души. Я шел по густым аллеям, вдыхая свежий влажный воздух и слушая, как где-то в кронах деревьев заливаются соловьи.

Я вспомнил о том, что сегодня четверг и в жизни нашего, теперь уже не моего холдинга, да и всей губернии должно произойти судьбоносное событие. Храповицкого назначат руководителем крупнейшей и богатейшей компании области. Возможно, в эту самую минуту он уже дает интервью перед объективами телекамер. А я брожу один по пустому парку.

Я больше не имел отношения к войнам, деньгам и смертям. Я имел отношение к деревьям, траве, птицам. И еще к скульптурам Микеланджело или их копиям работы Челлини.

И я опять позвонил Насте. Она взяла трубку почти сразу.

— А почему вы не в университете? — спросил я строго.

— Не знаю, — беспечно отозвалась она. — Решила сегодня пропустить. Вам еще не надоело на пенсии? Домой не тянет?

— Еще не тянет, — ответил я. — Мне вообще иногда кажется, что все разговоры о русской ностальгии сильно преувеличены. Или, во всяком случае, не актуальны. Лет сто назад русскому дворянству было что терять и о чем тосковать. У него была история, дома, могилы предков. А что держит на Родине современного русского обывателя, который не знает отчества собственного дедушки?

— Это как-то слишком категорично, — проговорила она с сомнением. — Даже кошки привязаны к своему дому.

— Если судить по вашим словам, то этот ваш кот — недосягаемый идеал для современного русского обывателя, — хмыкнул я. — Кстати, о кошках. Я сейчас слушаю сумасшедших итальянских соловьев.

— Почему сумасшедших?

— Разве нормальным птицам придет в голову петь в начале ноября?

— Наверное, нет, — согласилась она. — Но, может быть, это жаворонки?

— Почему жаворонки? — удивился я. — Соловьи... Я отодвинул трубку подальше и еще прислушался.

— Точно, соловьи, — заверил я ее.

— Я просто хотела пошутить, — смутилась Настя. — Должно быть, не очень удачно. «То жаворонок пел, не соловей», — процитировала она. — Это из «Ромео и Джульетты».

— Да ну вас с вашим Шекспиром! — буркнул я сердито. — Я уж было испугался, что соловья от жаворонка не отличаю. Теперь я точно на вас не женюсь.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — заметила она жизнерадостно.

— А вот за это вы будете наказаны со всей строгостью, — пообещал я. — Я не позвоню вам до вечера. Сидите в обнимку со своим занудным Диккенсом. Кстати, сказать вам, чем там все заканчивается?