Юрий Вигорь - Сомнительная версия

Перво-наперво я наведался к егерю соседнего обхода Келе Жемайтайтису, рассказал вкратце о ночном приключении и попросил помочь. Сядь мы на ночь в засаду у кормушек, олени ни за что не подойдут, учуют издалека, но прирученный бык-трехлеток будет спокойнехонько кормиться. В пору гона он еще проявлял какое-то беспокойство, отвечал на призывный рев быков, но теперь страсть в нем перегорела. Осталось принять меры, чтобы таинственный лучник не ухлопал его за здорово живешь. Мы решили сделать для оленя некое подобие кольчужки из старой, порядком задубевшей шкуры, прикрепили к ней изнутри пару металлических пластин. Правда, вызывало опасение, что стрела может угодить не под лопатку, а в бок или шею.

Ночь выдалась лунная, небо объяснело перед легким морозцем, хотя снега все еще не было. Осень выдалась затяжная и сухая.

Кела затаился у поваленного дерева в дальнем конце поляны, а я шагах в ста пятидесяти, среди густого ельника. Боясь шевельнуться и закурить, мы проторчали там, как идиоты, до пяти часов утра, порядком-таки иззябли, но затея не принесла результата.

— Ты меня хоть убей, а не верю я россказням Альфонсиса, — ворчал всю дорогу Жемайтайтис, пока мы добирались к хутору. — Вечно что-нибудь он учудит или сочинит, а потом окажешься дураком, доверясь его сказкам. Ты бы только послушал его, когда заявится в охотничий пивной бар в Йонишках и начнет плести всякие небылицы. Мужикам занятно, а он раззадорится и так и сыплет разные охотничьи истории про похождения графа Нарышкина. То как охотился на слонов и носорогов в Африке или как обстрелял на гусином пролете какого-то шейха, турецкого посла. Ну чисто барон Мюнхгаузен, да и только. У него уже пунктик на этот счет, словно Нарышкин был его дальним родственником.

Раз приехали к нам за кабанами из Эстонии, надо было отловить двадцать голов молодняка. Альфонсис и вызвался тут как тут помочь. Говорит, для меня это пара пустяков, плевое дело. Зайдут они в кормушку, а мы дернем веревку и захлопнем ворота. Назначил меня директор к нему в помощники. Ладно, подстерегли мы таким манером стадо сеголетков. Но как в клетки посадить? Альфонсис командует: «Лезь на крышу, отдирай доску и кидай на них сеть. Запутаются — по одному без труда переловим». Ну, оторвал я доски, а когда бросал сетку, нечаянно пряжкой ремня зацепился. Кинулись кабанчики со страху кто куда и меня заодно вниз стянули. Я барахтаюсь на земле, ору: «Отворяй скорей ворота!» Еле живой из-под них выбрался. А после надо мной же потешались, расписал Альфонсис, что едва в лес не уволокли зверюги, не поспей он вовремя на выручку.

Следующую ночь мы тоже просидели в засаде напрасно. Стоило немалых трудов уговорить Жемайтайтиса пойти караулить в третий вечер, да к тому же он схватил насморк и беспрестанно чихал.

Уже глубоко за полночь, когда меня начинало клонить в сон, неподалеку послышался легкий хруст ветки, потом мелькнула чья-то тень, быстро переместилась вправо и застыла у высокой сосны рядом с опушкой.

Чу-у-онг — тихо, мелодично пропела спущенная тетива. Я опрометью кинулся в ту сторону, включил мощный фонарь и, не упуская из виду стрелка в балахоне, крикнул:

— Стой!

Он попытался бежать, но я пальнул для острастки в воздух, а тут подоспел на помощь и Жемайтайтис.

— Лопни мои глаза, матка бозка, да это же Йозас, Йозас Пляшкайтис! — воскликнул он с удивлением. — Сын нашего председателя райпотребсоюза. Как ты здесь оказался, черт возьми? Ну и Робин Гуд! Накостылял бы я тебе шею…

Перед нами был верзила почти двухметрового роста с длинными светлыми волосами, ниспадавшими из-под капюшона на лицо. Видя безвыходность своего положения, Йозас не стал сопротивляться и разом как-то сник, утратив свою недавнюю воинственность.

Мы повели его в сторожку Альфонсиса. Он покорно брел, сутулясь и понурив голову, не глядя по сторонам и нисколько даже не удивляясь, что стоящий у кормушки олень нисколько не пострадал.

— А погляди, попал-таки, шельмец, — заметил Жемайтайтис, когда подошел к быку. Стрела пробила старую шкуру возле лопатки и, застряв наконечником в шерсти, болталась сбоку. Олень не обращал на нее внимания, стоял задрав голову и косился на нас зеленоватыми зрачками.

Я отпер дверь сторожки, зажег свет и оглядел с любопытством рослого и широкоплечего парня. Держался Йозас спокойно, хмурил слегка брови над глубоко посаженными глазами на угловатом лице и то и дело ерошил пятерней волосы, ниспадающие на бледный и узкий лоб.

— Ну и задал ты нам хлопот, — сказал я. — И зачем, черт возьми, тебе понадобилось убивать оленя, да еще стрелой из лука? Решил поупражняться на живой мишени? Бывший спортсмен, что ли?

— Я в Каунасском университете в сборную входил, — ответил он без тени хвастовства и тут же добавил в свое оправдание: — Специально ведь не промышляю этим делом. Так… Взбрела дурь в голову. Романтика. Хотелось заполевать оленя, как в старину. Обещал подарить одной девушке рога…

— Ох и уделал бы я тебя за эту романтику, — вспылил Жемайтайтис. — Из-за тебя, сукиного сына, простуду схватил. Убивать таких романтиков надо! Как в старину, без суда и следствия. Амба! Нарышкин бы с тобой живо расправился. Ишь Робин Гуд выискался! На тебе, бугае, пахать можно, а занимаешься чепухой. Довел Альфонсиса до нервного расстройства. Он тебя той ночью за призрака принял. И ведь надо же, не поленился сделать наконечник под старину… Небось рассчитывал, что старик перепугается и не решится преследовать?

— Так нет… Это вы зря. Не собирался запугивать, — моргал с виноватым видом белесыми ресницами Йозас. — Надоумили его россказни, ну и решил… Он ведь мнительный… Плел в охотничьем баре всякие небылицы, а все слушают развесив уши… Меня просто смех тогда разбирал. Но к чему, думаю себе, переубеждать старика? Это ведь его излюбленный конек… А хотите, расскажу, как все доподлинно было на последней охоте Нарышкина? Я ведь учился на историческом, работаю в Шяуляе в музее и изучал архивы. Сохранился чудом протокол заседания ложи иллюминатов, датированный 1809 годом. Масоны не намеревались убивать Нарышкина. Барон Готтеринг нанял двух людей с целью добыть у него путем шантажа и вымогательства тридцать тысяч талеров. Но когда граф застрелил одного из них, напарник переусердствовал со страху, хотя после поплатился жизнью. До известного времени подоплека эпизода убийства графа оставалась в тайне, пока секретные бумаги иллюминатов в 1812 году не попали в руки властей… Перед этим Готтеринг был арестован.

— Ладно, не забивай нам баки, еще один историк объявился! — перебил его Жемайтайтис. — Надоело слушать про этого Нарышкина. В общем, так, одним штрафом не отделаешься. Никуда мы тебя отсюда не выпустим. Дождешься возвращения Альфонсиса. Пусть сам и решает с тобой. Призрак ты или живой — ему видней. А пока посидишь в чулане под домашним арестом. Лично я бы с тобой долго не церемонился.

Решительный вид Жемайтайтиса, предстоящие неприятности не на шутку встревожили Йозаса, хотя он крепился и безропотно просидел всю ночь в чулане. Легко представить, что происходило в его душе. Утром мы позвали его к завтраку, но он и не подумал притронуться к еде, сидел с сумрачным и убитым видом, однако не просил о снисхождении.

После обеда я отправился на почту и отбил телеграмму Альфонсису, что злосчастный призрак пойман и дожидается с нетерпением его возвращения в чулане сторожки.

На другой день утром Альфонсис приехал.

Я пытался вообразить предстоящую сцену, удивление старика, возмущенные упреки, но, как видно, недостаточно знал этого чудака и не смог угадать, как повернется дело. Узнав, что Йозас историк, егерь жадно выслушал кучу подробностей про графа Нарышкина и некоторое время пребывал в глубокой задумчивости. Потом поспешно отправился в сарай, принес рога убитого оленя и положил перед Йозасом.

— Забирай их, парень. Иди, — проронил он глуховатым голосом. — Пусть олень будет на твоей совести. Протокола составлять не буду.

— Да ты что, спятил, старик! — воскликнул Жемайтайтис. — Завтра над тобой же смеяться будут. А что скажешь директору?

— Это уж мое дело. Что надо, то и скажу, — буркнул Альфонсис.

На другой день Йозас Пляшкайтис сам явился в дирекцию охотхозяйства и заявил, что должен уплатить штраф.

О подробностях всей этой истории никто из завсегдатаев охотничьего бара в Йонишкисе так и не узнал. Но что удивительно! Альфонсис с той поры перестал рассказывать всякую всячину про охотничьи похождения графа Нарышкина.

Горбуша — серп (обл.).

Карбас — поморская лодка.

Шкертик — короткий линь.