Майкл Доббс - Зайти с короля

Он моргнул, когда сказанное дошло до него. Словно утреннее солнце, улыбка озарила его лицо. Он довольно кивнул головой, как будто знал все с самого начала.

— Так что я смогла соблюсти свою невинность.

Он оторвался от бумаги, выгнув дугой свою бровь.

Она на что-то намекала, но будь он проклят, если понимал, на что. Редкий случай, один опрос из тысячи? Избирательная статистика, то самое, чем правительственные учреждения занимаются бессознательно? Он вынул цветастый платок и методично, почти с пародийной тщательностью вытер нос. Он собирался перейти к поздравлениям, но она, похоже, не разделяла его восторга. С учетом разделявшего их расстояния это облегчило ему переход к следующей теме.

— Как новые клиенты, которых я направил и тебе?

Она удивленно подняла брови: тема оказалась для нее неожиданной.

— Отлично. Все отлично. Спасибо.

— Это я должен благодарить тебя, Салли. В будущем будет больше… клиентов, я хочу сказать. Я и дальше буду помогать.

Он снова посмотрел на цифры, не на нее. Ему было явно не по себе — он распустил ремешок часов и помассировал запястье, расстегнул воротник рубашки, словно его мучила клаустрофобия. Клаустрофобия? Сейчас, когда, кроме них, никого в комнате не было?

— Что случилось, Френсис? — Его имя она произнесла больше в нос, чем обычно. Менее приятно, подумал он.

— Нам надо перестать видеться.

— Почему?

— Слишком многие знают.

— Раньше тебя это не беспокоило.

— Узнала Элизабет.

— Понимаю.

— И еще выборы. Это очень сложно.

— Не так просто было и подделать твои чертовы цифры.

Наступило молчание. Он все еще пытался найти что-то на листке, чтобы сосредоточиться.

— И как долго? Как долго мы не будем видеться?

Он оторвался от листка, губы искривились в неприятной гримасе, в глазах мелькнуло смущение.

— Боюсь… боюсь, навсегда. Элизабет настаивает.

— Ну, если Элизабет настаивает… — В ее голосе прозвучала презрительная насмешка.

— У нас с Элизабет очень прочные, давние отношения. Мы понимаем друг друга и не обманываем друг друга.

— Боже мой, Френсис, а чем же мы занимались вон там, повсюду в этом здании, даже в кресле, где ты сейчас сидишь, если не обманом твоей жены? Или это не было твоим личным делом? Что, был только бизнес?

Он не выдержал ее взгляда, начал вертеть в руках свой карандаш, спрашивая себя, не начнется ли у нее сейчас истерика. Нет, только не это. Он не знал, что делать с женщинами в таком состоянии.

— Даже после выборов, Френсис?

— Я никогда прежде не обманывал ее, во всяком случае, так. Особенно когда она выразила свое желание так ясно.

— Но она могла бы и не узнать об этом. Наше общее дело было фантастическим, историческим.

— И я благодарен тебе…

— И в нем было много сверх этого, Френсис. По крайней мере, для меня. Я не хотела бы потерять это. Ты лучше других. Ты знаешь это, да?

Ее нос чувственно задрался вверх, как сексуальный светофор, и он дрогнул. Отношения с Элизабет были фундаментом его жизни; долгие годы брака скомпенсировали его чувство вины и половой неполноценности, создали основание, которое позволило ему противостоять всем штормам политических амбиций. Они сделали из него мужчину. Черт возьми, он был ее должником. Ради его карьеры она принесла жертв не меньше, а в некоторых отношениях и больше, чем он, но все это начинало забываться, когда он смотрел на Салли. Она наклонилась вперед, и ее полные груди соблазнительно коснулись полированной поверхности стола заседаний кабинета министров.

— Я подождала бы, Френсис. Это стоит того, чтобы подождать.

И она была права. Он был должником Элизабет, но она никогда не пробуждала в нем такого страстного, безграничного, всепоглощающего желания.

— А наша общая работа? Мы приносили удачу друг другу, Френсис. Это стоит продолжить.

До этого он ни разу не предавал свою жену, ни разу! Но сейчас он чувствовал, как растет в нем неудержимое стремление, и ему начинало казаться, что Элизабет принадлежит другому времени, другому миру, в котором они жили до того, как он стал премьер-министром. С тех пор все изменилось, его работа диктовала другие правила, другую ответственность. Он дал Элизабет то, чего она хотела, — возможность завести на Даунинг-стрит собственный двор, и имела ли она право требовать от него большего? Каким-то образом он чувствовал, что в его жизни не будет другой Салли, у него на это не будет ни времени, ни возможностей. Замену ее уму он, возможно, и сможет найти, но не ее телу и не тому, что оно делало его полным сил, возвращая молодость. И он мог бы сказать Элизабет, что нельзя прогонять Салли обиженной, желающей отомстить, особенно сейчас.

— Это будет так трудно, Салли. — Он сделал судорожный глоток. — Но я попробую.

— В первый раз? Ты расстаешься со своей невинностью, Френсис?

— Можешь сказать и так.

Он смотрел на ее груди, которые притягивали его, как свет фар зайца. Она улыбнулась, закрыла крышку портфеля и щелкнула замком, словно запирая внутри его невинность. Потом поднялась и медленно обошла длинный стол. На ней были черные тонкие чулки и короткий костюм из шелка с хлопком от Харви Никса, а котором он еще ее не видел, и, когда она приблизилась к нему, жакет оказался расстегнутым, демонстрируя ее прелести в полную меру. Он знал, что сделал правильный выбор. Это полезно для дела, сохранит ему уверенность, а Элизабет поймет, если вообще когда-нибудь узнает.

Салли стояла рядом с ним. Она протянула ему руку.

— Мне надо идти. Клиент ждет.

Он встал, они пожали друг другу руки. Он чувствовал себя всемогущим триумфатором, для которого нет ни вызова, ни проблемы, с которыми он не мог бы справиться.

Она замечательная женщина, эта американка, почти воплощение британского духа, говорила его улыбка.

Типичный английский говнюк, думала она.

Бородка Брайана Редхеда с годами становилась длиннее и жиже, но его простонародная шотландская хватка оставалась на удивление цепкой. Иначе как бы ему удавалось так долго продержаться в роли старейшины утренних радиопередач и привлекать к себе политиков, которых он разрывал в клочья еще до того, как успевала остыть первая чашка кофе? Сейчас он сидел в своей студии в Доме радиовещания перед рабочим столом, подобно отшельнику в келье, занятому поисками вечной истины. Стол был завален грязными чашками, ненужными уже заметками и погубленными репутациями. Он сердито поглядывал на режиссера через далеко не безукоризненное стекло операторской. Секундная стрелка огромных старомодных настенных часов в корпусе из мореного дуба, создававших эффект зала ожидания железнодорожной станции, неумолимо дергалась вперед.

— Подошло время нашего регулярного обзора утренних газет, и в студии, как всегда по четвергам, наш обозреватель Мэтью Паррис. Похоже, Мэтью, что королевская семья опять попала в переделку?

— Да, Брайан. Наш доморощенный ответ на все эти австралийские мыльные сериалы — довольно таинственный утренний эпизод, но, пожалуй, есть признаки того, что мы приближаемся к концу всей этой свистопляски. Некоторые считают, что нам предстоит попрощаться с одним из ключевых игроков нынешней игры, поскольку телефонный опрос, «опрос через соломинку», результаты которого опубликовала «Таймс», показал отставание оппозиции на десять пунктов, что может стать последней соломинкой, которая переломит спину верблюда. Я надеюсь, что Гордон Маккиллин не усмотрит здесь сравнения ни с верблюдом, ни с другим путешественником, бездомным бродягой, но он и сам, наверное, подумывает о том, сколько времени ему осталось до переселения в королевский подземный переход. Там ему наверняка покажется уютнее, чем в зале заседаний палаты общин. Однако именно «Таймс» своим редакционным комментарием взбудоражила остальную Флит-стрит. В нем задается вопрос, не пора ли очистить воздух новыми выборами. Никто не сомневается, что под огнем общественной критики сейчас не только лидирующая роль Маккиллина, но и короля. «Миррор» берет быка за рога: «В рамках существующей системы он может править, оставаясь самым большим кретином королевства. Говоря его же словами, что-то нужно делать». Все остальные газеты проявляют не больше почтения. Помните заголовок «Сан» всего несколько дней назад, кричавший «Совестливый король»? Редактор «Сан» забыл его наверняка, потому что на этот раз он поместил тот же заголовок, только сокращенный до «Кинг Конг».[6] Когда речь идет об отношении к королевской семье, неделя, похоже, является целой эпохой. Что касается остальных газет…

Лэндлесс выключил приемник в своем офисе в Сити, в нескольких милях от Дома радиовещания. Рассвет едва окрасил небо, когда он был уже за своим рабочим столом. Как и в восьмилетнем возрасте, первым его делом с утра была доставка газет. Только тогда ему приходилось бежать по темным улицам, потому что родители не могли купить ему велосипед. Он заполнял почтовые ящики и через неплотно задернутые занавески бросал беглые взгляды на голых или почти голых хозяев этих ящиков. С тех пор он слегка прибавил в весе и на несколько миллионов — в состоянии, но привычка рано вставать и подглядывать за другими осталась. В офисе был только один человек — самая старая из трех его секретарш, выходившая в первую смену. Тишина и ее седые волосы помогали ему думать. Стоя над номером «Таймс», развернутым на его столе, он прочел статью еще раз, похрустывая суставами пальцев и стараясь угадать, что — и кто — стояли за каждым словом. Когда с суставами было покончено, он наклонился над столом и нажал кнопку интеркома: