Фредерик Дар - Дама в черной вуали

Я надеваю наручники и оставляю его в покое на несколько минут. Потом переношу на кровать. Он имеет еще право и на пару моих пощечин, как плату за художественную штопку моей куртки.

— Теперь все, ты можешь немного отдохнуть, парень... Но сначала посмотри вот это,— говорю я, показывая ему свое удостоверение.

Для него это еще один удар, и самый болезненный!

— Что, не ожидал такого поворота событий? Правда я сыграл свою роль превосходно?.. Сейчас следовало бы оформить твои показания...

Он молчит.

Снизу доносится гвалт, шум, грохот.

Это мои доблестные товарищи, привлеченные выстрелами, ломятся в открытую дверь.

* * *

— Ты не ошибся,— спрашивает меня Толстяк,— этот подонок действительно замешан в грязном деле?

Он отвешивает ему пинок, отчего месье Консей покрывается румянцем.

— Расшевели немного этого джентльмена, Берю, у него есть что рассказать нам.

— Если у него есть что рассказать, он обязательно расскажет,— уверяет меня Толстяк.

Пино считает, что мы справимся и вдвоем, поэтому присев на кровать рядом с хозяином, тут же засыпает. Не флик, а самый настоящий сурок!

Консей подавлен. Конечно, не просто осознать то, что жизнь изгажена своими собственными руками.

— Консей, вы вступили в сговор с агентом иностранной разведки, неким Грантом,— начинаю я со стандартной фразы.— Он заплатил вам приличную сумму, чтобы склонить вас работать на него, а именно: передать ему секретные документы вашей новой разработки. ...Вы соглашаетесь. Но понимаете, что подозрения могут лечь на вас, так как вы имеете свободный доступ к документам. Поэтому вы организуете вместе с Грантом этот спектакль с ложным ограблением сейфа. Я говорю вам все это только для того, чтобы вы не отпирались, так как видите, что мне известно многое. Теперь же я хочу задать вам еще один вопрос, на который, я думаю, вы с огромным удовольствием мне ответите.

Я набираю полную грудь воздуха и спрашиваю:

— Где документы и макет?

Он молчит. Сначала они все молчат! Разговорчивыми они становятся только после того, когда начинаешь применять по отношению к ним не очень пристойные методы.

— Тебя спрашивают! — Берюрье отпускает ему еще пару пощечин.

— Я не скажу... Делайте со мной, что хотите...

— Спасибо за согласие. Это очень важно,— говорю я.— Могу только сказать, что нам очень нужно, чтобы вы заговорили! И вы заговорите! И кто знает, может, даже вам и запеть захочется...

— Я сейчас научу его соображать,— обещает мне Толстяк.— Если же он нам сегодня ничего не скажет, то завтра скажут о нем его друзья, явившись в дом с цветами...

— Ты становишься поэтом! — не могу я скрыть восхищения высокопарным стилем своего коллеги.

— Особенно, когда приходится иметь дело с подобной нечистью!

И Здоровило, который сегодня явно в ударе, начинает изливать свою злость так же страстно:

Ты только подумай! Этот главный инженер зарабатывает столько же, сколько и я. А в каких хоромах он живет! Но и этого ему мало! И он продаст Францию, чтобы жить еще лучше! А мы вкалываем днём и ночью и остаемся ни с чем, влачим жалкое существование.

Каждую свою фразу Берю сопровождает ударом, от чего инженер сворачивается в комок и становится похожим на зеленое яблоко.

— Да говори же ты, ж...! — подает голос мой второй коллега, Пинюш, Спящий красавец, проснувшийся по велению долга.

Вот уж действительно, от трагического до комического всего лишь один шаг!

Консей внимает голосу снова уснувшего Пино и начинает говорить:

— Французам не нужны военные самолеты. Их больше интересуют еда, автомобили и любовь... Наше правительство знает об этом, поэтому и поощряет увлечения своих сограждан...

Вы понимаете, что он не тот человек, которому надо было бы прочесть лекцию о патриотизме.

— Поэтому ты, мой подонок, торгуешь достоянием народа?

— Я немало потрудился над этим изобретением. В определенном смысле, оно принадлежит мне, и я вправе распоряжаться им.

— Но ведь ты продал и то, что принадлежит твоим коллегам... Но хватит дискуссировать! Не в салоне же находимся, ей-Богу! Берю, спроси этого месье, где находится выкраденная им из сейфа документация?

Я усаживаюсь в кресло: немного устали ноги.

Толстяк, кажется, только и ждал моего приказа о переходе к более активным действиям.

— Игра по крупному? — уточняет он.

— Если необходимо, то да! Я не вижу никакого смысла сентиментальничать с глубоко деградированной личностью.

Берю доволен. Не подумайте только, что он садист, что он находит удовлетворение в чужом страдании. Нет, его надо понять! Тридцать лет рогоносец, тридцать лет на службе в полиции, тридцать лет насмешек, и в течение этих тридцати лет: обложенный со всех сторон налогами, стреляный, презираемый, постоянно под хмельком, жиреющий на глазах, обрабатываемый газето-киноидеологией, госпитализированный и реанимированный после аварий, оболваненный; — это ведь чего-то стоит! Все это накапливается, распирает, бродит, кипит, питает эмоции и требует выхода и, наконец, вырывается наружу! И поверьте, всем подобным ему, наилучшая разрядка в созерцании страдания других! Потому что если те, другие, тоже сделаны из той самой плоти, то не для того лишь, чтобы однажды лечь в землю, как все мы! Если они чувствительны к боли, если они способны страдать, плакать и звать своих матерей, надо чтобы эти способности послужили им, а не оставались невостребованными в течение всей жизни, правда ведь? В этом кроется гармония нашего бытия! Мы обязаны платить за все плохое, что мы творим по отношению к другим! Это самый справедливый закон жизни!

Пока я философствую[22], Берю готовит свой коронный номер, достойный программы любого мюзик-холла. Если позволить ему, то он, увлекающаяся натура, обнажит своего клиента до самого скелета. А это ведь уже не похоже на мюзикхолловский стриптиз, не так ли?

Он начинает с того, что снимает с инженера пижамную куртку, рубашку... Затем вынимает из кармана складной нож с рукояткой из рога яка. В ноже всего два элемента: тонкое как скальпель лезвие и штопор (вы разбираетесь хорошо, что к чему).

Обычно Берю пользуется своим ножом, чтобы порезать хлеб на мелкие кубики, как это делается при дворе английской королевы.

— Я думаю, что он развяжет твой язык! — произносит Берю.

— Это самосуд хулиганья! — с презрением в голосе выкрикивает Консей.

Толстяк хохочет так искренне, что даже живот, отягощенный божеле[23] начинает лихо трястись.

— Ты прав, я самый отъявленный хулиган!

Он проводит лезвием ножа сверху вниз по безволосой груди главного инженера. Появляется узкая кровавая линия.

Я отвожу глаза в сторону. Постарайтесь меня понять. За всю свою карьеру я разговорил приличное количество своих современников и сломал намного больше челюстей, чем маркиза Тремюий сносила пар обуви. Но все это было продиктовано крайней необходимостью в интересах следствия.

Я просто иначе и не мог действовать.

Толстяк знает, что многие выдерживают самые ужасные боли, но расклеиваются при виде собственной крови. Он колдует над Консеем, словно профессор в анатомической перед студентами.

— Видишь, товарищ, этот разрез делают сверху вниз...

Наконец, наступает мой черед играть роль великодушного человека. Это правило игры при обработке преступника, когда один из полицейских выступает в роли палача, а другой в это время произносит мудрые слова. На это клюют даже самые отъявленные преступники. Когда тип полностью подавлен, ему так необходимо слово сочувствия, рука поддержки, даже если она бряцает парой наручников.

— Консей,— говорю я ему,— перестаньте упрямиться! К чему все это? Вы в наших руках, и у нас есть все средства, чтобы заставить вас говорить...

Он смотрит на меня сквозь пелену слез.

— Вы слышите меня?

Бурже начинает рыдать, словно малыш... Для меня это ой-йой-йой! Конечно же, рыдающий мужчина — зрелище почти патетическое! Но совершенно нет времени ждать, когда он выплачется.

— Итак, мы слушаем вас!

— Документы находятся у Болемье, моего заместителя, инженера Болемье.

— Я сомневаюсь в показаниях такого типа. Вы коллеги по работе... Или вы коллеги по шпионажу?

Он опускает голову.

— Где можно найти Болемье?

— Он сегодня уехал в Гавр... Я недавно проводил его на вокзал...

— В Гавр?

— Да... Он должен передать эти документы и макет иностранному агенту, который завтра утром отплывает из Гавра на теплоходе «Либерте'».

— Где они должны встретиться?

— В морском порту...

— Как зовут агента?

— Не знаю, я не знаю его... я незнаком с ним...

— А ваш подонок-коллега знает?

— Тоже нет... По моим данным, агент должен сам опознать Болемье... Я предполагаю, что у него есть фотография инженера.

Я выхожу из себя.

— Идиот! Наивный простофиля! Это надо же было зайти так далеко, чтобы у них была его фотография! Эти господа-шпионы работают без проколов...