Бриллианты с царской иконы - Ольга Баскова

Мадлен вскрыла конверт, и оттуда вывалилась фотография. Женщина не успела ее подхватить. Фотография упала на плиты возле скамейки, и Мадлен, вздохнув, наклонилась и подняла ее.

На нее смотрел высокий костистый старик с округлой толстовской бородой. Поношенный костюм висел на нем как на вешалке, густые седые волосы были зачесаны назад. На лице жили только глаза, умные, проницательные, и по ним женщина узнала бывшего любовника.

– О боже! – Она приложила руку к сильно бившемуся сердцу и повторила: – О боже! Николя!

Сунув фотографию в лиф, женщина вытащила из конверта записку, написанную тем же небрежным почерком, и письмо.

Письмо. О, этот почерк она узнала бы из тысячи… Снова он, корнет Савин…

Она не слышала о нем много лет, но всегда помнила и молилась за него. Где ее бывший возлюбленный, что с ним?

Сначала Мадлен поднесла к подслеповатым глазам записку. Какой-то случайный знакомый корнета сообщал ей, что Николай Савин умер: «Он упал на улице и был доставлен в госпиталь для бедняков при французской католической миссии. Здесь его принимали за француза, пока один русский монах не исповедовал его и не узнал настоящую фамилию. К сожалению, умирающий не сказал своего христианского имени, и поэтому помянуть его по-христиански не представилось возможным».

Далее незнакомец писал, что Савина похоронили на кладбище Харбина, постарались достойно провести церемонию прощания. Из русского цветочного магазина прислали небольшой венок, перевязанный трехцветным флагом. Тот же русский монах прочитал молитву, а потом высыпал в могилу русскую землю из мешочка.

«Упокой его душу, а я исполняю его последнее желание – пересылаю вам письмо», – такими словами заканчивалась записка.

– Умер! – Женщина снова приложила руку к сердцу. – А перед смертью страдал, бедствовал. О, Николя!

Ее глаза увлажнились, к лицу прилила кровь. На дряблой шее пульсировала жилка.

– О, Николя! – Мадлен бережно развернула письмо, написанное на дешевой желтой бумаге, и принялась жадно читать.

«Дорогая Мадлен! – при этих словах сжалось сердце. – Недалек тот день, когда Всевышний призовет меня к себе и потребует ответа за всю грешную жизнь. Впрочем, я ни о чем не жалею. Вероятно, я такой родился – с талантом проворачивать аферы и с любовью к путешествиям. Китай стал конечным пунктом моего вояжа. Здесь я оказался после революции и окончательно осел, сам того не желая».

Прочитав эти строки, Мадлен улыбнулась. Со дня их последней встречи прошло двадцать шесть лет. Она не верила, что корнет все это время спокойно доживал свой век сначала где-нибудь в Европе, а потом в Харбине. Наверняка он попытался обмануть не одного человека…

Женщина снова поднесла письмо к глазам.

«…Здесь мне пришлось несладко, – продолжал Савин. – Наверное, жизнь заставила меня расплатиться за все грехи. И вот я умираю, больной, одинокий и никому не нужный. Похоронят ли меня достойно или зароют, как бездомную собаку, – не знаю. Может быть, и зароют: собаке – собачья смерть. Но ты знаешь, моя маленькая Мад, что я не был таким уж скверным мальчиком. А еще я любил тебя – ты тоже это знаешь». – Мадлен глухо зарыдала, несколько слезинок упало на бумагу, и синие чернила расплылись в большие кляксы.

Женщина тут же торопливо промокнула глаза платком. Она хотела сохранить письмо Николя, человека, которого любила больше всех на свете.

Вздохнув, Мадлен продолжала читать:

«…Обещай, моя Мад, хотя бы изредка вспоминать обо мне. И помни о том, что бриллианты ждут тебя. Прости меня за все. И, как говорят в России, не поминай лихом. Твой Николя».

Женщина бережно, как драгоценность, положила письмо на скамейку и заплакала, уже не сдерживая слезы.

– Бриллианты, – повторяла она, – это все бриллианты. Они принесли тебе несчастье, они не остановили тебя вовремя… А ты так и не понял этого. А я скорее умру от голода, чем возьму их. Бедный, бедный мой Николя!

Она встала, пошатываясь, и медленно пошла к дому, сетуя, что никогда не сможет приехать на могилу к человеку, которого любила долгие годы, положить цветы и поплакать, облегчить душу. Это письмо – все, что от него осталось. И она будет хранить его до самой своей смерти.

Пригорск, наши дни

– Ты идешь домой? –