Александр Чернобровкин - Последнему - кость

– Ну, как, здорово, да?

– Угу! – с деланным восторгом подтвердил Алексей.

– Баба – что надо! А опытная! Не то, что молодые!

– Ага!

– У меня были оторвы, особенно та, из детского садика, но куда ей до этой!..

Порфиров делал вид, что внимательно слушает, но в голове было пусто, словно мысли испарились в бане и осели холодными каплями на стены.

Гришка вернулся быстро. А может, его не было долго – Лешка не заметил. Втроем пообменивались односложными и слишком восторженными впечатлениями. Вышла Бандитка, швырнула Ваньке пальто, сгребла и рассовала по карманам остатки еды.

– Водки нет? – услышав отрицательный ответ, буднично сказала: – Пойду я. Кудой тут ближе?

Они вывели ее огородами к проулку, остановились у забора и закурили, наблюдая, как женская фигура размывается в темноте. Алексей вдруг почувствовал, что томившее его в предбаннике желание вновь наполняет тело. Разочарование и злость исчезли, появилось щемящее, тревожное ожидание. Догнать бы Бандитку, повалить в снег и на этот раз действовать решительно и страстно. И была уверенность, что все кончится по-другому, намного лучше, ярче.

– В субботу приеду, опять приведем, – словно угадал Лешкины мысли Ванька.

– Надо будет.

– Вот только где деньги взять?

– Достанем, – заверил Лешка.

Однако деньги оказались не нужны. Через три дня проститутки сдались, вышли на работу, и когда еще через день Порфиров встретил Бандитку и спросил, свободна ли в субботу, она оглядела его, точно незнакомого.

– Пошел ты!..

Владимир Жук выбежал из магазина с бутылками пива в руках и под мышками.

– Возьми пару: выскакивают, – попросил он Лешку. – Купил десяток, а то разберут до вечера.

Алексей помог уложить бутылки за сиденье.

– Ну что-поехали? – скомандовал Жук.

– Тут Сашка Ридель просит, чтоб до развилки подкинули.

– Пусть садится.

– Залазь, Риделенок! – позвал Лешка худого белобрысого мальчишку в сдвинутой на затылок шапке и в длинном пальто и с большой авоськой, набитой хлебом.

Груженый КамАЗ чихнул тормозами, медленно пополз навстречу солнцу. Светило оно ярко, грело через стекло. В открытое окно врывался холодный, но уже пахнувший весной ветер. Укатанные колеи потеряли ледяной блеск, кое-где появились мелкие лужицы. Колеса расплескивали воду, норовили вырваться из колей в рыхлый, ноздреватый снег. Лешка умело удерживал их и прислушивался к разговору соседей по кабине.

– Из школы? – спросил Вовка, отхлебнув пива из бутылки.

– Да, – как и все местные фины, коротко и угрюмо, будто делал большое отдолжение, ответил Сашка.

– А чего на автобусе не поехал? – Жук, поняв, что Ридель не скоро разродится с ответом, предположил: – Ждал, когда хлеб привезут?

– Да.

– Сломался, – объяснил Жук, имея в виду хлебовозку, – на буксире притащили, у нас в гараже ремонтируют. Хлеба на всю деревню набрал?

– Нет.

– Сколько у вас там дворов? Восемь?

– Семь. Оттиха умерла. Осенью, – в три приема ответил Сашка и, видимо, даже сам удивился своей болтливости.

– Помню, – подтвердил Вовка и с шумным бульканьем влил в глотку пива. Еще раз приложился, и бутылка закувыркалась в грязный придорожный снег. – Весна начинается. Как и осень – гиблое время для стариков. – Он закурил, открыл вторую бутылку. – От развилки сколько – километра полтора до дома?

– Может, полтора.

– Не боишься один?

– Нет.

Односложные ответы надоели Жуку, отбили охоту спрашивать, поэтому полностью отдался пиву. Вскоре вторая бутылка улетела в окно, за ней – третья. Жук лениво потянулся, выпятив рвущие рубашку бугры мышц, по-кошачьи пощурился на солнце, которое клонилось к лесу, сонно похлопал глазами.

– Вздремну я.

Алексей как раз довел машину до развилки, притормозил. Когда Сашка Ридель выпрыгнул из кабины, Жук захлопнул за ним дверцу, прислонился к ней, поерзал головой по стеклу, как испорченный «дворник», устраиваясь поудобней, и сразу захрапел. А Лешка не спеша повел погромыхивающий бревнами КамАЗ в райцентр.

Он отъехал метров на семьсот от развилки и увидел, что вдоль леса по дальнему краю поля бежит стая собак. Они были крупными и серыми, двигались прыжками след в след, то вырастая над снегом, то исчезая в нем. Лешка перевел взгляд на дорогу. Большие собаки, как волки. А может, и волки. Впереди был подъем, и Алексей начал разгонять автомобиль, чтобы не застрять. Двигатель загудел сердито, лобовое стекло прицелилось в багрово-серые облака. Натужно фыркая выхлопной трубой, КамАЗ преодолел подъем. Алексей убавил газ, и колеса заметались по колее, почти не слушаясь руля. А может, и волки, припомнилось Лешке.

– Риделенок, наверное, со страху на дерево залез и полные штаны наложил, – решил он вслух.

– Угу, – сквозь дрему буркнул Жук. Голова его посунулась книзу, машину тряхнуло, и он стукнулся о дверцу. – У-у... – недовольно замычал Вовка, выпрямляясь. Он широко зевнул, потянулся, тряхнул лохматой головой. – Что ты там говорил?

– Ридель со страху вместе с деревом, наверное, трясется.

– Почему?

– Кажись, волки пробежали, целая стая.

– Где? – насторожившись, спросил Жук.

– По полю, что от развилки начинается.

– Точно волки, не ошибся?

– Может, и собаки, – ответил Лешка, – но больно крупные. Вот они пуганут Сашку!

– А если не успеет на дерево залезть?

Жук посмотрел на обочину. Глубоко, да и места мало, с прицепом не развернешься.

– Тормози!

Лешка удивленно посмотрел на него.

– Останавливайся! – рявкнул Жук.

Не успел КамАЗ остановиться, как Жук выпрыгнул из кабины. Лешка тоже вылез, подошел к нему. Вовка рылся в ящике для инструментов.

– Лешка! – не оборачиваясь, позвал он. – Ты здесь? Давай отсоединяй провода и шланги, – он кивнул на провода сигнализации и шланги тормозной системы, связывающий тягач с полуприцепом. – Только быстро!

Алексей забрался на раму выполнять приказ. Рядом стучала кувалда: Жук оббивал наледь со штанг.

– Лешка!.. Лешка, мать твою!..

Алексей подбежал.

– Помогай!

Он помогал наставнику выдвигать и устанавливать штанги, слушал сиплое дыхание, прерываемое буханьем кувалды и матюгами, видел руки Вовки – забрызганные кровью, волосатые и короткопалые. Они вминались в ржавое холодное железо, покрытое грязными бугорками льда, дергали его яростно, будто хотели отломать штанги. Когда Жук понял, что справится сам, приказал:

– Иди отсоединяй. Не будут выкручиваться – рви!

Алексей быстро справился со шлангом, в кабину залез одновременно с Жуком. Автомобиль натужно взревел, прыгнул вперед. Сзади протяжно взвизгнуло железо и ухнули бревна – тягач вылез из-под полуприцепа. Ох и намаются, когда цеплять будут!

КамАЗ летел по петлистой дороге, подпрыгивал, клевал кабиной, казалось, сейчас врубится бампером в обледенелый рубец снега между колесами.

Вот и развилка. Тягач резко затормозил, просунулся юзом мимо поворота. Из-под колес взметнулась снежная пыль, автомобиль прополз по целине, выбрался на дорогу. Алексей внимательно осматривал деревья на обочине. На хвойные нечего смотреть: елки слишком низкие, а сосны с гладкими стволами, не заберешься– Лиственные и достаточно высокие попадались не часто. Риделя нигде не было, зря только возвращались.

Вдруг звонко щелкнула педаль тормоза, автомобиль, наклонившись вперед кабиной, завилял, будто плыл по воде. Жук дернул рычаг ручного тормоза и выпрыгнул из кабины. Лешка вылез только после полной остановки автомобиля.

Владимир Жук стоял на обочине метрах в двадцати позади тягача. Он мял рукой усы и смотрел в одну точку. Алексей замер рядом, почувствовав, как холодеет темя. Возле толстого дерева на примятом, в оспинах человеческих и волчьих следов снегу валялась обломленная ветка. Ближе к обочине лежал порванный портфель, а рядом – учебники и тетрадки. Там, где снег был взрыхлен больше всего и покрыт ржавыми пятнами, шевелились от ветра клочья одежды и завязанный пионерский галстук. Все это Лешка увидел в один миг, но выхватил другое, что разглядел не сразу: кость была свежая, с розовыми волокнами...

Учитель математики Евгений Митрофанович по прозвищу Лисипед (за такое произношение слова «велосипед») с неизвестно где приобретенным кавказским акцентом говорил:

– Дэти, запишитэ тэму урока...

Алексей нехотя поводил ручкой в общей тетради, одной на все предметы, поднял голову. Лисипед, как всегда, искал тряпку – заглядывая в стол, за доску, под стул и так низко наклонялся, что очки с треснутыми стеклами в коричневой оправе, перевязанной в нескольких местах синей изолентой, сползли на самый кончик пористого, в красных прожилках носа. Нашлась тряпка в кармане пиджака. Там же оказался и мел, поэтому карманы и рукава постоянно были белые. Трясущейся рукой учитель начертил пирамиду. Линии получились кривые, точно бумажную пирамиду облили водой, и она расползлась. Видать, наклюкался вчера на зависть сапожнику, а похмелиться не успел. Иначе бы вызывал к доске и засыпал во время ответа ученика, кунял носом, пока не упадут очки. Если очки оставались целы, выводил в журнале жирную пятерку, а если разбивались, к концу урока полкласса оказывались в коридоре, причем Порфиров и Тюхнин – первыми. Сегодня же Лисипед будет что-нибудь отчаянно доказывать, обращаясь к доске, а не к ученикам, потому что эти бестолочи, как он повторял постоянно, все равно ничего не поймут. А зачем понимать? Баранку и без математики можно крутить. В окно и то интересней смотреть.