Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Положив перед собой "бутовскую" папку, Геннадий Ильич достал чистый лист бумаги и, рассредоточив внимание, написал на нём все пришедшие на ум имена людей так или иначе связанных с Игорем Олеговичем. Затем, сконцентрировавшись, майор перечитал список. В общем-то, если не считать рабынь, ничего особенного — стандартный круг подозреваемых: жена, друг, партнёры по бизнесу. Правда, немного сбивал с толку порядок: на первом месте стояло имя музыканта. Вслед за Сазоновым шла одна из шести "идейных" бутовских рабынь: Васечкина Ирина Антоновна — до сих пор не привлекавшая особенного внимания. Затем располагались Долгов и Лисовский — до девяносто восьмого года главные контрагенты Бутова. И прямо под ними, к немалому удивлению следователя, его рука твёрдо вывела фамилию прокурора. "А тебя-то, товарищ Люмбаго, как занесло сюда?", - обнаружив эту фамилию только при втором прочтении, поразился Геннадий Ильич.

И вообще это второе прочтение привело к маленькому, но достаточно неприятному открытию: имена главных подозреваемых оказались рассеянными во второй части списка. В таком порядке: Пушкарёв, затем, через две фамилии, Яновский и в самом низу — предпоследняя — Алла Анатольевна.

"Что за чёрт! — пытаясь осмыслить эту несообразность, вспылил про себя Брызгалов. — Пушкарёв — ладно! Подозревать его больше других коллег Бутова есть только одно основание: его желание подставить — или, напротив, выгородить? — Яновского. Но жена и друг? Почему их имена скромненько затерялись во второй половине списка? Пусть бы ещё Алла Анатольевна замыкала перечень: в данном случае быть в конце, почти то же самое, что и в начале. Но предпоследней? Это же — на уровне подсознания — иметь почти полное алиби!"

Трезвый ум Геннадия Ильича не хотел соглашаться с подобными психическими вывертами — это, с одной стороны. Но с другой: майор своему подсознанию, как правило, доверял и, вновь и вновь перечитывая злосчастный список, мучительно пытался найти ошибку.

Увы, кроме крайне нелестного для оценки всей проделанной работы, Геннадию Ильичу ничего не виделось: знакомый (или знакомая) Бутова отодвигались на задний план, а на первое место выходил, отвергнутый в самом начале следствия, профессионал — киллер экстракласса. Но и наёмный убийца — несколько минут промаявшись с этой мыслью, майор вновь от неё отказался — не вписывается. Ни на рациональном, ни на подсознательном уровнях. На рациональном — смущало отсутствие контрольного выстрела: из мелкокалиберного пистолета две пули в спину — гарантия далеко не стопроцентная. Правда, это же соображение работало и против версии об умышленном убийстве кем-нибудь из знакомых — недаром эксперт так ухватился за гипотезу о спонтанном выстреле. Но одно дело знакомый, решившийся на убийство, а другое — профессионал.

На подсознательном уровне мешала "картинка". В то, что Геннадию Ильичу всем своим существом удалось впитать на лесной прогалине, убийца-профессионал не укладывался никоим образом. Стоило допустить наёмного злодея — и вся "картинка" смещалась: по-другому лежал Игорь Олегович, по-другому светило солнце, осиновые листочки начинали лопотать по-иностранному — на незнакомом Брызгалову языке.

От намерения встать, спуститься во двор и, покурив несколько минут в тени старого тополя, с проветренной головой вернуться к списку, Геннадия Ильича отвлёк телефонный звонок эксперта:

— Геннадий Ильич, я звоню из морга. Васечкина Ирина Антоновна — может вас заинтересовать?

От неожиданности и удивительного совпадения — Васечкина значилась второй в только что им составленном списке — у Брызгалова ёкнуло сердце:

— Очень даже может, Андрей Степанович! Что с ней? И, пожалуйста, расскажите как можно подробнее.

— Сегодня в десять часов утра скончалась во 2-ой городской больнице. От передозировки снотворного. Вообще-то — опиума. Но ей его Паршин, тот ещё "медицинский жук", прописывал в качестве снотворного. Месяца три уже. А она, похоже, его берегла и сегодня, часиков, думаю, в шесть, употребила весь свой запас. Сколько точно — это я вам скажу после вскрытия. Но, судя по результату, более чем достаточно. Её сожитель, некий Лисовский, — Андрей Степанович принципиально не признавал всех этих новомодных "спонсор", "бой-френд", "хозяин" и для обозначения внебрачных отношений между мужчиной и женщиной употреблял только добротные старые термины, — скорую вызвал в восемь. По его словам — сразу, как обнаружил, что с Ириной Антоновной что-то неладное. Он, опять-таки по его словам, этой ночью спал в другой комнате и к Васечкиной зашёл около восьми — чтобы разбудить. Ну, а там, пока приехала скорая, пока Ирине Антоновне начали делать переливание… Доза, думаю, смертельную превышала раз в пять. Хотя с наркотиками — всё очень индивидуально. Точнее… ах, да, уже говорил — простите…

В ярком электрическом свете Васечкина казалась Спящей Царевной. На мраморном столе больничного — ещё дореволюционной постройки — морга покоилось обнажённое тело двадцатипятилетней женщины. Ощущения смерти не было: совершенное по пропорциям и формам всех его членов тело Ирины Антоновны представлялось прекрасной античной статуей, а никак не трупом.

Помучив своё воображение едва ли не десять минут, но так и не получив вожделенной "картинки", Брызгалов накрыл тело простынёй и обратился к эксперту:

— Андрей Степанович, ваше мнение? Вам не кажется, что Васечкина не очень-то походит не рабыню?

— А вы, Геннадий Ильич, что же? Думали увидеть незаживающие язвы от оков и глубокие — "до мяса" — борозды от кнута? Или дистрофическую — от голода — худобу? И разочаровались — не обнаружив ничего подобного? Нет, какие-то игры с плёткой у них случались… вы не переворачивали, а там, сзади, на теле Ирины Антоновны намёки на это есть… но, уверяю вас, в физическом отношении совершенно безобидные игры. И версия, что Васечкина была доведена до самоубийства жестоким обращением и побоями в суде, я думаю, сторонников не найдёт. Разве что дело попадёт к Патрикеевой, которая априори во всяком мужчине видит потенциального алкоголика, развратника и маньяка. И если бы кого помельче… А Лисовского… Нет, с Лисовским даже и у неё не выйдет.

— А несчастный случай? Нечаянная передозировка могла иметь место?

— А как вы это себе представляете? Васечкина чем-то возбуждена, мучается всю ночь бессонницей, под утро не выдерживает и принимает тройную дозу морфия? Через минуту — забыв — повторно? И так несколько раз? Причём — в течение очень короткого времени? Ведь морфий это не элениум и не реладорм — действовать начинает быстро. Или, что правдоподобнее, она всю ночь в одиночку пьянствует и в конце концов, уже не соображая что к чему, вместо коньяка выпивает весь свой запас? Который — непонятно с какой стати — у неё образовался? Нет, Геннадий Ильич, уверяю вас: типичный суицид. При вскрытии мы, конечно, и на алкоголь, и на наркотики — всё проверим. Однако… Суицид — никаких сомнений… Я, Геннадий Ильич, почему сразу позвонил вам? Потому что Васечкина была рабыней у Бутова… А так… Стопроцентный, Геннадий Ильич, суицид.

Слово "суицид", за короткое время трижды произнесённое экспертом, становилось Брызгалову — с каждым повтором! — всё ненавистней. Казалось, оно обезличивает Ирину Антоновну много больше, чем сама смерть, превращая её из прекрасной — неважно, что уже неживой — женщины в ничего не значащий объект медицинских исследований.

"Уж лучше бы Гавриков говорил "самоубийство" — звучало бы почеловечнее, — мелькнуло на миг в голове майора, но тут же сменилось другим, критически направленным на себя: — Что за чушь! Как ни скажи, а Васечкина мертва! И прошляпил её ни кто иной, как ты! Следователь Брызгалов!"

Обвинение явно несправедливое: ведь если даже считать, что, обнаружив Ирину Антоновну в составленном им недавно списке, майор должен был обеспокоиться и принять какие-то меры — поздно: Васечкина к этому времени уже умерла. Почему? Что явилось причиной трагедии? Геннадий Ильич чувствовал: пока он не найдёт ответа на эти вопросы — его совесть не успокоится. И в смерти Ирины Антоновны он, вопреки очевидному, всё равно будет укорять себя. Ибо слова Пушкарёва: "Если хозяин ей приказал, то — свято", - сейчас, в контексте самоубийства Васечкиной приобретали страшную двусмысленность. Свято — до какой степени? Если хозяин прикажет рабыне покончить с собой — она покончит? Если кого-то убить — убьёт?

В свете этих соображений сексуально-социальные эксперименты Игоря Олеговича начинали выглядеть почти зловеще. Действительно, в какой мере ему удалось овладеть волей своих рабынь? Судя по их показаниям в девяносто восьмом году — в мере весьма значительной. Но всё-таки — до какой степени? И — на данный момент главное! — эта власть над женщинами перешла к их новым хозяевам? Полностью?