Юрий Рогоза - Убить Юлю

Морозенко

У Сам Самыча Морозенко, как ни странно, был личный герой.

Конечно, этого не знала ни одна живая душа — человек его уровня не может позволить себе быть смешным даже в мелочах. Но герой был, и главный социалист теперь уже не представлял, что когда-то мог легко обходиться без примера для подражания. Идеального примера, как он не раз убеждался.

Этим героем был штандартенфюрер СС Штирлиц.

Казалось, толстый кремлевский полуагент Семенов создал этот образ для своих кормильцев как учебное пособие, безупречное и универсальное руководство к действию. А у тех просто не хватило ума понять это и использовать. А у Сам Самыча хватило, и, словно в благодарность за это, киношный разведчик много лет подряд служил ему верой и правдой, не подведя ни разу.

Рецепт штандартенфюрера был прост, как и все гениальное.

Смысл его заключался в том, что народ-голодранец (а другого Морозенку видеть не доводилось ни из окна своего обкомовского кабинета, ни с высоты коридора Украинского Парламента) прощал «своему» все, за что других немедленно причислял к фашистам (а в наши мутные дни — к кровопийцам-олигархам) и при удачном раскладе тут же ставил к стенке.

Фон Штирлицу прощались приятельские отношения со всякой фашистской сволочью (а с кем еще прикажете якшаться, если кругом — одни враги?!); подозрительная, чтобы не сказать больше, аккуратность; надраенный до блеска автомобиль «Мерседес—Бенц» и купленная на фашистские деньги вилла в сосновом лесу; неуставные отношения с вечно заплаканной нацисткой Габи. Любовь к дорогому коньяку и постоянное наличие салями и холодильнике вообще не принимались в расчет — человек большое дело делает!

Наивно верящий в «левую идею» народ прощал Сам Самычу примерно тот же набор жизненных радостей. Правда, чуть изменилась стилистика (если не считать вечных ценностей — «Мерседеса» и необходимости жить в роскошной вилле). Теперь «свой», чтобы не выделяться в логове классовых врагов, должен был носить купленные в Лондоне костюмы, иметь несколько эксклюзивных швейцарских часов, портфель, стоящий, как «Жигули», и регулярно посещать дорогие солидные рестораны. Квартиры и неясного происхождения наличные деньги для закупок салями и содержания агентуры органично укладывались в образ.

То, что приближение победы социальной справедливости затягивалось, тоже было вполне естественным (переодетый Штирлицем подполковник Исаев тоже больше двадцати лет не был дома).

Теперь нищие ленинцы Украины с мозолистыми руками могли спать спокойно: внедрение удалось, и даже самый придирчивый глаз уже давно не в состоянии был отличить социалиста Морозенко от продажных депутатов-миллионеров и прочей антинародной мрази.

Такого же успеха добился в свое время знаменитый полковник СС.

Склонность к магнитофонному прослушиванию и фальшивым паспортам делала сходство полным» и безукоризненным.

И спрашивается, какому трудящемуся могло бы прийти в голову осудить Сам Самыча или Штирлица за то, что они оба так успешно окопались в логове непримиримых врагов?!.

Самолюбие Морозенка тешил тот факт, что он первым из товарищей по идеологии взял на вооружение любимый народом образ. Правда, Володя Ленин тоже носил английские костюмы и даже на злосчастный завод Михельсона приехал не на задрипанном «Форде», а на самом настоящем «Роллс—Ройсе» с серебряной решеткой радиатора, но заподозрить вождя в том, что он смотрел «Семнадцать мгновений весны», было бы нелепо по определению...

Без трудностей, правда, не обошлось — материальное соответствие требовала соответствия стилистического. И задача была не из простых. Плебейская, но выработанная за много лет, а оттого милая сердцу привычка начинать день со стакана рассола была, выжжена каленым железом. Пошлое буржуазное излишество в виде душа каждое утро стало вынужденной нормой. Умение подбирать носки к туфлям давалось труднее, чем Высший курс марксизма-ленинизма...

Спорт был отдельной темой. О том, чтобы стать чемпионом по теннису не то что Киева, а даже микрорайона, не могло быть и речи. Пришлось стиснуть зубы и начать плавать в элитных бассейнах (слава Богу, при них почти всегда была сауна, где подавали настоящее «Баварское»). Затем пришла идея купить несколько комплектов дорогих шахмат и расставить их на всех квартирах и дачах, чтобы образ вдумчивого стратега сопровождал всегда и везде. (Какие фигуры как ходят, прочитал в специальной брошюре. Ее потом по всем правилам сжег, закрывшись в туалете, но заучить успел намертво, навеки!)

Наконец можно было расслабиться. Теперь не он работал на образ Штирлица, а сам разведчик приходил на выручку каждый день, словно служил не в IV-м управлении РСХА, а лично у него, народного депутата Морозенко. У него Сам Самыч научился говорить. С трибуны — обтекаемо и весомо, в кулуарах — с приглушенной таинственностью, за которой угадывалось знание многих секретов и готовность к компромиссу. У него научился элегантно перекручивать с пользой для себя все факты и сплетни, с железным спокойствием накапливать ненависть и помнить, что стравливать и подставлять союзников — не низость, а святое дело, все они — враги, для того он здесь и находится.

Лишь в одной мелочи Морозенко завидовал Штирлицу — тот не только мог, а даже обязан был по роду своей деятельности проявлять агрессивный антисемитизм. А Сам Самыч, хоть и не любил жидов до крайности, говорить об этом вслух опасался. В родном Рейхстаге они не просто имелись, а очень даже вольготно себя чувствовали. Попадались среди них и лихие хлопцы, такие очень даже легко могут в глаз засветить! А драться Сам Самыч Морозенко не умел и боялся по одной вполне объяснимой причине — киношный Штирлиц не мог подсказать ему, как это делается. Он ведь и сам ни разу не дрался — только с недовольным лицом стрелял в безоружных провокаторов и, зайдя со спины, бил бутылками по голове товарищей по работе...

А вот не спешить с выводами и выстраивать логические цепочки легендарный штандартенфюрер его подучил, и теперь, после неожиданного (во всяком случае, на первый взгляд) звонка Полошенко, Сам Самыч, сидя за расставленными на доске в продуманном беспорядке шахматами, выстраивал линию предстоящего разговора, одновременно гадая, какая общая беда (другого объяснения попросту не существовало) заставила господина Секретаря просить о встрече. Именно просить... А ведь мог бы и «пригласить зайти», нынешняя должность позволяла. Если бы что-нибудь хоть отдаленно официальное, Луценюк бы давно предупредил, для того он и был внедрен в милицейское ведомство. Значит, Секретарю не до официоза. Что, и Петю-победителя клюнула в тухес победа Майдана? Ничего, так ему и надо, надо было больше бегать по морозу... Думал, небось, что премьером станет? Ну, мало ли, кто что думал... Теперь дергаться — только здоровью вредить. Лично он, Сам Самыч, не думает, а ЗНАЕТ, что станет спикером. Правда, не сейчас, чуть позже. Штандартенфюрер, дай ему Бог здоровья, научил не спешить, идти к заветной целя наверняка, выверяя каждый шаг и используя агентуру. И тогда победа гарантирована. Тем более, что и спешить-то особенно не приходится, все-таки на дворе не апрель 45-го...

Все равно хорошо бы знать, с чем он едет — снова подумал Морозенко и начал делать то, что очень любил, — теребя в ладони белого ферзя, строить самые разные предположения и продумывать линию поведения для каждого возможного варианта беседы... Хайль Штирлиц!

Он чувствовал, что время сомнений заканчивается. Скоро нужно будет принимать решение, и это решение будет самым важный из всех, которые он принимал в своей не такой уж короткой жизни...

Теперь он уже регулярно не отвечал на звонки Юли (не сомневался — она искала— не совета, а поддержки, хотела убедиться, что он, Президент, — за нее; ничего, пусть подергается немного), но позавчера на всю страну объявил, что гордится ее деятельностью. Влетевшие вскоре в кабинет Петя, Саша и Мыкола, перебивая друг друга, кричали, что он совершил непростительную ошибку; что бензиновую войну с Россией Юлька проиграет, тут даже вариантов нет, и тогда ему припомнят эти «высшие баллы», которые он ей прилюдно ставит!..

Он не спорил — не было сил... Ситуация наливалась политическим гноем, как фурункул на теле страны. Прорывать его было страшно, очень страшно, но...

Президент вдруг почувствовал, как он устал. И не сегодня, нет, а вообще... Хотелось тишины, покоя, пахнущего Спасом летнего яблоневого сада. Хотелось играть с дочками в высокой нестриженой траве и бродить по пасеке, где едва уловимый пчелиный гул напоминал о том, что Земля — живая, она дышит, плачет ливнями и улыбается радугами, щедро одаривая живущих на ней в мире и согласии...

В мире и согласии, как же! Он стиснул кулаки. (Новая коробка пластилина лежала нетронутой в ящике стола уже неделю, старые способы не срабатывали, да и медитировать было не время.) Картина вырисовывалась безжалостно четкая. Он должен выбрать — неутомимая «премьерка» или Петя, Саша, Мыкола, другие люди, в плотном кольце которых было спокойно, появлялось ощущение защищенности и надежности...