Тина Шамрай - Заговор обезьян

— Нет, нет! — стали выкрикивать за его спиной, но человечек досадливо махнул рукой. И все замолкли, только один верноподданный, выбившись из рядов, тонким голосом невпопад заверял: что вы, что вы, как можно? Но скоро и он умолк, и в наступившей тишине человечек стал допытываться:

— А ты никак на меня обижен, а? Смотрю, не здороваешься! Вот и делай добро людям! Или ты не узнал меня? — раскачиваясь с носка на пятку, с пятки на носок в своих чудесных мягких туфлях, рассмеялся правитель. Его смех тут же подхватили, и он покатился куда-то в глубину подземелья, и там гогот издавали уже тысячи и тысячи глоток.

— Ну? Ну? Узнал? Вижу, узнал! — погрозил он пальцем. — А что же ты себя так ведёшь? Молчишь, не отвечаешь? Никак боишься? — И, обернувшись, бросил в толпу: «Боится!»

— Боится! Боится! Боится! — отозвался хор осуждающих голосов.

— Вот и я думаю, боится! Вот что значит вовремя всадить нож под ребро! — наставил короткий палец маленький властитель, будто хотел проткнуть.

— А сам не трусишь? Когда-нибудь могут и на вилы поднять! — оттолкнул он прыгающего перед ним человечка, и удивился: крепкий с виду, тот оказался бескостным, будто силиконовый. Но тот вдруг резво подпрыгнул и, вцепившись ему в руку, повис, раскачиваясь, как на ветке, но теперь не смеялся, только хихикал, будто и сам удивлялся: что это я?

И преторианцы замельтешили, не зная, как реагировать на новую шутку патрона. А он всё никак не мог сбросить впившегося в него карлика, не мог разжать его цепких пальцев, и стряхивал как дворняжку, что сама от страха не может разжать зубы. Но что так завело правителя, не английский ли твид? Ну да, английское правителя всегда раздражало. Но правитель ли это? Отчего он так скукожился? И кого напоминают эти посиневшие ногти, этот серый пух на жёлтой костяной головке, эти маленькие глазки? Обезьяна! И она уже визжит и вертит головой, ищет взглядом самых преданных: что стоите? Снимите, видите, сам не могу! Но верноподданные, окаменев, застыли на месте и стоят, не шевелятся. И только в остекленевших от натуги глазах всполохами мелькало: предавать? или рано? предавать? или эта мартышка снова взберётся на верх?

А он слышит позади себя топот и понимает: кто-то идет на помощь, и чувствует за спиной тёплое, хриплое дыхание, и слышит два знакомых и таких родных голоса:

— И ну, расступились! Освободили, освободили взлётную полосу!

— А это что за мармазетка! Брысь отсюда!

— Нет, ты смотри, какая приставучая!

— Эта образина глухая или придуривается? Эй ты, отзынь!

— Компот ей в рот!

— Не, не, этому в рот — пулемёт, нехай захлебнётся…

— Ребята, вы с ума сошли!

— Не боись, братка! Это ж так, для связки слов. Я зараз рогатку достану…

— Вы что, не надо рогатки, я сейчас пиджак сброшу, пускай грызет…

— Нет, нет, пиджачок жалко: порвёт, соплей напустит…

— Слушайте, мужики, у него ж есть эта… ахиллесова пята?

— А як же! На затылке, плешь такая, как раз на пятку похожая. А вы думали, шо это он затылок народу не показывает? Боится! Ему ж личико под камеры напудрят, а лысина, зараза, бликует, на цель наводит…

— Плевать на лысину! Дать ему пенделя — и дело с концом!

— Да этой обезьяне и щелбана хватит.

И кто-то из двух архангелов щёлкнул двумя пальцами по темечку, и человечек разжал лапки и скакнул мячиком и, подпрыгивая, покатился, покатился и сгинул, и пропал с глаз. И катиться никто не мешал, стройные ряды верноподданных поредели, а те, что остались, быстро так расступились, а потом и сами, напирая и топча друг друга, побежали стадом, и золочённый стульчик за собой утащили. Теперь будут кому-нибудь другому предлагать посидеть на троне…

И только шурша осыпалась со стен позолота, а за ней и мрамор, да и не мрамор вовсе, а так, крошка, труха, опилки…

Но это только во сне всё по справедливости, а наяву муть в окне, убогая комнатушка и от стола несет уксусом… И никаких архангелов рядом. Побойся бога! А кто помогает ему эти девятнадцать дней! Сегодня — двадцатый, самый последний…

И, вытащив из-под фуфайки высохшие носки, он, шатаясь, пошёл к двери. Оказывается, большой/маленький Чук забыл закрыть её на ключ, да с утра пораньше почему-то не разбудил. В торговом зале стоял тихий полумрак, и только слышно было, как в душе журчала вода, кран испорчен, что ли. И по мокрому кафельному полу он пробрался к раковине и, стянув одежду, наскоро вымылся. Только чистить зубы пришлось мылом, и потом долго ещё отплёвываться пеной. Напоследок осмотрел себя в зеркале: узнать? не узнать? Ну, есть некий налёт богемности, правда, щетина, что обметала лицо, мало походила на стильную гарлемскую небритость, скорее говорила о запущенности, вот и усы надо бы подровнять, но нечем. Зато теперь он совершенно походил на разыскиваемого. Вот только что делать с документами? Держать в кармане пиджака нельзя, надо вместе с жилетом спрятать в рюкзак. В случае чего рюкзачок можно и выбросить. Толин паспорт выбросить? И бумаги Романа? Разбросался, однако!

Через несколько минут заспанный Чук повел задержавшегося работника к чёрному ходу и долго возился с запорами, но, открыв дверь, вдруг засуетился:

— Ты заходи, обслужу лично! — И стал зачем-то допытываться: — Ты это… не в обиде, а? Нет, правда, всё ж путем было?

— Всё нормально, нормально! — и кто знает, хозяина магазина или самого себя успокаивал беглец. Прямо по курсу были мусорные баки, рядом стояли коробки из магазина, и он, уже не осторожничая, бросил туда сверток с ношенной одеждой. И бросился из сумрачного двора на улицу, там погода была другая — светило солнце, и только где-то вдалеке погромыхивало. Только бы не было дождя, оглядывался он, соображая, в какой стороне железнодорожная платформа. И заметив, как прохожие идут в одну сторону, запахнув пиджачок, двинулся вслед за ними. И чем дальше, тем людей становилось больше, и было ясно, что все они спешат на московскую электричку.

Через полтора часа он был на Новом Арбате. Чёрт возьми, неужели он сделал это, не верил он сам себе, разглядывая дом на другой стороне улицы. Дальше было ещё три таких же, но эта ближняя высотка, развёрнутая серой книжкой, — особенная, там, на четырнадцатом этаже, и работали те, кто знает ещё одно действенное средство от обезьян. Да, давненько он не был в этих местах! Может, по этому случаю устроить себе торжественный завтрак в «Праге»? Ага, прямо в Царском зале! И все остальное пока рано, редактор вряд ли появится на работе раньше десяти. Так ведь и у него дела! Как там Василий Матвеевич говорил: «Надо прибираться за собой»? Вот он и приберётся. Пойдёт на почту, это заведение где-то здесь, на этой стороне, и отошлёт, наконец, паспорт майору Саенко А. А. и вернет деньги. Да и Роман во Владивостоке дожидается своих дилерских бумаг.

На почте было по-утреннему пусто, и он быстро оформил заказные письма и на обоих конвертах указал обратный адрес: до востребования, и Толину фамилию. Но когда подошёл с бланком перевода к оператору, там собралась небольшая очередь, и в ожидании он заскользил глазами по бумажкам, приклеенным к стеклу. И тут же наткнулся на суровый текст: «Б соответствии с Федеральным законом „О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путём, и финансированию терроризма… в порядке утверждения правил внутреннего контроля… почтовые переводы денежных средств принимаются к пересылке только с предъявлением документа, удостоверяющего личность…“Теперь что же, без предъявления паспорта и денег не отправить, удивился он.

Да нет, на деле всё не так свирепо. Операторы, бывает, и не спрашивают паспорт у отправителей, не сравнивают их лица с фотографиями на документах, да и где у них время на эту процедуру? Указаны данные на бланке — и ладно! Да если бы беглец и знал об этой маленькой почтовой особенности, вряд ли бы стал рисковать! Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть…

И долг Толе он вернёт, и сделает это просто — вышлет деньги в книге, и нужна такая, ну, с матерчатым корешком! А книги где? Правильно — в магазине, и до него несколько шагов, только ещё закрыт, пришлось спуститься в переход, не торчать же пеньком на виду. А потом в пестром от книжных обложек зале разбежались глаза, и он долго ходил вдоль полок: столько книг! Его приводили в тихий восторг собранные в одном месте буквы, слова, мысли, пусть не всегда умные, но мысли! Сколько столетий человеки пытаются обменяться идеями, но не слышат друг друга, не понимают. Не хотят понимать… И только тратят слова…

А в русском языке есть две замечательные буквы, самостоятельные и выразительные. И в стеснённых жизненных обстоятельствах, когда не достать чернил, ими можно выразить многое. Буква И — как выражение надежды. Надежды на продолжение дела, счастья, самой жизни! И смешная Ё — это и восторг, удивление, досада и… и… и… Когда-то в пражском кафе он слышал, как маленькая девочка по телефону всё повторяла и повторяла кому-то в трубку: ё… ё… ё… Оказалось, на пражском сленге это означает: да! Девочка, правда, добавляла ещё одно: ахой — привет! Остановись, куда тебя несёт! У тебя будет время порассуждать и о буквах, и о словах, и о смыслах.