Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

— Теперь, Геннадий Ильич, на Верочкину искренность можете положиться полностью. Гарантирую — от вас она теперь ничего не скроет. Потому как — рабыня. И если хозяин ей что-то приказал, то — свято.

Однако такой возможности — оставить за собой последнее слово — Пушкарёву майор не дал:

— Премного вам, Фёдор Степанович, благодарен. Особенно… если раньше вы не приказали ей прямо противоположного… врать, например, напропалую! А всякое слово хозяина для рабыни свято…

(Передразнивая Пушкарёва, майор ни сном, ни духом не ведал, какой трагический оттенок вскоре приобретёт эта невинная фраза.)

Езды от конторы до городской квартиры Фёдора Степановича было минут пятнадцать — по удобной, ещё "обкомовской" трассе. Правда, теперь, когда новое городское начальство облюбовало другой квартал, экологически более привлекательный, прежнее сквозное — бывшее "им. Ленина" — шоссе сплошь утыкали светофорами, и по Романовской улице прокатиться, как встарь, "с ветерком", было нельзя, но всё равно, в сравнении с прочими, набитыми под завязку улочками и переулками, требовалось значительно меньше внимания — мысли Геннадия Ильича рассеялись и потекли свободно.

"Стареешь, Фёдор Степанович, стареешь! "Рабыня обязана беспрекословно повиноваться", а сам то назвал её ласково — "Верочкой"! И ведь два раза оговорился. В постели — оно, конечно… а так… нет, господин Пушкарёв, никакая она тебе, к чертям, не рабыня! И все эти разговоры о её якобы рабском положении оставь для своей супруги! А для меня они… ладно, Фёдор Степанович, вольному — воля. Мне твои семейные взаимоотношения — до лампочки… Что же до Веры Максимовны… а ведь здорово я угадал-то! Ай, да Бутов, ай, да бизнесмен! Хотелось бы знать, что было вначале: социально-эротические фантазии или деньги? "Воспитывая" рабынь, ты пришёл к мысли, что на этом можно прилично заработать — или уже вначале? Набирая первых "студенток", уже думал о "прибавочной стоимости"? Эх, не там прокурор копал! Ему бы не зацикливаться на твоих извращениях, а натравить на тебя налоговую инспекцию…

А Костенко-то — тоже гусь! Ну, погоди, он у меня дождётся! "Нарыл", понимаешь ли, музыканта и думает: ах, выкопал мозговую косточку! Совсем обнаглел старлей! Вконец распоясался! Привык у себя на линии из бомжей да вокзальных проституток выколачивать показания кулаками — и по-другому уже не может! Ну, ничего — попотеть ему у меня придётся…

А Фёдор Степанович — ишь! Прямо-таки выводит меня на Яновского! Интересно, с каким умыслом?.. Витёк — понятно: "механизатор от сохи" — ему лишь бы не работать… а вот господин Пушкарёв?.. на Яновского я всё равно бы вышел — ан, нет: назвал… зачем?.. чтобы напакостить?.. непохоже… не тот масштаб… вывести из-под удара?.. а в этом, пожалуй, что-то есть… а если не Яновского, если таким образом господин Пушкарёв надеется вывести из-под удара себя? А что: того времени и тех сил, которые я затрачу на этого компьютерного гения, глядишь, да и не достанет на самого Фёдора Степановича?.. может он на это рассчитывать?.. может! Только, господин Пушкарёв, напрасно! Достанет! На всех! И на Яновского, и на музыканта, и на тебя! Хотя музыкант, похоже, действительно дохлый номер… а вот давний приятель Бутова… несостоявшийся претендент на руку и сердце Аллы Анатольевны…

Увы, непогрешимый эксперт, как мне ни жаль вас огорчать, но приходится расставаться с версией о спонтанном убийстве. По крайней мере — в отношении мужчин. Мог, мог, какой-нибудь из знакомых Бутова застрелить его хладнокровно! Заранее всё спланировав! А что из дамского "Браунинга" — так ведь удобная вещь! Маленький, лёгкий, с хорошим боем и — что особо ценно! — вовсе не оглушительным выстрелом. А если в этот момент — там ведь до железной дороги всего метров сорок? — проходил поезд, то никто бы и в двадцати шагах не услышал выстрела из такого оружия! Что же касается дам… так уж и быть, Андрей Степанович, пока — заметьте, пока! — я соглашаюсь с вами: если стреляла женщина, то, скорее всего, спонтанно. А дальше… дальше — посмотрим…"

Визит к Вере Максимовне не внёс никакой ясности — напротив: напустил нового тумана. Кареглазая, темно-русая, в кружевном передничке поверх простенького, однако же дивно скроенного и пошитого льняного платья — всей этой продуманной до мельчайших деталей скромностью она будто бы предупреждала: я всего лишь маленькая, беззащитная девочка и своих "взрослых" непонятных вопросов мне, пожалуйста, не задавайте. Они меня могут смутить, обидеть — и только. Ответов на них вы всё равно не получите. Да, вы, как взрослый, можете меня наказать — я расплачусь, стану просить прощения, но, тем не менее, не отвечу, ибо ничего не понимаю в ваших взрослых играх.

Попивая ледяной гранатовый сок — та же стандартная сервировка для посетителей, что и на бутовской даче: минеральная вода, фруктовый сок, сухое вино — Брызгалов с каждым вопросом всё более убеждался: внешний вид Веры Максимовны полностью гармонирует с её внутренним миром — миром шести-семилетней девочки. Гармонирует до такой степени, что иной раз, когда, казалось, она уклоняется от ответа только из одной детской вредности, хотелось взять её и отшлёпать. Подавляя в себе вспышки этого, намеренно провоцируемого Верой Максимовной желания, майор пытался понять: изумительная игра? духовная сущность? защитная реакция? причудливая смесь и того, и другого, и третьего?

Увы, после нарочито наивных ответов на его первые, "пристрелочные" вопросы Брызгалов понял: всё дальнейшее будет переливанием из пустого в порожнее. Нет, на прямо спрошенное, где был Пушкарёв вечером понедельника, горничная, не запнувшись ни на секундочку, сказала, что дома. Весь вечер и всю ночь? Да, с семи вечера и до восьми утра. И она, Вера Максимовна, сможет подтвердить это официально? Конечно. Если Фёдор Степанович ей так велит. Что значит — велит Фёдор Степанович? Хватит играть в девчонку! Ведь она взрослая женщина и в полной мере несёт ответственность за дачу ложных показаний! Пусть миленький Геннадий Ильич её, пожалуйста — ну, пожалуйста! — простит, но по-другому она не может. Как скажет Фёдор Степанович — так и будет. Если скажет, чтобы она подтвердила официально — она подтвердит, а если нет…

Промаявшись таким образом около часа, майор распрощался с Верой Максимовной и — в раздражении — сел за руль. Почувствовав настроение своего хозяина, упрямый "жигулёнок" долго не заводился и обиженно зафыркал только после пятого или шестого нажатия на стартёр.

"А нашего прокурора-то можно, пожалуй, и пожалеть? — размышлял Брызгалов на обратном пути: — Представляю, Николай Иванович, как тебя достали бутовские рабыни! Ты ей, к примеру: если не хотите помогать следствию, значит вы психически больной человек! — а она тебе: Николай Иванович, простите, миленький, но без согласия Игоря Олеговича… Да, товарищ Люмбаго, теперь я не удивляюсь, почему ты свихнулся на этом деле! Вынужден был уйти на пенсию! Думал, что схватил за руку обыкновенного растлителя и насильника, а оказалось — чёрта! Немудрено, что тебе с тех пор повсюду мерещатся окровавленные девочки!"

"Чёрта, не чёрта, — продолжал размышлять майор, — а что-то такое "запредельное" в Игоре Олеговиче, пожалуй, было. И "бизнес" его — явно второстепенное. Чтобы в той же Вере Максимовне почувствовать её "детскость" и помочь этой — наверняка, глубоко скрытой! — инфантильной части её природы выйти наружу и расцвести, полностью заслонив всё более позднее — для этого требуются не коммерческие способности! Нужна абсолютная увлечённость своей идеей! Да плюс — огромный талант психолога! Ох, Игорь Олегович, царство тебе небесное, человечком ты был масштабным! И математиком, и бизнесменом, и?.. Уж во всяком случае, не примитивным "рабовладельцем", из тех, которые, насмотревшись и начитавшись хлынувшего к нам "забугорного" вздора, хватаются за плётку и, спеша "осчастливить" женщин, утверждают будто таким нехитрым способом помогают им раскрыть свою истинную сущность! Нет, Игорь Олегович, ты умнее. Несравненно умнее этих доморощенных адептов то ли "исконной русскости", то ли западной чёрной фантастики! Веру Максимовну ты ("ловец человеков"!) поймал, угадав в ней огромный заряд нерастраченной инфантильности — женщину превратив в девчонку! А других? Как и на что ты поймал других? Ту же, допустим, Лидию Александровну?"

Если бы через пятнадцать минут езды верный "жигулёнок" не доставил Геннадия Ильича к месту его работы, майор, вероятно, долго бы ещё размышлял на эту интересную (правда, с академической точки зрения) тему. Однако в кабинете, за письменным столом Брызгалов сразу сосредоточился, крепко взнуздав расшалившиеся мысли: о причудах бутовских социально-эротических утопий потом, на досуге — сейчас другое: выстрел в "полосе отчуждения" — в прилегающем к железнодорожному полотну лесочке, в полукилометре от платформы "Здравница". Между двадцатью одним и двадцатью двумя часами понедельника двадцать восьмого августа двухтысячного года.