Алексей Ростовцев - Ушел в сторону моря

Климович хотел поскорее увидеть индустриальное лицо страны. Томагава заверил его, что все это впереди, и участливо спросил, когда закончится спад в России. Климович ответил, что некоторые отрасли российской промышленности уже на крутом подъеме. Например, производство гробов. Тактичный японец больше каверзных вопросов не задавал.

В Хиросиме, после осмотра объектов, напоминающих об атомной катастрофе, они по предложению Томагавы отделились от группы и зашли в скромный ресторанчик перекусить. Принесли еду и деревянные палочки. Японец и Джин, ловко зажав между пальцами правой руки по две палочки так, будто они собирались писать сразу двумя ручками, стали уписывать суши — колобки из вареного риса со свежей морской рыбой и креветками. Климович спросил у Томагавы, как в этом заведении насчет ножей и вилок. Японец ответил, что как раз тут ничего подобного не водится, хотя во многих японских ресторанах есть европейские столовые наборы.

Климович проткнул палочкой один из колобков, но тот развалился. Томагава едва заметно, но очень нехорошо оскалил зубы и пояснил, что в более дорогих ресторанах палочки могут быть из цветной пластмассы, а в фешенебельных — из дерева дорогих пород, инкрустированного перламутром. Джин пожалела своего телохранителя и уже на улице купила ему некое подобие куриного шашлыка опять же на деревянной палочке.

Пошел прохладный дождь — первый вестник недалекой осени. Томагава вдруг остановился и, подставляя лицо струям, торжественно нараспев продекламировал по-японски:

Джин ответила ему тоже по-японски:

Климович ничего не понял и хмуро спросил:

— О любви?

— О весне и осени, — Мацуо Басе, семнадцатый век.

Климович окончательно разозлился. Он вошел в уличный тир и расстрелял там всех тигров, слонов, обезьян и попугаев, за что получил в награду фаянсовую статуэтку, изображавшую старого японца. Потом он направился в зал игровых автоматов, купил десять металлических шариков, пристроился к поставленному на попа бильярду «Патинко», опустил в отверстие шарик и нажал на рычажок. Шарик помчался по желобкам, звеня на поворотах и перекрестках. Игра началась. Климович просадил все деньги, выданные ему Тучковым на оперативные расходы. Но ему было плевать на эти чужие деньги. У него своих куры не клевали. А Тучков, выдававший себя за нефтепромышленника, по сравнению с ним был просто нищим босяком. И тут Климович услышал за спиной голос Тучкова?

— Не оглядывайся! А все-таки далеко тебе до купца Пуркаева!

— Не знаю никакого Пуркаева, — ответил Климович, швыряя в автомат очередной шарик.

— В тринадцатом году якутский купец Пуркаев выписал сорок роялей марки «Бехштайн» и сто музыкантов. Купец дрых пьяный, а музыканты, сменяя друг друга, играли ему «Попутную песню» Глинки. Продрав глаза, Пуркаев заявил, что он выспался, как в дороге.

Когда Климович наконец оглянулся, сзади уже никто не стоял. Он прекратил игру и отправился на «Альбатрос».

Вечером Климович отомстил японцу, напоив его в баре до посинения. Весь самурайский лоск слетел с Томагавы. Он хвастался и кричал, допуская грубые антироссийские выпады:

— Наша цивилизация гораздо древнее вашей! Когда ваши предки еще ходили в звериных шкурах, мои уже сочиняли декадентские стихи.

— Врет он, — сказала Джин. — Это китайцы писали декадентские стихи до нашей эры. А японцы свой первый город построили только в восьмом веке, и первые их книги написаны на китайском языке. Вся их цивилизация, древняя и новая, пришла к ним с континента.

— У нас было 125 императоров! — снова возник Томагава.

У Климовича императоров было раз в десять меньше, да и тех то убивали бутылкой, то морили в каменном мешке, то душили шарфом, то разрывали в клочья бомбой, то расстреливали в грязном подвале. Самый умный из них драпанул в монастырь замаливать грехи. Однако Климович не ударил мордой в грязь и заявил, что у нашего Брежнева было 125 орденов.

— Зачем одному и тому же человеку столько орденов?

— А для чего столько императоров?

Томагава подумал и сказал, раскачиваясь перед стойкой:

— Все равно отберем у вас Курилы!

Климович сунул ему под нос кукиш. Джин расхохоталась.

— Это у них совсем другое, — говорила она, давясь от смеха. — Это у них уличная женщина так приглашает к себе мужчину.

Климович строго взглянул на нее.

— А вы откуда знаете такие вещи?

Она осеклась.

Томагава поковылял по направлению к стеклянной переборке и приклеился к ней носом. За стеклом, среди водорослей и кораллов, еле шевеля конечностями от усталости, плавали две голые девки. Они давно всем приелись, и никто, кроме японца, не обращал на них внимания.

— Спать идите! — велел Климович и пошел по коридору впереди Джин к ее каюте, яростно захлопывая по пути распахнутые двери люксов, где новая российская элита занималась групповым сексом.

«Альбатрос» давно превратился в плавучий бордель, и Климович старательно оберегал целомудрие своей подопечной, пытаясь уводить ее от созерцания некрасивых сцен, то и дело возникавших в различных точках корабля, а особенно часто там, где было много обнаженного тела — в бассейне и в соляриях.

Укладываясь в постель и засыпая, он попробовал исследовать свое отношение к Джин. Почему он не видит в ней женщины, не думает о ней как о женщине? Ведь она живая девушка из мяса и костей, прелестная, полная очарования.

Старый романтик Иван Худобин рассуждает так: человек отличается от скотины не только тем, что умеет мыслить, но и тем, что умеет любить, и чем больше мужчина любит женщину, тем легче ему обходиться без интимной близости с ней. Еще Худобин говорит: часто бывает ошибка, — мужчина любит лишь тело женщины, а не все в ней, и это принимает за любовь.

Прежде подобные Ивановы рассуждения Климович жестоко и цинично высмеивал, теперь же они представлялись ему в совершенно ином свете.

На другой день Тучков сказал:

— Хороши вы были вчера! Но далеко вам до члена полтавского присяжного суда Заворонского, который в один из праздников решил похристосоваться в цирке шапито со львом Ричардом и уснул в обнимку со зверем в его клетке.

— Когда это случилось? — спросил Климович.

— В начале века.

— Слабак был юрист. Из евреев, видать…

Приключения начались в Осаке, этом огромном многомиллионном городе на воде, окруженном гигантскими предприятиями всемирно известных фирм. Здесь стояли трое суток. Отсюда ездили в Киото — древнюю столицу Японии, и в Нара — первую столицу страны. В Киото осматривали храм богини милосердия Каннон, у которой сорок рук, и каждая из них способна спасти двадцать пять душ, а также философский сад Реандзи. В Нара полдня провели у Великого восточного храма и внутри него, созерцая самую большую в Японии статую Будды, чья высота с пьедесталом составляет двадцать два метра. На двух пальцах бронзового бога могут уместиться сразу шесть человек. Обошли несколько раз вокруг Дайбуцу — Большого Будды, после чего у них прибавилось шансов попасть в рай. Один из служителей храма рассказал, что бога ежегодно с целью профилактики чистят, собирая при этом до 30 ведер пыли.

На обратном пути Джин затеяла спор с Томагавой насчет того, какой из Будд великолепнее — нарский или камакурский, что близ Токио. Климович слушал и завидовал их образованности. Он ничего не знал о Востоке, да и о своей стране знал до стыда мало.

Вечером, уже в Осаке, Джин высказала сожаление по поводу того, что в Киото не успела омыть лицо в воде священной реки Камо-гава.

— А это еще зачем? — спросил Климович.

— Чтобы стать красивее, — ответила она.

— Куда вам еще хорошеть! — буркнул он.

В эту минуту они пересекали маленькую площадь. Японец рассказывал Климовичу, что возле Осаки находится самая большая в мире гробница. В ней захоронен император Нинтоку, живший в IV–V веках. Длина гробницы — 486 метров, ширина — 305 метров, высота — 46 метров. Джин немного отстала. Краем глаза Климович увидел, как оранжевая «Хонда», не подававшая, казалось, признаков жизни, вдруг сорвалась со своей стоянки и, взревев, буквально бросилась на девушку. Климович чудом успел вытолкнуть ее из-под колес. Сработала реакция военного летчика. Японец громко возмущался поведением водителя «бешеного автомобиля». Джин стояла, прижимая к груди сумочку. Ее смуглое личико, на котором всегда играл великолепный естественный румянец, стало желтовато-серым.

— Меня хотели убить, Юджин, — прошептала она.

— Да, это так.

Когда они поднялись на корабль и остановились у ее каюты, она сказала: