Кирилл Юрченко - Последняя картина

Я думал, что знаю этого человека так же хорошо, как самого себя, но это оказалось неправдой. По молодости мы с Григорием Калейдиным часто куролесили вместе, потом, когда настала пора остепениться, дружили семьями, и были столь же близки и откровенны друг с другом, как в пору нашего знакомства — в далеком детстве. Он не считался успешным художником, никогда не мог похвастать количеством выставок, а о стоимости картин можно было говорить только относительно, и лишь его удивительное трудолюбие и способность, не гнушаясь, браться за самую мелкую работу, спасало семью от бедности. Несмотря на скромный характер творческой деятельности, талант его был удивительно многогранен. Казалось, все должно было складываться успешно, однако результат был один: ни картины, ни редкие скульптуры его, практически не продавались, хотя было немало лиц, которые выражали заинтересованность в их покупке, но дальше заверений в уважении к таланту дело не доходило — спустя какое-то время эти люди неожиданно отказывались, изыскивая любую причину, или попросту исчезали из поля зрения. В такие периоды мой друг впадал в депрессию и становился чернее ночи. Он часто уходил в длительные запои, а семья в эти периоды существовала только за счет помощи знакомых и близких.

Однажды мне по роду службы пришлось уехать из родного города, и на какой-то период мы расстались. Вести донесли, что с моим другом произошли трагические события. После внезапной и страшной в своей абсурдности смерти жены, а вслед за тем гибели дочери, на короткий промежуток времени он словно пропал. Никто его не видел, не слышал. Я подумал тогда, что он запросто мог исчезнуть физически. Утопиться, к примеру, или быть убитым в какой-нибудь пьяной драке, где единственный исход — концы в воду.

Но, когда я вернулся, то к радости своей обнаружил его живым и здоровым. Более того — успешным, как никогда. Наступил тот период, которого каждый творческий человек ждет как манны небесной: слава, реальный интерес покупателей, немалый доход — все это свалилось на него в одночасье. Правды ради, стоит упомянуть, что такой оборот событий не слишком-то его радовал и находился мой друг в постоянном напряжении. И вдруг, на третий после моего приезда день он снова исчез. Вскоре мне удалось отыскать его в больнице. В припадке буйства, вызванного без всяких сомнений, очередным приступом белой горячки, он отрубил себе руку, которой создавал странные картины. В одной частной коллекции еще можно увидеть чудом сохранившуюся фотографию — даже не копию — одной из них (это единственное, что уцелело). Не уверен, что она понравится кому-либо, ибо что-то отталкивающее исходило от полотна. Впрочем, в самой картине, как художник, он был, бесспорно, очень интересен, но как человек — открылся для меня чудовищем, созданным для искушения низменных страстей, скрывающихся в каждом человеке. Я согласен был с некоторыми, которые утверждали, что такое творение не привиделось бы и Босху, и Дали, вместе взятым. Свора безумцев — голых (со всеми анатомическими подробностями) мужчин и женщин с уродливыми, чуть расплывчатыми и похожими на кошачьи головами, образующих клубок яростно совокупляющихся и беснующихся тел, — представляла собой глаз мерзкого гидроподобного существа, которое, в свою очередь, если смотреть на удалении, становилось зрачком одного из одержимых, показанного крупным планом, — самого мерзкого и большого, выглядевшего словно пришелец из Ада. Опять же, утверждали, и я склонен с этим согласиться, что в реальности эта картина производила куда более сильное впечатление, нежели карточка с фотоэмульсией. Эта картина была уничтожена огнем, как и все другие, что создал мой друг в то время, и ни одна из них не обладала даже каплей чистоты и нравственности, без чего раньше его творчество не возможно было и представить…

Только спустя полгода мой друг, наконец, отважился рассказать о том периоде жизни. Мы сидели в палате загородной лечебницы для душевнобольных. Он явно шел на поправку, и я до сих пор помню его светлый и радостный взгляд, которым он встретил меня. И до сих пор держу в памяти его рассказ, со всеми малейшими подробностями. После его смерти (та наша встреча была последней), я неоднократно пересказываю его историю сам себе, и жизнь моего друга, о которой я не знал, предстает передо мной так, будто я сам был ее свидетелем.

" — …Вот ты говоришь, что не веришь, ни в Бога, ни в темные силы. Может быть, эта история заставит тебя изменить собственное мнение. А может, и не заставит, но, в любом случае, я хотел бы ее рассказать.

Я всегда боялся поделиться тем, что видел, потому что это не было похоже на сон, как меня пытались убедить здешние доктора. Все краски и запахи были совершенно естественны и отложились в памяти свежими пятнами. Ты ведь знаешь, как много времени я здесь провел, некоторое время лежал в настоящей камере с тяжелыми решетками на окнах.

Началось все с того, что после того нашего расставания (твоего отъезда), я пережил, пожалуй, худшие годы в моей жизни — умерла жена, дочь долго болела, переживая об уходе матери, а однажды, уже идя на поправку, вышла из дома на прогулку и попала под машину. Водитель был пьян и летел на скорости, не взирая ни на "лежачих полицейских", ни на крики людей. В случившемся я винил себя, хотя понимал, что не в силах был что-либо предотвратить.

Как проклятый я бродил по городу ночами, по тем улицам, где мы ходили все вместе: мать, отец и ребенок — я всегда держал обоих за руки. Не знаю, почему не днем, а именно ночью — быть может, потому что не было людей и никто не станет свидетелем твоих слез и рыданий, которые я не хотел выставлять напоказ. Господи! — думал я тогда, почему ты поступил так жестоко? Почему ты не оставил мне хотя бы дочь, мою ласточку, ее кровиночку…

Не знаю, когда во мне появилась мысль убить себя. До той поры я никак не мог понять людей, добровольно уходящих из жизни. Но когда передо мной открылась бездна отчаяния, нежелание плыть по воле жестокой судьбы, когда я не видел более смысла проживать на этой земле, когда, казалось, душа моя ушла вместе со смертью близких мне людей в иной мир, я решил не задерживаться на этом свете, а соединиться с ними там…

И вот я брел как-то по спящим аллеям санатория на берегу реки, ты знаешь, где это место. Там все замерло: спали люди, больные и здоровые; спали деревья; спали белки и птицы, которых мы вместе когда-то кормили с рук. Я прошел через почерневший лес, вдоль берега добрался до склона, который вел к небольшому, но глубокому каналу, где я и намеревался расстаться с жизнью.